ДОРОГОЙ МОЙ БОТАНИК
(Воспоминания об Андрее Павловиче Хохрякове)
Предисловие
«По скользким камням, сквозь мокрые заросли лиан, по мокрой земле, спотыкаясь и падая на мокрую землю, и все это под проливным дождем. Казалось, конца не будет всему этому, что никогда мы не придем, и все будет так же сыро – лес, камни, вода. Но вот и то место, откуда мы начали подъем, вот и пасека, вот и деревня. И вот мы в теплом доме, уже обсохшие, наевшиеся. И все уже в прошлом. Был ли поход на гору? Был ли дождь, ветер, холод? На улице еще пасмурно, сыро. Очевидно, все это было, но уже завтра все, что было сегодня «настоящим», уйдет в глубокое прошлое, лишенное жизни и реального существования, все, что не дало своих последствий, «осложнений». А осложнения бывают не так уж часто, и плохих осложнений все же удается как-то избежать»
А. П. Хохряков. 1963 г.
Э та книга - воспоминания о моем муже и коллеге ботанике Андрее Павловиче Хохрякове, с которым я была в замужестве 38 лет, а знала его больше 40.
Жизнь Андрея не была усыпана розами. Это связано с его характером и временем, в котором он состоялся как творческая личность. Его натура была такова, что он не задумывался о том, какое впечатление он может произвести на собеседника. Никогда ни под кого он не подстраивался.
Круг его интересов в ботанике был очень широким. Прежде всего флористика, систематика и биоморфология. Последней он придавал главное значение.
И в других областях знаний он имел широкий кругозор. Хорошо знал мировую историю, постоянно пополнял свои знания. Исторические романы предпочитал всему остальному чтению. Любил классическую музыку, чувствовал ее, слушал руские романсы. Его интересовала и общественная жизнь: живо откликался на прочитанное в газетах и журналах, писал письма в редакции со своими соображениями. У него было обостренное чувство живого. Не любил, когда подстригают растения, садоводством не занимался, но любил наблюдать. Любил зверей, но сам их не заводил. Если в доме появлялась собака или кошка – то ласкал и даже спал с ними.
В еде был совершенно неприхотлив, часто говорил, что любит все простое. Одежда его угнетала, была лишней. Он не замечал, что на нем одето. Никогда не заботился ни о быте, ни о материальном благополучии. Вся его жизнь состояла из сборов растений, их определения. Все старался делать быстро, стремился сразу реализовать свои идеи, опубликовать их.
По натуре добрый, он был очень терпим к людям, относился к ним с уважением, если иногда обижал, то невольно, не с намерением. Но в науке был принципиален до мелочей, не поступался принципами. Сам он никогда не лез на рожон, но если его задевали – был бесстрашен и отстаивал свою честь.
В его тетрадях много рисунков, которые он сделал в моменты раздумий. Когда появились фломастеры – он рисовал странные, очень яркие орнаменты на простых листах бумаги. В последние годы жизни он стал собирать упаковки от вафель, которые любил. Собирал и забавные фамилии.
Ритмы его жизни складывались жестко. Это, прежде всего, время, которое можно использовать для путешествий и сбора гербария: весна, лето, осень, зима в субтропиках и тропиках. Время, когда нельзя делать сборы, посвящалось их обработке, написанию статей.
Каждый год, со школьных лет и до конца жизни без перерывов Андрей использовал любую возможность для поездок на природу и сбора гербария. Экспедиции, туристические поездки, поездки к знакомым и друзьям. Трудно сказать, какое количество гербарных листов собрал он за свою жизнь. Сборы он определял не откладывая.
Им опубликовано более 300 научных работ, в том числе такие монографии, как «Флора Магаданской области», «Эволюция жизненных форм растений», «Анализ флоры Колымского нагорья».
Я считаю себя во многом ученицей А. Хохрякова, хотя он никогда не был моим учителем. Его фанатичное служение ботанике было для меня примером. С годами я стала почти равноправной его коллегой в области биоморфологии, и многие мои идеи были Андреем поддержаны и развиты, многие мои рисунки вошли в его статьи и монографии. В середине нашей совместной жизни образовался союз двух ученых.
Если посмотреть на его жизнь с некоторого расстояния, то я считаю, что она была счастливой.
Глава первая: Родители. Детство. Годы эвакуации в Орске. Школьные годы. Университет (1933-1957)
А ндрей Павлович Хохряков родился в Москве, «на Аэропорте». Так всегда говорили в доме Хохряковых. То есть он родился в маленьком одноэтажном рубленом доме около Инвалидного рынка недалеко от Ходынского поля. В те времена - это окраина за пряничным Петровским замком, творением великого Казакова, упомянутым в «Евгении Онегине». Во времена детства Андрея замок был окружен густым Петровским парком, за которым начинались усадьбы с деревянными домами. Дом Хохряковых также был окружен небольшим садом. Улица, на которой находился дом, называлась Инвалидной, а позже на современный лад была переименована в Аэропортовскую. На Ходынском поле вырос первый в СССР аэропорт. Протянулась линия метро.
Один из выходов станции метро «Аэропорт» расположился совсем близко к дому Хохряковых. Рядом выросли высокие дома Ленинградского проспекта.
Ольга Андреевна Хохрякова
Домик принадлежал купцу Михаилу Ивановичу Капустину. Капустин – первый муж матери Андрея Ольги Андреевны, в девичестве Бояровой. Ольга Андреевна совсем юной вышла замуж за купца Капустина, имевшего москательную лавку в Петровском пассаже. В первом браке она родила двух детей – Николая и Людмилу. После 1918 года у купца остался маленький дом, в котором и продолжали жить Капустины. Брак с Капустиным распался. Ольга Андреевна работала в библиотеке Нефтяного научно-исследовательского геолого-разведывательного института на Авиамоторной улице. Там она встретила инженера-нефтяника Павла Александровича Хохрякова. Поженились они в ноябре 1932 года. Павел Александрович происходил также из купцов.
Его прадед – Иван Елисеевич – был родом из Вятки. Дед Александр был купцом второй гильдии. Торговал чаем. На Таганке имел двухэтажный дом, где размещалась его большая семья. Дом сломали в начале 60-х годов. По Казанской железной дороге недалеко от деревни Косино в Подосинках (ныне ст.Ухтомская) была у Хохряковых и дача – большой деревянный двухэтажный дом, окруженный куском леса, большим садом. Теперь это уже Москва. И дом, и сад сохранились.
Павел Александрович переехал к жене «на Аэропорт». Там 2 сентября 1933 года и родился Андрей.
В соседней комнате жил стареющий купец Капустин со своей второй женой Марией Алексеевной. Рассказывали, как эта Мария Алексеевна пересадила с участка Хохряковых на свою территорию цветущее дерево вишни. Это произвело глубокое впечатление на маленького Андрея.
Вся семья – старшие дети Ольги Андреевны Николай и Людмила, маленький Андрей – ютились в одной большой комнате. Вместе с ними жила и нянька Ольги Андреевны. Ее хорошо помнил Андрей. Вспоминал: ее мечтой было, чтобы похоронили с оркестром. Мечта не сбылась: умерла она во время войны, в затемненной Москве, в полном одиночестве.
По рассказам матери, Андрей в младенчестве сильно болел. С самого раннего детства у него был порок сердца. Мать водила его к разным врачам. В те времена на Старом Арбате, в Сивцевом Вражке, практиковал Мухин – специалист по сердечным болезням. К нему всегда была большая очередь. К нему и возила мать Андрея. Она считала, что врач очень помог. Вероятнее всего – да.
Павел Александрович Хохряков
На лето снимали дачу под Москвой или ездили отдыхать на юг, в Крым и на Кавказ.
Ольга Андреевна отличалась хлебосольством. Каждое воскресенье собирались родственники. Чаще всего сестры Ольги Андреевны – Таня и Надя, любимый брат Виктор, двоюродная сестра тетя Клавдия и ее муж Константин, «Костючок», с которым Ольга Андреевна ставила домашние спектакли. Жили весело, с патефоном. Музицировали. Ольга Андреевна и Павел Александрович вечерами играли на фортепиано.
Андреем занимались мало. Круг его жизни в то раннее время простирался и за пределы маленького сада. Он рассказывал, что с мальчишками бегал на летное поле аэродрома. Когда там разбился немецкий самолет, на него произвели сильное впечатление кресты и фашистские знаки на крыльях и фюзеляже, тела убитых пилотов, повисшие на ограде.
Летом 1941 года жили на даче в Салтыковке. Андрею было уже почти 8 лет. Одинокий, необщительный, он глубоко чувствовал природу. Рассказывал, как поразила его воображение найденная в тихой заводи водоросль – водяная сеточка. Пруд в Салтыковке запомнился и потому, что брат Николай чуть его не утопил. Сначала, как рассказывал уже в старости Андрей, ему показалось, топил в шутку, но потом оказалось – всерьез. Это его сильно напугало и врезалось в память. Брат и сестра от первого брака Ольги Андреевны совсем не походили характерами на Андрея. Дружбы, родственной любви не было. Отец, Павел Александрович, человек мягкий, тихий и очень остроумный, когда возникали разногласия с его пасынком и падчерицей, часто говорил: «Капустинская косточка». Андрей был больше похож на отцовскую родню, на Хохряковых. Сам отец очень любил природу, так же как и дядя Андрея Сергей Александрович Хохряков. Он подарил племяннику толстый двухтомник «Жизнь растений» Кернера фон Марилауна. Но с такой силой, до самозабвения, любовь к природе проявилась только у Андрея.
С первых дней войны завод, на котором работал отец Андрея, эвакуировали в Орск, на южный Урал. Андрей вспоминал: ехали на восток в больших вагонах-теплушках. Мирная жизнь продолжалась. К вагонам выносили разную снедь. Эшелоны пока не бомбили, и ничто не предвещало ужасов войны. Осенью старшего брата взяли на фронт. Жили в бараках, разводили огород. Дома, много лет спустя, часто вспоминали жизнь в Орске. Особенно походы Андрея в степь. Он, совсем еще маленький мальчик, уходил далеко собирать растения. За ним увязывались соседские ребятишки. К вечеру к Ольге Андреевне прибегали взволнованные родители: ее сын увел детей, и они пропали. Отправлялись в степь на поиски. Ольга Андреевна рассказывала, как перед ними развертывалась такая картина: впереди шел Андрей с растениями, а за ним тянулась ватага плачущих детей.
Много раз в маршрутах вместе с Андреем я ползла на горы, сопки, сильно отставая, кричала и умоляла подождать. Но он не останавливался, шел вперед не оглядываясь. Поэтому я хорошо представляю эту картину.
В Москву из эвакуации возвратились в 1944 году. Андрей вспоминал: очень хотел взять с собой кошку, которая ела огурцы. Но ее не взяли.
По возвращении из эвакуации вся семья снова оказалась в одной комнате «на Аэропорте». В школу Андрей пошел в Орске в 9 лет. Теперь он был второклассником и ездил в школу на трамвае.
Родители работали на другом конце Москвы. С работы возвращались поздно. На Андрее лежала обязанность готовить обед. Он его готовил добросовестно. Рассказывали, что он как-то очинил в суп карандаш. Это вспоминалось в течение всей жизни неоднократно и очень его обижало: он сделал это без умысла, невольно, не задумываясь.
Двоюродная сестра Андрея по отцовской линии Зоя Калмыкова работала в зоопарке. Андрей ходил в зоопарк, в кружки: КЮБЗ (кружок юных зоологов зоопарка) и ВООП (кружок при Всероссийском обществе охраны природы). Эти два объединения юных любителей природы привлекли к себе многих детей, некоторые из них в будущем стали знаменитостями. Компании любителей природы, их экскурсии, традиции объединяли детей. Многие сохранили дружбу до седых волос. В эти кружки ходил и сын Зои Леонид Калмыков – племянник Андрея, его ровесник. Возглавлял КЮБЗ человек легендарный – Петр Петрович Смолин. О нем написано немало. Петр Петрович очень любил Андрея, который, как и многие дети, запросто заходил к нему домой. Он жил на улице Кропоткина. В отличие от других детей, объединенных кружками, Андрей предпочитал ходить на экскурсии в одиночестве. Он числился в этих кружках вплоть до окончания школы. Дружба с Петром Петровичем, ППСом, как его все звали, продолжалась и в студенческие годы.
Наша знакомая, ботаник Лада Шафранова, которая так же ходила в кружок к ППСу, вспоминала, что на одной из экскурсий ППС представил Андрея как знатока растений, причем подчеркнул: мол, Андрей знает подмосковные растения лучше, чем он сам, ППС. По дороге во время экскурсии ППС спрашивал у Андрея названия растений.
На экскурсии в Риге. Андрей крайний справа
Летом родители ездили на курорты, иногда вместе с Андреем. Лето 1947 года провели на Рижском взморье. Сохранились альбомы с рисунками природы Рижского взморья, дневник наблюдений. У Андрея были способности к рисованию.
В роду Хохряковых есть знаменитый художник Николай Николаевич Хохряков. В Кирове (Вятке) есть музей и картинная галерея Н.Н.Хохрякова. Очень хорошие пейзажи и натюрморты писал дядя Андрея архитектор Николай Александрович Хохряков.
В Москве появился первый телевизор. Ольга Андреевна всегда собирала вокруг себя родственников. У маленького экрана все как зачарованные смотрели на чудесное явление, громко комментируя события на экране. Андрею в общей комнате нужно было делать уроки. Он мне рассказывал, что как-то заявил о том, что ему мешают делать уроки. Это вызвало протест и удивление. Андрей никогда ни о чем не просил.
Все это незначительные мелочи. Была семья. Был отец. Брат Николай вернулся с войны живым, но без ноги. Людмила (Милка, как звали её дома) была на выданье. Николай кончал МВТУ, Людмила – геологический факультет МГУ. Часто собиралась молодёжь, и «маман», как уже называли Ольгу Андреевну, вплотную занималась сватовством своих старших детей.
К окончанию средней школы Андрей имел солидный багаж знаний о природе и вполне определился в выборе профессии. На экскурсии по Подмосковью он ходил регулярно, в любое свободное время. Дома скопился большой гербарий, который он сам определил.
Летом 1951 года по рекомендации сестры он был оформлен на работу в геологическую партию на южном побережье Байкала, в Слюдянку. С начальником партии у него сложились дружеские отношения. Он вспоминал с большой теплотой эту поездку.
Школу он закончил в 1952 году в 19 лет. После окончания школы встал вопрос: куда поступать? Подготовлен ли Андрей для хорошего вуза? Поступит ли наверняка? Все это волновало семью. Призвание – призванием, но необходимо получить высшее образование. А поступит ли он в Московский университет? Тем более, что 1953 год для МГУ был знаменательным. Тем, кто строил высотные корпуса на Ленинских горах, предоставлялась счастливая возможность быть зачисленными без конкурса. Для тех, кто шел в университет по призванию, в 1953 году шансы были минимальными. Поэтому отец, известный специалист по перегонке нефти, предлагал Андрею поступать в Нефтяной институт, где у него были знакомые. Но мать категорически заявила, что сам отец, прирожденный биолог, к сожалению, в этой области не состоялся, а сын его обязательно должен идти в вуз по призванию. На экзаменах Андрей не добрал баллов и был зачислен на заочное отделение. По окончании первого семестра очень многие из тех, кто строил университет и поступил без конкурса, не выдержали испытания занятиями и были отчислены. Освободились места, и Андрей стал полноправным студентом очного отделения биологического факультета МГУ.
Как и раньше, он много ездил по Московской области. На втором курсе весной отправился со своим студенческим другом Сашей Владимировым на экскурсию по Подмосковью. Саша вспоминал эту экскурсию как какой-то необыкновенный случай.
По Савеловской дороге тогда ходил паровичок. Андрей ехал за редким венериным башмачком. Сели на поезд поздно ночью. Светало. В Вербилки приехали на рассвете и пошли прямиком, лесами. После пяти часов быстрого хода наконец нашли венерин башмачок. У Андрея уже была полна папка растений. К 10 утра Саша совершенно иссяк и заявил: «Я больше не могу». Андрей не обиделся, указал обратный путь к железной дороге, куда Саша добрался только к вечеру. Андрей же пошел дальше, своим намеченным маршрутом. Не сошел с дистанции.
Было несколько знатоков флоры Подмосковья. Среди них Андрей. В 1964 году мы встретили в автобусе Станислава Разумовского – еще одного знатока флоры Подмосковья, как и Андрей, выпускника МГУ. И Андрей с Разумовским сразу же стали называть места, где встречаются редкие виды растений, и так увлеклись, что Андрей пропустил свою остановку.
За пять университетских лет Андрей успел очень много. В своей краткой биографии, предназначенной для поступления в аспирантуру, он пишет, что в школьные годы часто экскурсировал по Московской области, «а во время пребывания в МГУ совершал и более далекие экспедиционные поездки по Центрально-Черноземной области, в Сибирь на Байкал, на Северный Урал, Карпаты, Кавказ, в Крым и другие области».
Фактически, как и позже, он не терял ни единого дня, ни единой возможности для сбора гербария, что стало его жизненным кредо. Его диплом назывался так: «Хвойные леса заповедника «Денежкин камень» на Северном Урале». Андрей мне рассказывал, что там он один совершал далекие и не безопасные многодневные маршруты.
В той же краткой биографии он пишет, что в 1955-1956 годах руководил студенческим кружком при кафедре геоботаники. В 1956 году он был принят в члены-корреспонденты Московского общества испытателей природы, где с «другими участниками группы по изучению флоры Московской области (В.Тихомиров, С.Разумовский) было сделано сообщение о редких растениях Московской области». В автобиографии Андрей указывает, что им собран солидный гербарий в 900 видов.
На 4-м курсе под руководством М.Н.Караваева – преподователя кафедры геоботаники - была выполнена работа по реликтам Средней России. Отчёт о ней был сделан на заседании секции МОИП. Участию в работе в МОИП он всегда придавал большое значение. Быть членом МОИП было очень почетно. Сохранялись старые традиции.
В студенческие годы он ездил в Ленинград и работал в Ботаническом институте, где у него завязались тесные связи с Борисом Анатольевичем Тихомировым – исследователем Севера. По предложению С.М.Лавренко – известного геоботаника Ботанического института, была написана заметка о современном состоянии горного сосняка в Артемовских (Святых) горах на Донце. По-отечески относились к нему и супруги Кац – известные болотоведы. Н.Н.Кац дал ему характеристику-рекомендацию в аспирантуру, где отметил, что Андрей «обладает всеми качествами, необходимыми для научной работы: преданностью делу, хорошими способностями и усидчивостью». Характеристика написана неформально, без штампов. И действительно, этими тремя качествами Андрей обладал в полной мере.
Выпуск кафедры геоботаники МГУ 1955 г.
На третьем курсе Андрей писал курсовую у И.Г.Серебрякова - основателя биоморфологического направления в СССР. Курсовая была посвящена биоморфологии, строению тела грушанок. Основная идея курсовой – сокращение длительности жизни скелетных осей в процессе соматической эволюции. В процессе эволюции растений тело (сома) уменьшается в размерах, одновременно сокращается длительность жизни растения. С обидой он говорил, что за эту работу получил тройку. Это, по его мнению, была настоящая научная работа. Видимо, уже тогда мнения о нем разделялись.
Среди университетских друзей у него были два близких друга, с которыми Андрей поддерживал отношения всю жизнь. Это Юра Алексеев (Юрий Евгеньевич) и Саша Владимиров. Юрия Евгеньевича оставили на кафедре геоботаники в МГУ, а Саша стал микробиологом, также остался после окончания МГУ в Москве. Андрея же, уже вполне сформировавшегося ученого, распределили в Архангельскую область – учителем биологии в село Екатеринкино Кадыйского района. Наверняка он надеялся на что-то другое. Рассказывал, что почти вся группа осталась в Москве. Он был удивлен. Сколько раз потом ему придется сталкиваться с такой явной несправедливостью.
Господи! Как прекрасно, когда находится человек, который глубоко понимает не только судьбу и предназначение человека, но и пользу его для науки, государства. В данном случае для Московского университета! Во время своих многочисленных поездок в заповедники, ботанические сады Андрей встречался с известными ботаниками. Перед окончанием университета, в 1957 году, он переписывался с Сергеем Владимировичем Голицыным – профессором Воронежского университета. Сергей Владимирович Голицын из княжеского рода. В 20-х годах жил в Цихисдзири, в Аджарии, в своем бывшем имении. Им было найдено знаменитое реликтовое растение – эпигея гаультериевидная (орфанидезия,) описаны формации колхидского подлеска «шкериани» и «декиани». Сергей Владимирович видел в Андрее сформировавшегося ботаника, звал работать в Воронежский университет. Но Андрея распределили в Екатеринкино.
Поездки и экспедиции: 1945-1955г.г. Подмосковье. Рига (взморье). Крым (Алупка). Краснодарский край (Геленджик).
1951 г. Иркутская область (Слюдянка. Южный Байкал).
1952-1956. Подмосковье. Карпаты. Украина (Артемовские горы), Черноморское побережье Кавказа (Сухум, Батуми).
1956 г. Северный Урал (заповедник «Денежкин камень»).
Глава вторая: Екатеринкино. Кобулети (1958-1959)
В Екатеринкине Андрей устроился у одинокого деда Изембелова Алексея Петровича, у которого была коза. Рассказывал, что с дедом они жили дружно. В его избе он прожил всю зиму. Пил молоко, скучал по дому и преподавал в школе не только биологию и ботанику, но и химию и историю. В школе – он рассказывал – слушали его только единицы, видимо те, кто был заинтересован в учебе по-настоящему. Остальные, как это часто водится в школе, баловались, не слушали, а он их не обрывал и не заставлял заниматься.
В Москве к этому времени семья получила двухкомнатную квартиру недалеко от Тимирязевского леса. Рядом находилась улица Соломенная Сторожка. А место, где располагался большой «сталинский» дом при помпезном Институте нефти и газа, ранее называлось «Пышкины огороды». Позже это старое название выветрилось. Улица называлась 1-й Дмитровский проезд. Самое смешное, что второго проезда не было. Загадки и парадоксы московских улиц.
В студенческие годы Андрей подружился с Алексеем Ивановичем Шретером – научным сотрудником Института лекарственных растений (ВИЛАР). Алексей Иванович, человек очень доброжелательный, всегда опекал молодых ботаников. С ним Андрей в студенческие годы ездил в экспедицию на Украину. Алексей Иванович предложил Андрею работу в Аджарии, в городке Кобулети. На зональной (Колхидской) станции лекарственных растений требовался грамотный ботаник.
Летом 1958 года Андрей приехал работать в Кобулети. Кобулети – маленький городок, более поселок, в 30 километрах от Батуми на берегу Черного моря. Одна большая улица, застроенная двухэтажными домами, тянется вдоль моря несколько километров вплоть до речки Чолоки – границы Аджарии. Зональная станция ВИЛАР находится недалеко от железнодорожной станции. Два двухэтажных корпуса: лаборатории, жилой дом, оранжереи и длинные грядки с лекарственными растениями.
Андрею выделили темную комнату на втором этаже жилого дома, примыкающего к лабораторному корпусу. Оттуда открывался замечательной красоты вид на горы Малого Кавказского хребта, на Аджаро-Имеретинский хребет. Под окнами росли веерные пальмы.
Заведовал научной частью Михаил Михайлович Молодежников. Человек знающий и добрый, он находился под пятой грозной жены, препятствующей предаваться любимому увлечению Бахусом. Рядом с ней, крупной и громогласной, он казался маленьким. Всей станцией заведовал, как и положено в тех краях, грузин Нодари Сванидзе, спокойный доброжелательный человек. В большой биохимической лаборатории все были заинтересованы в правильном определении растений, сборах образцов. Грамотный ботаник для них был находкой.
С первых же дней Андрей в качестве начальника экспедиции стал ездить в разные районы как Малого, так и Большого Кавказа. В Тбилиси в Институте ботаники он встречался с Анной Лукьяновной Харадзе, известным грузинским ботаником, и другими сотрудниками института. Они высоко оценили его знание кавказской флоры. Отношения с коллегами были самые доброжелательные.
Ботаники Кобулетской станции часто бывали в библиотеке Батумского ботанического сада на Зеленом мысу, которой заведовала моя мама – Вероника Генриховна Зельгейм. Большой темный читальный зал со стеллажами до потолка содержал флоры, справочники, периодику. Сюда по совету сотрудников и приехал Андрей, познакомился с моей мамой.
Моя мама наполовину немка, наполовину француженка, по отцу баронесса. Хотя она не имела высшего образования, была женщиной образованной, знала несколько языков. Наш маленький старый дом находился в получасе ходьбы по холмам от ботанического сада. Как только в маминой библиотеке появлялся новый посетитель, особенно заезжий знаменитый (или совсем не знаменитый), мама обязательно приводила его к нам домой и показывала наш сад с тремя пальмами и изумительным видом на море. Это был ее круг знакомств, ее маленькое окошко в мир. Благодаря маминому общению и знаменитому ботаническому саду в нашем доме побывали многие известные ботаники.
С 1954 года, после окончания школы я работала в семенной лаборатории ботанического сада, а зимой ездила в Москву на сессию в сельскохозяйственный институт, ВСХИЗО. Кроме формального, увы, заочного образования, я стихийно занималась самообразованием – изучала экзотические растения, ездила в горы, собирала коллекцию шишек хвойных растений и гербарий растений Черноморского побережья. Самообразование заключалось и в чтении журнала «Иностранная литература». Собирала книги, в основном художественную литературу, классиков. На станции Зеленый мыс в киоске работала подруга. Вечером, когда я возвращалась с работы, она мне показывала книжные новинки классиков – русских и иностранных. Собирала я и репродукции картин. Они продавались в Батуми за гроши. Не последнее место занимала музыка. Была собрана приличная коллекция классиков и опер. Это время - одно из лучших в моей жизни. Но тогда этот искусственный, одинокий, временный мирок меня тяготил. Друзья жили в Москве, учились в МГУ. А я в моем понимании жила в захолустье, на курорте, где все отдыхали. А мне хотелось состояться, стать ботаником.
Летом 1958 года по просьбе известных ленинградских ботаников из Ботанического института Людмилы Андреевны Куприяновой и Евгения Григорьевича Боброва у нас в доме жил их сын Андрей Бобров. Он учился в Ленинградском университете, а в Батумском ботаническом саду у нас проходил практику. Однажды он примчался к нам домой возбужденный и заявил, что познакомился с очень способным, почти гением (это его слова) молодым ботаником, но увы, почти слепым.
Андрей был сильно близорук, плюс 6 диоптрий. Очки всегда доставляли ему неудобства, без них он не видел.
Бобров привел его показать хуттуинию – заносную траву из интересного семейства зауруровых, которая быстро расселялась недалеко от нашего дома. Занятая своими мыслями и предстоящей поездкой в Ялту за шишками для своей коллекции, я невнимательно слушала Андрея Боброва о способном ботанике.
В это время в ботанический сад приехал в командировку Сигизмунд Семенович Харкевич – ботаник из Киевского ботанического сада, где он заведовал кавказской экспозицией. Вместе с Андреем он уезжал в горы . Харкевич оставил мне досушивать собранный им гербарий.
Только поздней осенью в библиотеке, перекладывая гербарий хвойных, я познакомилась с Андреем лично. Передо мной стоял молодой человек – тонкий, худой, в очках. Бросились в глаза толстые губы, крупный выпуклый лоб и накинутый на плечи серый плащ. Позже он рассказывал, что зашла дочка Вероники Генриховны (это я!) с круглым лицом и румяными щеками и никакого внимания на него не обратила. Нет, я была о нем уже наслышана, и мне хотелось познакомиться с московским ботаником. Он подошел к гербарию, который я перебирала, и сказал: «какая интересная гетерофилия». Это были первые слова, которые я от него услышала. Действительно, можжевельник китайский отличается удивительной разнолистностью.
С осени 1958 года Андрей стал изредка появляться в нашем доме. Зимой я уезжала на сессию. Перед отъездом он мне сказал, что будет зимой в Москве, и недурно бы сходить вместе в консерваторию. Я взяла его телефон и под Новый год позвонила. Оказалось, Андрей еще на Кавказе. Его мама проявила огромную энергию и настойчиво просила придти в гости. Натиск был таков, что я через несколько дней впервые оказалась в квартире в 1-м Дмитровском проезде, где позднее мы прожили счастливые годы. Мне показывали альбомы с фотографиями родственников. Я вежливо листала страницы, не проявляя ни малейшего интереса к веренице фотографий с веселыми застольями. Про себя усмехалась. Шапочное знакомство со странным мальчиком меня мало интересовало.
Поход в консерваторию не состоялся. После экзаменов я вернулась домой на Зеленый мыс. Там я уже не застала Андрея. Он уехал в отпуск в Москву. Это было время, когда его мать Ольга Андреевна проявляла максимум энергии и поиска. Прирожденная сваха, она умела соединять судьбы. Покупались билеты в театры и на концерты, изучались подходящие девушки. В их числе была и соседка, жившая этажом выше, милая девушка по имени Красарма, что означало " Красная Армия".
Кроме этой суеты, Андрей по прежнему занимался своим главным делом. В начале февраля он поехал в Ленинград, встречался с Борисом Анатольевичем Тихомировым, договаривался о поступлении в аспирантуру. Препятствием было отсутствие ленинградской прописки.
Рассматривался и один из более реальных вариантов – аспирантура в Главном ботаническом саду в Москве. Пожилая добрая дама – сотрудница отдела флоры Мария Александровна Евтюхова - собирала вокруг себя талантливую молодёжь, некоторых называла своими детьми. В «сыновьях» числился и Андрей.
Энергичная мать Андрея консультировалась с Марией Александровной, выясняла шансы поступления. Оказалось, что на то же вакантное место был рекомендован и зять Марии Александровны – Смычников.
Подснежник Краснова (Galanthus Krasnovii A.Khokhr)
В 58-м году Андрей возглавлял экспедицию зональной станции ВИЛАР по восточной и Западной Грузии, а также ездил по Армении и Азербайджану. В конце февраля 1959 года Андрей возвратился из Москвы в Кобулети.
Он регулярно пишет родным и сообщает о том, что часто гостит у Вероники Генриховны, которая помогает ему переводить иностранные работы о подснежниках. А главное, у нее дочь, которая учится в Тимирязевской академии. С наступлением весны ему не очень хочется готовиться к экзаменам в аспирантуру, и он будет готовиться непосредственно перед сдачей экзаменов. Это сообщение вызвало большую тревогу у Ольги Андреевны. Кажется, появилась невеста, а она ее не видела! Принимаются меры. Андрею пишет не только мать, но и жена брата – Галя Капустина. Увещевает и напоминает, что любая провинциальная девушка мечтает стать москвичкой. По себе судила: моя будущая невестка как раз и была такой же, как и я, провинциалкой. Но все эти письма не имеют значения. Главное – мы понимаем друг друга с полуслова. Мне с Андреем интересно, и я им увлечена. Мне 24. ему 26. Пора создавать семью!
Весной 1959 года в Батумский ботанический сад приехал Георгий Владимирович Микешин – заведующий оранжереями Главного ботанического сада. Он находится в окружении молодых сотрудниц, среди которых знакомые Андрея по университету. Это Лада Шафранова, Нина Алянская, Люся Гатцук, Лида Воронцова. Вместе с Андреем вся компания ездит в горы, на озеро Палиостоми недалеко от города Поти. Экскурсируют они и по окрестностям ботанического сада. Я с ними не езжу. У меня строгий начальник – Ашот Багратович Матинян. Выпроситься куда-то у него очень трудно. Вся компания бывает в гостях у Андрея в Кобулети.
На реке Бзонис – притоке Чаквисцкали- ранняя весна, склоны белеют подснежниками. Это обычный в тех местах подснежник – галантус Воронова. А на Бзонис подснежник с широкими блестящими листьями, более крупными цветками. Андрей решает назвать его в честь основателя Батумского ботанического сада Андрея Николаевича Краснова. Вечером вся компания приходит к нам в гости. Радостно возбужденные, говорят о находке. Обнаружить новый вид в таком хорошо обследованном ботаниками месте кажется чудом. Но позже в Аджарии были открыты и описаны и другие новые виды, и больше всего Андреем.
Вечер с Микешиным и компанией запомнился еще и музыкой Чайковского. «Зимние грезы». Казалось, совсем неподходящая обстановка, чтобы войти в образ заснеженных пейзажей России, но эта изумительная тема у меня связывалась не со снегом, а с моим состоянием. Микешин был в центре внимания. Он недавно приехал из Китая и был полон впечатлений. Георгий Владимирович самолично ездил по Сычуаню, видел племя мяо, собирающее чай на деревьях! Кроме того, он проникся моими знаниями субтропических растений и считал, что я должна переехать в Москву, где могу поступить на работу в Главный ботанический сад, в оранжерею. А он сможет содействовать моей прописке в Москве или Московской области. Мне это казалось совершенно нереальным.
На озере Палеастоми
Весна в полном разгаре. Все цветет и сияет. Первого мая мы втроем - моя мама, я и Андрей, - совершили экскурсию по Чаквисцкали. Сначала за приморскими холмами - бесконечные темнозеленые мандариновые плантации. Сразу же вглубь от побережья вверх по реке начинаются буково-каштановые леса, спускающиеся с крутых гор к реке. Мы попадаем в мир колхидской природы с ее непроходимым вечнозеленым подлеском. Река несет весенние воды, перекатывающиеся по огромным валунам. Прозрачные потоки пенятся. Стоит грохот и гул, брызги летят в разные стороны. Горбатые старинные мостики перекинуты через бурные потоки. Эти мостики все называют мостами царицы Тамар. Они говорят о былом расцвете грузинской культуры. Андрея интересовал недавно открытый им галантус. Поэтому мы стали подниматься по притоку Чаквисцкали – Бзонис. Вокруг все ярко зеленело. Парило. В очень узком тенистом ущелье, окруженном вековыми буками с бело-серыми стволами, на горной тропинке мы чуть не напоролись на спрятанные в траве железные капканы. Подъем ознаменовался редкой находкой маленького нежного папоротника – гименофиллюма Тунберга, открытого в этих местах Михаилом Григорьевичем Поповым. В тенистом ущелье он расползался по мшистым скалам. Весеннее ликование природы как нельзя лучше отражало и наши чувства.
Андрей продолжал ездить в горы. К этому времени относится и его пеший подъем на гору Тиралу (Мтирала), возвышающуюся над побережьем на 1400 метров. Она почти всегда закутана облаками и поэтому в переводе с грузинского означает «плачущая». И тогда, и позже этот подъем сквозь непроходимые стланцы колхидского подлеска «шкериани» мне казался совершенно немыслимым. Представьте себе крутые горные склоны с узкими ущельями, густо поросшими вечнозелеными стланцами со стволами, спускающимися вниз по склону. Сквозь густые приподнимающиеся ветви продираться вверх можно только раздвигая их, подтягиваясь, словно по канату.
В июне Андрей в окрестностях Красной Поляны в одиночку, в лоб поднялся на гору Ачишхо. Там его застала ночь. Ни еды, ни спичек он с собой не взял. Ночью он пытался заснуть. Однако пришли шакалы, обнюхивали его и лизали пятки… Сильно обросший и исцарапанный, сразу же по возвращении он приехал к нам на Зеленый мыс. Я и мама доставали из его рук занозы. Он с гордостью сообщил, что нашел новую хохлатку. Он назвал ее в честь ботаника Н.И. Кузнецова хохлаткой Кузнецова.
Большей частью он ходил в одиночку. Поэтому его несколько раз принимали за шпиона и однажды в Самтредии арестовали. Его начальнику Нодари Сванидзе пришлось его вызволять. По этому поводу много шутили.
Конец мая – начало лета на Зеленом мысу - время особенное. Куда ни бросишь взгляд – везде огромные купы цветущих деревьев и кустарников. Воздух наполнен разнообразными ароматами. Цветут мандариновые сады, усыпая землю цветочным ковром. Темноту вечеров и ночей прорезают полеты светлячков. Лунные дорожки над гладью моря, стройные темные силуэты пирамидальных кипарисов, развесистые кроны пальм, огромные листья-флаги бананов! Прелесть юга! Начались морские купания.
Ольга Андреевна продолжала волноваться и лично приехала на юг выяснить ситуацию. Приехав из Кобулети в библиотеку к моей маме, она устроила ей экзамен. Ведь она работала в московской библиотеке! Меня она также обдала холодом. Теперь она была совсем не похожа на милую приятную даму, по-домашнему угощавшую меня зимой грибным супом. Большая белая накладная коса обрамляла красивое надменное лицо. Одета она была в пышное капроновое платье. Модный наряд дополнял плоский китайский зонтик. Подобную сцену спустя годы я увидела в известном фильме «Москва слезам не верит». Мою будущую свекровь успокоило только то, что я из рода фон Зельгейм.
В конце 70х годов у нас была собака Пиня – пудель- полукровка. Мать Пини была самых породистых греческих кровей, а папаша – случайно встретившийся с «княжной» безродный пес. Андрей говаривал в мой и Пинин адрес: «Наш Пиня, как наша мама – у него по материнской линии аристократы, а отец простой казак». Курьез в том, что среди представителей моей отцовской родни есть не совсем простые казаки, фигурируют герои Советского Союза. С другой стороны, Ольга Андреевна, очень гордившаяся своим купеческим происхождением, как оказалось, была купчихой только во втором поколении. Ее знаменитый дед – старообрядец Иван Ульянов (в старости монах Иона), подаривший храму у Рогожской (ныне Крестьянской) заставы позолоченный иконостас – начинал свою карьеру как простой ломовой извозчик.
Андрей предложил мне руку и сердце. Потом, много позже, я спрашивала, почему он выбрал именно меня. Он ответил: за искренность. Искренний человек может ошибиться, но не подведет, не схитрит. Мы решили соединить наши судьбы после того, как я закончу институт.
В июле Андрей уехал в Москву сдавать экзамены в аспирантуру. Не обошлось без некоторых трудностей. На экзамене по немецкому языку он написал не дословный, а вольный перевод текста, и экзаменатор чуть было его не выгнал, но в последний момент Андрей нашелся и предложил перевод с листа. Оказалось, он сделал этот перевод блестяще и заслужил пятерку, но из-за конфуза с письменным переводом получил четверку, что вполне удовлетворяло требованиям при поступлении. Второе препятствие заключалось в том, что второй претендент, Смычников, также удовлетворительно сдал экзамены. Вернувшись на Кавказ, Андрей узнал, что не прошел в аспирантуру. Ольга Андреевна похлопотала в Академии наук о дополнительном месте для Андрея, и он был зачислен.
Отпускали Андрея из Кобулети неохотно. Молодежников не хотел лишаться хорошего ботаника. И Андрею тоже не хотелось в Москву, расставаться со мной, с Кавказом. Осенью он был в Армении, Тбилиси, писал мне о красоте осенних красок.
Поездки и экспедиции: 1958 г. Кавказ. Восточная и западная Грузия, Армения и Азербайджан.
1959 г. Весна – Колхида (Поти. Озеро Палиостоми, по реке Чакви, восхождение на гору Тирала и др.). Красная поляна. Восхождение на гору Ачишхо в окрестностях Красной Поляны. Осень – Армения.
Глава третья: Москва. Главный ботанический сад. Аспирантура (1959-1967)
1959-1960 Осенью 1959 года Андрей уехал из Кобулети. Вернулся в Москву, в родной дом.
Отдел природной флоры Главного ботанического сада возглавлял Михаил Васильевич Культиасов, руководитель Андрея. Ему претила независимость Андрея. Отношения не складывались. Андрей хотел писать работу по систематике галантусов. Им были собраны все кавказские виды этого рода, открыт новый вид. Но Культиасов настоял на обработке рода эремурус. Эремурусы растут исключительно в Средней Азии. Андрей воспринял этот приказ с недовольством. Необходимо было переориентироваться. Ему хотелось на Кавказ, к которому он привязался на всю жизнь.
Я заканчивала институт. Жила в общежитии в Балашихе. Майские праздники 1960 года, за месяц до моего замужества, мы провели в Лужках, куда поехали вместе с университетскими друзьями Андрея - Юрой Алексеевым и его женой Мариной Голышевой. Петр Петрович Смолин (ППС), окруженный многочисленными учениками, показывал весенние растения, птиц, развитие природы. В нарядных сосняках огромные лиловые бокалы прострелов вылезали из земли. Я совсем не знала природы Подмосковья, и все яркое, весеннее было для меня чудом пробуждения жизни.
Ночь провели в многолюдной избе. Наутро разыгралась непогода, но мы с Андреем отправились через леса. По берегу Оки шли по направлению к городу Ступино. По пути встречались сиреневые мокрые заросли хохлаток, ветрениц. Красивые, для меня северные незнакомые леса, все это было очень непривычно. Ветер рвал одежду, мы вымокли до нитки. Андрей шёл вперед, спрашивал, буду ли я с ним ходить в любую погоду всю жизнь. Я, конечно, отвечала утвердительно. В июне мы поженились.
В двухкомнатной квартире на 1-м Дмитровском проезде в то время жили две семьи: родители и брат Андрея с женой и маленьким сыном. На лето дядя Андрея Николай Александрович Хохряков с супругой Александрой Васильевной уехали на дачу. Мы временно поселились в их квартире на улице Островского, бывшей Малой Ордынке. Старый двухэтажный дом выходил на тихую улицу. Коммунальная кухня вмещала 10 семей. Позже дом сломали и на этом месте выстроили станцию метро «Третьяковская». Рядом в Клементовском переулке, как и сейчас, стоял в стиле барокко католический храм святого Клементия. У метро «Новокузнецкая» торговали ландышами и ночными фиалками – любками.
Андрей не изменил своим привычкам и каждый свободный день, каждую минуту буквально, использовал для экскурсий и гербарных сборов. За короткий срок в июне мы побывали на Плещеевом озере, бродили по болотам в окрестностях Хотьково и совершили трехдневную экскурсию на озеро Глубокое в окрестностях Звенигорода. Ночевали где попало: на сеновале и прямо под кустами, где нас нещадно кусали комары. Шли напрямик через леса, бурелом, болота, погружаясь в воду по пояс. Тут я, казалось, поняла, как ходит Андрей. Но полную силу его целеустремленности в достижении намеченной цели, несмотря ни на какие трудности, я поняла позже.
Это был первый полевой сезон в аспирантуре. Нужно было срочно собирать материал по эремурусам. В отделе флоры была запланирована экспедиция в Среднюю Азию. Андрей, не сомневаясь в том, что будет ее участником, стал напрямую договариваться с начальником экспедиции Сергеем Евгеньевичем Коровиным, не подумав, что этим самым нарушает субординацию. Это задело самолюбие Культиасова – руководителя Андрея. Он отказал Андрею в участии в экспедиции. Сейчас, спустя многие годы, с болью вспоминаю все волнения, отчаяние, связанное с тем, что уже середина лета, а эремурусы–эфемероиды уже отцвели, и вся их надземная часть отмерла. Добираться к каждому виду эремурусов очень трудно. Они растут в горах. Пропадает целый драгоценный год. Тем более было известно, что в Дюшанбе (тогда Сталинабаде) директор ботанического сада Рябова написала докторскую диссертацию по роду эремурус. Стоило ли браться? Все было туманно и не клеилось. Я еще не работала, и мы решили – в Среднюю Азию поедем вместе.
Поздний июньский светлый вечер. Тепло. На Казанском вокзале нас провожает петушок на фронтоне здания. Поезд трогается, идет на восток. За три дня мы пересекли леса, степи, полупустыни. Поезда на разъездах стояли подолгу. Андрей уходил далеко, исчезая в зарослях розового тамариска. Я волновалась, боялась, что опоздает. И так будет все годы. На любой остановке он старался увидеть, что растет вокруг.
В Ташкенте мы остановились в ботаническом саду в комнате аспирантов, наполненной мухами. Андрей их ловко ловил и складывал горкой. По утрам в нашу комнату приходил аспирант Камал Арифханов, который занимался акациями, робиниями. Забавно коверкал: «Мои рабыни». Ночное небо расцвечивалось яркими звездами. Вдоль улиц в быстрых арыках прыгали жабы. Стояла жара, и большие тенистые деревья – платаны, дубы, давали спасительную тень. Везде распивали чай из огромных самоваров..
В Ташкентском университете встретились с известным ботаником А.И. Введенским, автором рода эремурус во «Флоре Узбекистана». Чопорный и манерный, он был недоволен данной Культиасовым Андрею темой. Молодой мальчик из Москвы, мог ли он по-настоящему обработать труднейший род, виды которого разбросаны по горным кряжам Средней Азии? Вызывало большое затруднение и то, что экспедиционная машина Главного ботанического сада всего за несколько дней до нашего приезда прибыла в Ташкент и отправилась по намеченному маршруту, а мы ездим своим ходом вдогонку.
Хоть нам было трудно, но мы были вдвоем, и это был наш медовый месяц, растянувшийся на все лето. Я могла поддерживать Андрея. А теперь, читая его дневники, понимаю, как эта поддержка была ему нужна.
Первый маршрут в Каракульсай вполне удался. Жили мы в маленькой избушке у узбечки, окруженной многочисленными детьми, искусанными осами. Быстрая река между крутыми склонами, поросшими диким миндалем и фисташкой, по-узбекски называлась «сай». В переводе «прозрачная река». Были сделаны первые сборы эремурусов, но с уже высохшими листьями.
В Паркентский заповедник добирались сначала на машине, а затем на лошадях. В межгорной котловине многоводная река. 6 августа с утра идем в горы, надеясь дойти до истоков сая. Южный склон выжжен солнцем, вся растительность выгорела, подниматься неимоверно трудно, я буквально спеклась. То и дело змеи притворяются палками. Впереди видна тонкая фигура Андрея, он не оглядываясь идет до перевального хребта.
Ночь на юге наступает мгновенно, спустились уже в темноте. С утра принялись закладывать гербарий. Закончили только во второй половине дня и решили совершить небольшую экскурсию на соседний, казалось, совсем близкий хребтик. Поэтому я не надела брюки, пошла в летнем платье. Мне это казалось небольшой прогулкой. Подняться мы поднялись, а спускаться решили вдоль сая – притока основной реки заповедника. Оказалось, что этот сай весьма коварен, несмотря на небольшие размеры русла. Крутые берега его густо заросли колючей ежевикой, а по склону идти невозможно, каменистые осыпи протянулись до самой вершины хребта. Сай извивался, и, казалось, ему не будет конца, а мы никогда не выберемся к реке. Мои ноги уже давно превратились в сплошные раны и кровоточили, платье было изорвано. Спустилась ночь. На ощупь вышли к реке. Не раздумывая, по пояс в воде перебрались на другой берег. Еще долго, в полной темноте, ощупывая ногами дорогу, добирались до конторы. Израненные ноги я парила в растворе марганцовки. Они стали почти черными… Ночью по ногам бегали мыши. Походы в Паркентском заповеднике принесли кое-какой урожай, но у подножья хребтов в середине лета ширяш (эремурус по-узбекски) уже давно отцвёл. Мы выкапывали мясистые звезды его корневищ, отсылали посылками в Москву. Вокруг ползали скорпионы, пауки и саламандры. Нещадно пекло солнце.
Следующая поездка на горный стационар университета на Туркестанском хребте. В Мирзачуле – Голодной степи кузов заполнили ароматными дынями. Время от времени дыню по особенному разрезали. Прозрачные ломтики пускали по кругу, а мы лёжа вкушали ароматную прелесть южного деликатеса. Машина поднималась в высоты Туркестанского хребта. Там, наверху, в субальпийской зоне мы наконец увидели эремурусы в полном цвету. Они стояли стройные, с высокими то белыми, то желтыми соцветиями.
За эремурусом Илларии мы поехали из Ташкента сначала на поезде. На маленькой выжженной солнцем станции стояла длинная очередь женщин с ведрами. Тонкая струйка наполняла ведро – дневной запас воды. Вдали в дрожащем от жары воздухе брезжила высокая столовая гора. На ее вершине растет эремурус Илларии. Нигде ни деревца, ни кустика. Распластанные каперцы под палящим солнцем расправляли нежные розовые лепестки. Добравшись до горы, мы под зноем еле дышали, но высохшие листья розеток эремуруса были найдены.
На заповедное высокогорное озеро Сарычелек в Киргизии мы добирались в невыносимой жаре, сначала на поезде до Намангана. А оттуда в горы то на автобусе, то автостопом. Везде нас окружало мягкое, очень приятное гостеприимство, желание помочь.
Сначала остановились в доме учительницы начальной школы. Она – русская, средних лет, живет с тремя детьми от одного до пяти лет. По ночам дикобразы совершали набеги на ее картофельное поле. Когда, наконец, добрались до конторы заповедника, узнали: утром, всего два часа назад экспедиция ГБС уехала вниз. А нам необходимо попасть вверх к озеру. Палатки у нас нет. Нести сетки, папки, газеты, спальные мешки тяжело. Решили пожертвовать одним спальным мешком.
Чаша озера Сарычелек ("желтой лошади") огромная. Вокруг растительность, как говорит Андрей, напоминает южно-сибирскую, с которой он знакомился на юге Байкала. Уже в те времена взаимоотношения влаголюбивой флоры «гинкго» и сухой, ксерофитной флоры «эфедры», как их назвал Михаил Григорьевич Попов, очень интересуют Андрея. А я в то далекое время только начинала что-то видеть.
Перловая крупа кипела, но в высокогорьях оставалась жесткой. Спустилась холодная ночь. Над нами в темном небе сверкали яркие звезды. Мы никак не могли вдвоем втиснуться в спальный мешок. Андрей в течение многих лет, когда я начинала вспоминать Среднюю Азию, с досадой вспоминал это «прокрустово ложе».
На обратном пути выяснилось: второй спальный мешок случайно увезли в Наманган, сдали в камеру хранения. В мешок заползли мириады мелких муравьев. В поезде они совершили на нас нападение. Мы долго их вылавливали, а две толстые достойные матроны, возвращавшиеся с горного курорта, смотрели на наши действия с большим подозрением.
Поездки по Средней Азии продолжались до осени.
Московская осень сильно контрастировала со среднеазиатской жарой. Я устроилась на работу садоводом с минимальной зарплатой в тот же отдел флоры Главного ботанического сада, где был в аспирантуре Андрей. Холодной осенью обнаружилось: необходима теплая одежда. Приближалась зима.
Промозглые вечера, серые рассветы, безденежье. Начались будни. Меня поражало умение Андрея работать, ни на что не обращая внимания. Возвращаясь на Ордынку с работы, я видела, как в нашей маленькой проходной комнатке над что-то пишущим Андреем стояла крупная импозантная тетя Шура и громогласно объявляла, как она любит своего племянника.
Узнав, что я жду ребёнка, тетя Шура отказала нам в постое. Мы переехали на Дмитровский проезд к родителям Андрея и стали жить с ними в одной комнате за шкафом.
Зимой 67-ого года Андрей отправил в ботанический журнал статьи, написанные на материале, собранном в студенческие годы на Украине, Урале и на Кавказе. Обрабатывал собранный материал по эремурусам. Кроме того, у него находились в печати статьи «Происхождение однодольных по данным строения проводящей системы листа», «Эволюция форм роста порядка Liliales» и «Подснежники Черноморского побережья Кавказа».
Обработки подснежников и эремурусов легли в общую концепцию происхождения класса однодольных. Как и в классе двудольных, Андрей считал первичными древесные формы, что не совпадало с общепризнанной точкой зрения. Уже тогда Андрей твердо стоял на позиции однонаправленности эволюции в сторону убыстрения развития, от деревьев к травам. В этом ключе он считал, что идея Н.В. Цицина с учениками создать многолетние пшенично-пырейные гибриды потерпит крах. Эволюция культурных растений, по его мнению, идет также в сторону убыстрения, к однолетним формам.
В отделе флоры работала пожилая дама Тарасова. Она также занималась эремурусами. Андрей исследовал морфологию клубнелуковиц этого рода и нашел у Тарасовой ошибку. По этому поводу написал статью. Отношения были испорчены. Пожилые сотрудницы сердились, считали Андрея выскочкой. Фыркали, когда Андрей предложил клубнелуковицы эремурусов называть ширяшками. По-узбекски эремурус "ширяш".
В феврале 1961 года он блестяще отчитывается за первый год аспирантуры.
Публикаци: В Бюллетенях МОИП: «Реликты во флоре средней полосы Европейской части СССР», вышедшая в 1956 году, и вторая в Ботаническом журнале в 1959 году «Новые местонахождения реликтовой известняковой флоры на Северном Урале».
Поездки 1960 г.: Подмосковье – весна: Лужки, Ступино, лето: Плещеево озеро, Хотьково, озеро Глубокое – в Московской области. Средняя Азия (Каракульсай, Парокентский заповедник, Сары Челек, Самарканд и др.)
1961 В марте в газете «Комсомольская правда» появилась статья журналиста Воинова о том, что в заповедниках сидят бездельники – научные сотрудники, зря проедающие народный хлеб. Поэтому необходимо заповедные участки запахать и высеять хлеб. Это спасет страну от голода и бескормицы!
Мы, молодежь ботанического сада, комсомольцы, были возмущены и решили опротестовать эту статью. Андрей проявил смекалку. Его методика заключалась в том, что необходимо создать эффект массового протеста. И тогда на эту проблему обратят внимание. Ездили в университет, научные учреждения, собирали подписи под сочиненными нами на разные лады письмами. Подписывались родственники, друзья. Индивидуальные и коллективные письма возымели действие. Заповедные участки степей не были запаханы, а мы получили благодарность от сотрудников заповедника «Стрелецкая степь».
Друг Андрея по университету – Миша Алтухов, сотрудник Кавказского заповедника – пишет ему отчаянное письмо. Его сокращают, и он просит найти для него любую работу. Андрей что-то узнает, хлопочет. Он всегда горячо принимал участие в жизни окружающих, когда они об этом его просили. К счастью, Мишу не сократили, он остался в Майкопе.
У нас вскоре должен появиться ребенок. Мы по-прежнему живем в одной комнате вместе с родителями. В начале марта Андрей оставляет меня на их попечение, а сам торопится на Кавказ собирать галантусы. Его все больше интересуют не только эремурусы, но и все однодольные, их происхождение, эволюция.
Андрей Хохряков и Вероника Генриховна Зельгейм
В Батуми он открывает новый вид чистяка и называет его в честь Михаила Григорьевича. Андрей относится к Михаилу Григорьевичу с особым уважением. Автор «Флоры Сибири» Попов много работал в Средней Азии, в Сибири, на Сахалине, на Карпатах и на Кавказе.
Характер Михаила Григорьевича характеризует следующий случай, о котором в Батумском ботаническом саду я была не раз наслышана. Во время весенних посадок рядом с молодыми посадками ставят бамбуковую палку, потому что летом высокая сорная трава заглушает посадки. Косари, выкашивая траву, часто скашивают и посадки, среди которых много редкостей. Увидя, как Капитон Цхоидзе скосил редкое растение, Михаил Григорьевич накинулся на него с кулаками. Это стоило ему рабочего места в саду. Пришлось уехать на Карпаты.
После Аджарии Андрей едет в Абхазию. В окрестностях Гудаут – Бомборах живут Софья Диомидовна и Шалва Гуджабидзе. Это старинные, очень близкие друзья моей семьи. Отец Софьи Диомид Любченко работал учителем Батумской гимназии и дружил с моим прадедом Антоном Генриховичем Зельгеймом. В 1921 году моя бабушка Мадлен с тремя маленькими детьми – старшей, моей маме – было в то время 6 лет, средней –3 года, а младшей - 6 месяцев, добирались из Ташкента в Батум, сначала до Красноводска, затем через Каспий до Баку. Деньги менялись. Мадлен осталась без гроша с голодными детьми. В Батуми, в пасхальную неделю конные линейки не ходили на Зеленый мыс, где в то время жили ее свекор Антон Генрихович и свекровь Мария Константиновна (мои прадед и прабабка).
Большая семья Любченко во главе с Диомидом оказала гостеприимство моей бабушке. Дочь Диомида Софья стала известным врачом. Работала в Гудаутах. Она и ее муж Шалва Гуджабидзе в 30-х годах боролись с малярией на Черноморском побережье Кавказа. Наши семьи сохраняли тесную связь вплоть до смерти Софьи и Шалвы в 1980 году.
Летом 1957 года у Софьи Диомидовны и Шалвы Гуджабидзе я познакомилась с отдыхавшим в то время у них Александром Сергеевичем Хохряковым. Софья Диомидовна была в родстве с его женой Галей. Спустя три года, когда я вышла замуж за Андрея, Софья Диомидовна, приехав в Москву, устроила нам с Андреем приятный сюрприз. Александр Сергеевич оказался двоюродным братом Андрея, сыном дяди Сережи, который в свое время подарил Андрею «Жизнь растений» Кернера фон Марилауна.
И еще. Племянник Софьи Диомидовны, Сергей Любченко – поэт, участник абхазского сопротивления 1993 года. Абхазы вспоминают о нем с большим уважением.
Наши судьбы сближались еще до моего знакомства с Андреем. Действительно, браки заключаются на небесах!
12 апреля Юрий Гагарин полетел в космос, 16 апреля у нас родилась дочка Оля. Андрей встречал меня с букетами ландышей.
В конце апреля – снова разлука. Андрей уезжает с экспедицией ВИЛАРа в Среднюю Азию собирать эремурусы. Теперь он не опаздывал, весной они в полном цвету. На машине, в отличие от прошлого года, удалось объездить многие районы юга Средней Азии. Главные сборы были сделаны на древних пестроцветах в Таджикистане.
В июне Андрей встретил уже подросшую двухмесячную дочку. Мы жили на даче в Ухтомской. Это большой деревянный двухэтажный дом в центре красивого запущенного сада, похожего на лес. Маленькая Оля вечерами никак не хотела засыпать. Андрей перед ней плясал лезгинку. Только тогда она притихала, видимо, удивленная этим странным зрелищем. Андрей приговаривал: «Над этим танцем еще работать и работать».
У отца Андрея была машина, ее водил родственник – дядя Костя. Вместе с ним мы совершали выезды в природу. Выглядело это так. С маленькой Олей на руках мы ехали в намеченное место. Андрей с гербарной папкой шел впереди, я с Олей на руках шла вслед за ним. Продирались сквозь лес, шли оврагами. В то лето мы побывали в Егорьевске, Зарайске, Дубне, Коломне, Дмитрове.
Однажды мы приехали в Щапово, где снимал дачу Михаил Иванович Капустин – первый муж матери Андрея. Там он жил со своей благообразной супругой Марией Алексеевной. Той самой, которая когда-то выкапывала дерево в цвету. Встретили они нас радушно, стали Олечку качать, а мы отправились на экскурсию. Серое небо было затянуто тучами. Спустя два часа мы поняли, что заблудились и никак не можем выбраться из однообразного березняка. Я впала в отчаяние. Мне казалось, что с каждым шагом мы отдаляемся от моей голодной дочки. Наконец мы встретили пастуха, который и указал нам путь к деревне. Мы бежали что есть сил. Запыхавшись, ворвались в дом и увидели всхлипывающую и охрипшую от крика нашу Олечку. Капустины были в гневе. Они выговаривали нам, что в этом месте невозможно заблудиться. Со всех сторон видна церковь. Им в голову не могло прийти, как далеко ходит Андрей.
Несмотря на удачную экспедицию в Среднюю Азию, поездку на Кавказ, поездки по Подмосковью – Андрей неудовлетворен. В августе 1961 года он пишет в дневнике, что находится в смятении чувств. Годы идут, а сделано очень мало. Осенью он постоянно болеет и недомогает. Его угнетает обязанность ходить на работу по звонку.
Его дневник о впечатлениях поездки в Среднюю Азию посвящен не только эремурусам, но и общим впечатлениям о формировании растительности древней флоры эфедры. Его интересуют и осоки.
Составлен строгий план на 1962 год: поездка в Ленинград, Крым, Северный Кавказ. К концу года планирует полное оформление диссертации. Все планы он выполнил.
Он описывает новый подснежник, хохлатку и отправляет описания в печать.
Публикаци 1961 г.: Статья в ботаническом журнале: «Некоторые особенности морфогенеза средне-русских грушанковых».
Поездки 1961 г.: Февраль-март: Тбилиси, Батуми, Сухуми, Киев. Май-июнь: Средняя Азия. Июль-август: Подмосковье (Егорьевск, Ступино, Зарайск, Дубна, Дмитров и др.)
1962 Андрей завершал работу над диссертацией и был весь поглощен обработками о происхождении однодольных. Пересмотрел всю систему рода эремурус. Эти обработки потом легли в основу монографии по эремурусам.
Брат Николай, наконец, уехал с семьей в свою новую квартиру. Мы вселились в 14-метровую комнату. По желанию Андрея выкрасили стены в разные цвета. Он любил яркое, пестрое.
Угнетало безденежье. Стипендия Андрея и моя зарплата были небольшими. Помогали родители, платили зарплату няньке. Но это ставило нас в зависимость. Родители занимали большую комнату. Нянька Дуся с маленькой Олей жила во второй. А мы с Андреем – на кухне.
Дуся, домработница тети Шуры, все время грозилась вернуться к своей хозяйке, у которой она жила многие годы. Яслей не было.
Скопили какие-то деньги и решили купить мне платье. На Старом Арбате напротив театра Вахтангова был большой магазин готового платья. Я выбрала для себя скромное платье на каждый день. Рядом висели пышные, модные в те времена капроновые платья. Андрей настоял на покупке. Это сильно подрывало наш бюджет. Продавщица сказала: «Какой хороший у вас муж!» Девушка современная – она увидела в Андрее главное.
В марте 1962 года мы отвезли маленькую 9-месячную Олю на Зеленый мыс к моей маме. С трудом уговорили Дусю. Она никогда не выезжала из Москвы. Едем на вокзал. Костючок большой любитель рассказывать страшные истории. У него их большой запас. А нам необходимо, чтобы Дуся передумала в последний момент… Костючок рассказывает очередную историю, как столкнулись две электрички. Все, якобы погибли, и только коляска с ребенком осталась невредимой. Дуся умоляет: «Константин Константинович, давайте про веселое!» С тех пор эти слова в нашей семье стали крылатыми.
У нас был отпуск до середины апреля, мы хотели воспользоваться им в полном объеме. Сначала решили съездить в село Гонио.
Несколько лет назад вместе с А.А.Дмитриевой, автором Флоры Аджарии, я там побывала, и мне очень хотелось, чтобы и Андрей мог увидеть эту сверхохраняемую территорию почти на границе с Турцией. За Батуми - устье реки Чорох. Село Гонио на противоположном берегу. Попасть туда можно только по пограничному пропуску, который надо получить, имея командировку и штамп пограничного управления по месту прописки.
Перед отъездом из Москвы мы добыли у себя на работе бланки командировок без оплаты. Счастливые, в пограничном управлении получили пропуска, даже не заглянули, не проверили… Оказалось, штамп поставили только в пропуске Андрея.
В Батуми мы сели в маленький автобус, который должен нас перевезти по другую сторону Чороха, где находятся Гонийская крепость, приморская долина, отвесные скалы и холмы, поросшие колхидским лесом. Яркий солнечный день располагал к экскурсии, сборам. Мне очень хотелось, чтобы Андрей увидел это почти недоступное для посещения место! В автобусе все хорошо между собой знакомы. Это в основном русские женщины – рабочие большого цитрусового совхоза в Гонио. Тетки ехали с рынка, переговаривались и смотрели на нас с большим подозрением. Одеты мы были необычно. В руках гербарные папки. Может быть, мы задумали побег в Турцию? И вот подъезжаем к мосту через Чорох. Первая проверка. Пограничники внимательно изучают паспорта, пропуска. Андрея пропускают. Меня – нет. Нет штампа. Обидно до слез. Но Андрей отказывается ехать без меня. Тетки торжествуют.
Через несколько дней мы на небольшом теплоходе «Колхида» отплыли из Батуми в Ялту. Светило солнце, легкий свежий бриз дул над голубой бухтой. Началось, как планировал Андрей, весеннее путешествие по Крыму и Южной Украине.
В те времена вдоль черноморского побережья регулярно курсировали теплоходы. Они подолгу стояли на причалах приморских городов. Плавание превращалось в удовольствие. На стоянках удавалось осматривать не только города, но и углубляться в природу. Папки у нас всегда были наготове, и первый гербарий мы собрали еще в пути.
В Ялте мы остановились в гостинице Никитского ботанического сада. Поднимались от берега моря на Никитскую яйлу, спускались вниз по крутым склонам. Заросшие густым можжевельником, они недоступны туристам, поэтому дикая флора была не нарушена. На прогреваемых склонах цвела желтая асфодель, близкая родственница эремурусов.
В ботаническом саду на кронах земляничника цвели каскады мелких цветов. Длинные плакучие соцветия сиреневой глицинии и желтого золотого дождя нежно благоухали.
Из Ялты по горной дороге, а затем прямо, без тропы, в лоб мы начали подъем на Ай-Петри. Огромные обрывы нам удалось обойти и не разбиться. После пятичасового подъема выбрались на яйлу. Наверху все было еще безжизненным. Из сухой прошлогодней травы сиротливо выглядывали бокальчики крокусов. Первые ростки высокогорной жизни! Нас накрыл туман. Из-под ног выскочил заяц. Туман сгущался. Нужно спускаться вниз к морю. Я помнила о крутых обрывах, не хотелось на них нарваться. Но я молчала, зная, как досадует Андрей, когда я начинаю чего-то опасаться, остерегаться. Наконец туман разорвало, и мы смогли ориентироваться, быстро от него убегая в светлых крымских сосняках. Вниз, вниз, к белым колокольчикам галантусов! Чуть ли не бегом мы спустились к основной автомобильной дороге, с удивлением обнаружив, что мы отошли на запад на значительное расстояние, оказавшись у поселка Гаспра.
За Байдарскими воротами на самой западной оконечности Фороса - другой, степной мир. Цвели белые птицемлечники, желтая асфодель и многое другое. Постепенно, собирая гербарий, мы плавно поднимались на гору. И вдруг неожиданно перед нами оказался гигантский обрыв. Где-то внизу очень далеко плескалось ярко-синее море. Внизу все маленькое, игрушечное. Как же мы будем спускаться по обрыву? Ищем тропу и находим. Это «чертова» лестница, крутая и опасная тропинка. Но мы молоды, а с Андреем попробуй не пойди. Когда путь пройден, я страшно горжусь собой.
Пищи мы с собой никогда не брали, не останавливались на привал. Пройдут десятка два лет, и только тогда мы начнем брать с собой хлеб, еду и чайник. Но тогда с утра до вечера мы были в дороге.
В Алушту приехали ранним утром. Быстро устроились на квартире, бросили вещи и начали подъем без всякой тропинки. Через несколько часов вышли на яйлу и прошли на запад несколько километров мимо пещер, останцов. Спускаться решили по северному склону, и пришлось долго продираться через заросли букового криволесья, идти напролом вниз на центральную дорогу. Попутная машина привезла нас в Алушту затемно. Все точки питания были закрыты. На следующий день уехали в Новый Свет. Устроились очень уютно у добродушной бабушки – работницы завода шампанских вин. Тут мы осели на несколько дней, приводя в порядок собранный гербарий. Бабушка оказалась очень милой и гостеприимной.
Наши походы по горам сопровождал холодный дождь. На холмах росла сосна Станкевича, очень похожая на сосну пицундскую. На прогалинах среди зарослей можжевельника нарядно желтели красочные лужки асфодели. Холодным дождливым вечером бабушка разогревала нас шампанским, которое приносила в чайнике с завода. Вино было чудесным, хотя и не игристым. Вокруг завода шампанских вин впечатляли огромные холмы боя – осколков темно-зеленого стекла.
На восток горы становились все ниже и не обещали яркости весенних красок. Однако мы ошибались.
Рядом с Щебетовкой - села Козы и Отузы. Несмотря на выселение татар из Крыма, деревни не переименованы. Живут здесь в основном украинцы. Татары отсутствовали, а их традиции сохранялись. Чебуреки – главное угощение по всему Крыму.
В солнечный день мы долго идем холмами к приморскому хребту Карадаг. А моря все нет. И вдруг, как в сказке, начинают появляться загадочные скалы фантастической формы. На фоне яркого неба, синего моря – зрелище завораживающее. Мы фотографируем эти чудеса, собираем гербарий. Спускаемся в большую долину. Вдали вдается в море мыс Меганом.
За высокими заборами находится дом творчества советских писателей. В такой романтической обстановке можно творить гениальные произведения. Тем более что это место освящено памятью прекрасного поэта и художника Максимилиана Волошина. Тут его могила. На территорию не пройдешь, да мы и не стремимся туда, а поднимаемся на большое плато Планерное. Тут знаменитая школа планеристов.
В Щебетовке приводим в порядок гербарий - и снова в путь, в Феодосию. Устроились на ночлег, как и раньше, без труда. Утром я вышла во двор умыться под общим краном. По возвращении обнаружила презабавную картину. Хозяйка, проникнувшись большой симпатией к Андрею, пока еще находившемуся в постели, поливала его одеколоном из пузырька в форме кисти винограда. Запах одеколона был приторным… Пора было вставать и идти на обрывы над морем, где, по словам Павла Александровича Смирнова, находился эндемичный вид – клоповник Турчанинова.
По дороге в Симферополь решили осмотреть плато у Белогорска. Выходим в безлюдной местности напротив огромного плато, возвышающегося над степью. Издали оно кажется гигантским пирогом с крутыми боками. Прячем вещи в кустах и поднимаемся наверх, туда, где обычно снимают кинокартины с гонками и всадниками. На плато весенняя идиллическая картина. Цветут красные пионы и ярко-желтые адонисы с блестящими лепестками, отсвечивающими на солнце. Высоко в синем небе поют трепещущие жаворонки! Новые сборы... Затем, спустившись на дорогу, голосуем и к вечеру добираемся до Севастополя.
На берегу бухты за городом несколько дорических колонн и множество черепков греческих ваз. Это все, что осталось от Херсонеса. Остатки когда-то бойкой, иной, древней жизни.
В заповедник с мировой славой Аскания-Нова добираемся поездом, автобусом, автостопом. Последние 20 километров можно преодолеть только случайным транспортом или пешком. Обремененные гербарием, мы не могли идти пешком и залегли в кювете, прислушиваясь, не идет ли машина. После долгих ожиданий машина пришла и благополучно доставила нас к управлению заповедником.
Участки абсолютно некосимой степи производят гнетущее впечатление. Огромные кочки со старой соломой плотно смыкаются друг с другом, не давая пробиться эфемероидам – весенним подснежникам. Да и злаки страдают. Неестественна эта абсолютно заповедная степь. Копыта бесчисленных табунов разбивали дернины, пожар сжигал ветошь, степь весной цвела. На косимых участках иная, веселая картина. На свежей зелени пестреет касатик низкий. Цветки поражают разнообразием цветовых сочетаний. На закате степь особенно привлекательна и таинственна. В заповедник вывезены древние каменные бабы. Они словно охраняют эти жалкие кусочки природы, сохраненные для потомков и до сих пор не вспаханные.
Вернувшись в Москву на майские праздники, уехали в деревню Карманово Смоленской области, рядом с Гжатском. Этот небольшой старинный город позже был переименован в город Гагарин.
В старой избе жила мать школьного товарища Андрея – простая милая крестьянка. Мы ходили далеко, забираясь в темные ельники. Цвела яркими синими звездами печеночница, в Московской области – редкость. По пути нам встречались землянки, блиндажи, траншеи. Я нашла немецкую каску.
Вечерами хозяйка рассказывала. В Карманово зимой 1941-го стояли немцы. Здесь был фронт. Всю землю, все леса заминировали. До последнего времени скот в лес боялись отпускать, много его подрывалось. Но эти рассказы мы тогда воспринимали как нечто отвлеченное. Да даже если бы я испугалась и не захотела идти в лес, Андрей, безусловно, пошел бы один.
Слева направо: В.Н.Тихомиров, В.Р.Филин, А.П.Хохряков
Мы стоим на разъезженной смоленской дороге, ждем машину. Автобусов нет. Попутных машин – тоже. До Гжатска 50 километров. Оттуда еще поездом до Москвы. А на работу завтра попасть необходимо. С дисциплиной в ГБС строго. Наконец появляется большой грузовик. В кузове две маленькие почтовые посылки и женщина – сопровождающая. Мы бросаемся к машине, просимся в кузов. Но нельзя, там ценный груз – посылки. Машина трогается, набирает ход, а она стоит, гордая в своем административном восторге, постепенно растворяется вдалеке. Попасть в Гжатск и в Москву и не опоздать на следующий день на работу удалось только чудом .
Внешне у Андрея как будто все благополучно. Собран материал по диссертации, есть дочь, жена. А в дневнике еле разборчивым почерком пишет, что не удовлетворен. Пишет о приближающейся смерти и о том, что нужно спешить, успеть хоть что-то сделать, чтобы успеть «в случае чего».
Летом вместе со своими товарищами по университету В.Тихомировым и В. Филиным он едет в Белоомут на Оке. Андрей рассказывал, как несколько студентов аккуратно закладывали гербарий, тщательно его перебирали, сушили, а Тихомирову оставалось лишь руководить. А ему, Андрею, приходится делать все самому, и это отражается на качестве гербария. Но он считает, что лучше собирать побольше и из разных мест, чем не собирать вовсе.
Я очень надеялась на более тесные контакты Андрея с МГУ, его alma mater. Андрея не удовлетворяла атмосфера Главного ботанического сада.
В Осташкове Калининской области жили две сестры Михаила Михайловича Молодежникова, бывшего начальника Андрея в Кобулети. Андрей воспользовался этим знакомством, получил рекомендательные письма. В сентябре мы на неделю поехали в Осташков, а оттуда к истокам Волги.
Две милые старушки встретили нас с распростертыми объятиями и угощали вареньем из брусники с яблоками. Водные просторы Селигера, леса – живые картины замечательной красоты. Маленький катер мчит нас на противоположный конец озера Стерж. Оттуда мы пойдем пешком к истокам Волги.
Осень, льет мелкий дождичек. Вдоль торной, туристической дороги неубранные поля. Спешим. Нам бы засветло устроиться на ночлег. Но в деревнях дверей нам не открывают. Надоели туристы. На нас нет ни одной сухой нитки. Андрей говорит, что есть у него испытанный метод. В очередной деревне нужно пойти к председателю колхоза. Он устроит на ночлег. Так мы оказались в избе у одинокой старушки. Разделись, выжали свое, все промокшее. Она дала какую-то одежонку. Мы забрались на теплую печь. Старушка рассказывала: немцы в эту глубинку не заходили. Они прошли на восток у Вязьмы и Зубова. Так эти места остались целыми. Никто не пострадал. Однако времена теперь странные, сеют все больше кукурузу. Она не вызревает, ее и не убирают. Беднота.
Дорога к верховью Волги идет лесами. То и дело встречаются огромные валуны, заросшие мхом. У истоков Волги на высоких холмах несколько полуразрушенных больших церквей. Внизу под холмами ручейки. Это начало Волги. Построен деревянный домик-беседка. Подходят одинокие старики. Рассказывают о своем запустении. Их тут остались единицы. Нет света. Хлеб привозят изредка. Вокруг леса.
Нам нужно спешить. На новый ночлег рассчитывать не приходится. Мчимся вдоль длинной узкоколейки, проявляя чудеса скорости. К катеру мы поспели в последний момент. Взъерошенные и потные, оставшиеся метры бежим из последних сил. С катера нас увидели и подождали. Мы снова любуемся просторами озера.
Осенью 1962 года состоялось первое совещание по филогении растений. Его организовал тогда еще совсем молодой Вадим Николаевич Тихомиров – преподаватель кафедры высших растений на биофаке МГУ. Заседания проходили в библиотеке Главного ботанического сада. Присутствовали такие ботанические светила, как Я.И. Проханов, А.А. Яценко-Хмелевский, Л.А. Куприянова. Доклад Андрея о происхождении однодольных вызвал многочисленные споры.
В конце октября Андрей представил готовую к защите диссертацию «Род эремурус и его виды (происхождение и филогенез)». Он уложился в срок. Работа была рекомендована к защите в МГУ.
В начале ноября - еще одна поездка в Армению. Андрей рассчитывал на гостеприимство дальних родственников. Его двоюродная сестра Люба Хохрякова замужем за Оганезом Сукояном, который родом из Еревана. Чопорные, они устроили нас в огромной помпезной гостинице, где на наш гербарий смотрели как на мусор. Было холодно и неуютно. Гербарий не сох. Стояли промозглые, дождливые, не характерные для Армении дни.
Мы идем по серым холмам над старинным монастырем Гегард. Пятна красных, расцвеченных осенними красками кустов скрашивают пейзаж. Сыплет дождь. Мокрое пальто тяжелеет. Растения пожухли, но кое-что нам удается собрать. Сверху с холмов монастырь сначала кажется маленьким. Но по мере спуска увеличиваются строгие формы церкви раннего христианства. Привели барана на заклание. Будут крестить девочку. Нарекли ее Сюзанной. Андрей не хочет заходить в церковь. Но позже он заходил в храмы, хотя большого рвения к религии не проявлял.
Из Еревана мы уехали в Тбилиси, где провели несколько счастливых дней у моей бабушки Мадлен и деда Генриха. Продолжали собирать растения в окрестностях города. Поднимались на гору Мтацминда.
Публикации 1962 г.: Вышли из печати две работы: «Сосна и скумпия в Святых горах», «Материалы к познанию рода эремурус».
Поездки 1962 г.: 7(!) далеких и близких поездок. Ранней весной - в Аджарию и Абхазию. В апреле вместе со мной прошли пешком весь Крым. Были мы и на юге Украины в Аскания-Нова. В мае ездили в Смоленскую область (деревня Карманово, город Гжатск). Летом на Оку, в Белоомут. В сентябре – в Осташков и Волго-Верховье. В октябре – в Армению (Ереван, Гегард), Грузию (Тбилиси, Батуми).
1963 Зимой 1963 Андрей занят обработкой, определением собранного за год гербария. Продолжает заниматься происхождением однодольных, а также формальностями, связанными с защитой диссертации. На майские праздники поехали в деревню под Малоярославцем. Для меня это была последняя вылазка на природу. Я ждала второго ребенка.
А в это время в Москве собирался семейный совет. Решалась наша квартирная проблема. Получить жилье на работе мы и не мечтали. Благородные родители решили строить для себя кооперативную квартиру, а свою оставить нам. Царский подарок! Сбережения, сделанные Андреем в Екатеринкино, также ушли на взнос.
Решили, что на лето я поеду на Зеленый мыс с маленькой Олей. А Андрей поедет в экспедицию на Дальний Восток.
К этому времени в отделе флоры произошли изменения. Заведующим стал Павел Борисович Виппер. Человек светский и высококультурный, он горячо поддержал Андрея. Безоговорочно рекомендовал его статьи в печать.
Павел Борисович – любимый ученик академика В.Н. Сукачева. Он пригласил его на семинар в отдел флоры. В.Н. Сукачев ранее возглавлял Институт леса АН СССР, но впал в немилость. Институт был сослан в Красноярск. Сукачев в Москве организовал лабораторию леса. Об этом говорили шепотом и со страхом. На этом семинаре Сукачев, уже очень пожилой, говорил о том, что новая тема по лекарственным растениям может разрабатываться не только с позиции лекарственных свойств этих растений, но и с позиции внутривидовой изменчивости. Павел Борисович возлагал на эту тему большие надежды.
ВИЛАРу необходимо сырье луносемянника и горицвета весеннего. Луносемянник даурский растет в Сибири и на Дальнем Востоке, горицвет в южных степях. Для разработки этой темы был выбран Андрей, который должен был присоединиться к дальневосточной экспедиции ВИЛАРа и собирать материал по луносемяннику.
Андрей в течение всего лета регулярно мне пишет на Зеленый мыс. Позже эти письма легли в основу его статьи об археофитах в дальневосточной тайге (археофиты – древние растения, произраставшие до ледниковых похолоданий). Ездил он с хорошо знакомыми по Московскому университету коллегами – супружеской парой Маргаритой и Михаилом Пименовыми. Андрей пишет очень трудным для чтения почерком, часто карандашом. Некоторые письма я цитирую.
(Число не указано) «Дорогая Майка! Сразу в Уссурийске встретили нас с машиной и повезли в лес. После Хабаровска, после всей лиственничной дикой и бедной Сибири увидеть роскошные леса из всяких причудливых пород и еще более роскошных лугов, усыпанных лилиями, пионами. В общем, уже сплошная экзотика. Но в окрестностях Уссурийска все выбито, вместо лесов – заросли кустарников, но подальше уже настоящие леса, хотя и низкие, и породы самые экзотические – амурский бархат, монгольский дуб, кустарники – цветущий жасмин, эхинопанакс, леспедеза и так далее. Уже в этот день и на следующий увидел я в природе растения, которые видел я до сих пор только в ботаническом саду – гелиотроп, оноклея, триллиумм, аризема и еще много совсем неизвестных. А сейчас, уже на первые сутки после приезда, мы на новом месте – в Супутинском заповеднике. Роскошно. Главная особенность реликтовых лесов юга Дальнего Востока - полидоминантность. На Кавказе в древесном ярусе господствует бук или пихта, или дуб, в Средней Азии – грецкий орех, ель Шренка. Здесь же нет доминирующих пород. Из лиственных – та же маакия, бархат, дуб, грабы, липа, ясень, ильмы; из хвойных – Pinus korajensis, Abies nephrolepis, А.holophylla, Рicea ajanensis. Множество кустарников – дейция, жасмин, калины, спиреи, смородины. Мелкие кустарники – аралия, эхинопанакс, элеутерококк…. Извини, что пишу все только о природе, как будто делаю отчет, право ни о чем больше и думать не могу. Много вообще интересных растений – Galium paradoxum с супротивными листьями, осоки с овальными листьями, а лианы – толстые-толстые Actinidia polygama и несколько других потоньше. А сейчас стоит страшная жара. В лес (никак не в тайгу) приходится ходить одетыми в брезентовые куртки и штаны в защиту от клещей. Их тут порядком, на всех ловили. Одеваться приходится серьезно, получается серьезная запарка. Но все это ничего».
« 26 июня . Дорогая Майка! Такая спешка – ужас. После Владивостока уже были в четырех местах и сейчас опять в Уссурийске. Природа по-прежнему поражает своей роскошью и разнообразием. Видели Aristolochia mandscurica – огромная древовидная лиана с огромными листьями и цветами, с очень интересной древесиной, расщепляющейся не по годичным слоям, а радиально. В зарослях этой лианы видел великолепную огромную бабочку с хвостатыми огромными крыльями, называется анциноя. Погода нас не балует, ужасная жара перемежается с моросящим осенним дождем. В такую погоду мы совершили восхождение на С….. (очень непонятно) южнее Владивостока, на границе с Китаем. К нам присоединились еще два зоолога – хорошие ребята, настоящие натуралисты. Промокли мы совершенно, ночевали в лесу, развели костер, палатка промокла. Кое-как дотянули до утра. Утром то же самое. Несмотря ни на что, решили идти. С первых же шагов снова промокли, но лезли и лезли. Лес величественный, в основном дуб монгольский с рододендроном Шлиппенбаха и диервиллой. Очень часто аралии, элеутерококк, калопанаксы – огромные деревья, как наши дубы. Потом начались скалы. Здесь к дождю присоединился ветер, который загнал нас снова вниз. Интересно было стоять на краю обрыва, за которым ничего нет – белая пустота тумана, и все.
А сейчас мы уже севернее Уссурийска на берегу большой реки Суйфун. Солнце жарит вовсю, хочется купаться, хочется лазить по склонами, собирать цветы. Цветет белый ломонос, желтый (непонятное слово), красные лилии, синие колокольчики, вовсю стрекочут кузнечики. Но эта проклятая спешка все портит. До сих пор я не получил багажа. Сеток не хватает, те, что есть, страшно разбухли, хочется собирать больше, да некуда. Своими делами тоже заниматься приходится урывками. Все время куда-то надо быстро ехать, быстрее собирать. Все чуть ли не бегают. Все же удалось собрать мениспермум из 4 мест. Другие объекты пока что не цветут. Совсем забыл, кому я должен посылать посылки. Майка, дорогая, как жаль, что тебя нет рядом, некому совсем помочь, не с кем как следует поговорить. Лучше все же ездить самостоятельно. Ты мне часто снишься, и я уверен, что на следующий год мы обязательно поедем вместе».
« 30 июня . Майка, дорогая! Кручение в колесе продолжается. Уже успели побывать на горно-таежной станции, в совхозе и теперь снова в Уссурийске. Наконец получил твои письма, сразу 5 штук. Доверенность посылаю. Багаж только что получил с большими трудами. Нужна была квитанция. Ну да ладно, все обошлось. И вот прошло каких-нибудь два часа, и мы снова на горно-таежной станции, на квартире у Саши (Саша Назаренко). Саша – орнитолог, работник станции, друг Миши, ему лет 32-33, с короткой бородой. Живет он с женой в 3 - этажном доме на 3-м этаже, дом выстроен ударными методами, потолок уже проваливается. С Сашей и Катей мы всходили на Голубой утес. В общем, ребята хорошие, остроумные, приятно с ними поговорить. Приятно также провести хотя бы один день в настоящей, с полом, потолком и стенами комнате. Палатки при всей их прелести все-таки скоро надоедают. В совхозе мы жили не в особенно хороших условиях».
« 3 июля . Майка, дорогая! В чудесное место мы попали, хребет Пидан, близ Сучана. По дороге от Владивостока места паршивые, все поселки, мелкие леса, встали у подножья гор. Здесь тоже леса не так чтобы уж хорошие. Вчера совершали восхождение на вершину Хуалазы. При подъезде в горы лес становился все лучше и лучше. Поднимались по реке. Лес в основном лиственный – клены, липа, ильмы, дуб, тополь, черемуха, хвойных мало. Травы густые. Аралии, папоротники. Выше в гору - хвойных больше: Abies nephrolepis, Picea ajanensis, Pinus koraensis, но лиственные также разнообразны. Появилась заманиха – низкий стелющийся кустарник из аралиевых с большими листьями и очень колючая. Трав становится меньше, появляются мхи, с ними плауны, сразу 4 вида clavata, annotinum, obscurum, chinense, seratum. Наконец, в некоторых местах настоящая тайга – густой древостой из хвойных, внизу брусника, линнея, плауны, папоротники. Но вокруг много лиственных – актинидия, заманиха, лимонник, виноград, аралии. Тайга как будто приурочена к каменистым выходам и связана с микроклиматом, подметить не удается. Кислица, папоротники, цирцея к тому же есть и внизу, а вот на склонах южной экспозиции развиваются элементы светлохвойной тайги. Здесь почва еще более каменистая. Деревья – кедры корявые, в лишайниках, а между ними заросли рододендрона (Rhododendron mucronulatum), багульники (Ledum hypoleucum, пахнет как наш, но с чрезвычайно широкими листьями), кассиопея (Cassiopaea redovskii) – настоящий кустарник, кедровый стланик, стланик из микробиоты. На вершине тоже довольно разнообразно. Каменистый склон с полынью (Artemisia lagocephala), тимьяном, с другой – странный ветровал с зарослями малины и жимолости съедобной. Начала только созревать, ягоды черные, но горькие. И, наконец, участок леса с брусникой. Вид с горы чудесный, видно далеко – стада облаков, где-то за ними – море.
Итак, как мне казалось ранее, тайга связана с широколиственными лесами китайско-маньчжурского типа и выявляет себя на более бедных почвах при высокой влажности воздуха, которая дает возможность развиваться моховому покрову. Последний препятствует расселению многих травянистых видов, чем и объясняется бедность травяного покрова тайги. Теперь собираюсь сделать несколько подробных описаний. Пробудем здесь еще 3-4 дня. Может быть, удастся и отдохнуть».
« 8 июля . Майка, дорогая! Только что прибыли в Находку. Из окна почты видны бухта, море, гористый противоположный берег с вершинами гор, опоясанными белыми облаками, и вершинами, скрытыми в тумане. Едем в Судзухинский заповедник, на Хуалазе пробыли 5 дней. Выехали оттуда вчера. Все эти дни лазил по горам, собирал копытень Зибольда. О лесах я уже писал, теперь напишу о субальпийской растительности. На другой вершине небольшие рощицы пихты и каменной березы, обширные каменистые россыпи и большие заросли настоящей крупной душистой сирени и белой спиреи. Много жимолости съедобной. Она горьковата, но я ел и ел. Обширные заросли микробиоты – хвойного стланца из кипарисовых, который и был впервые открыт на этой горе и описан Комаровым. Собрал специально для тебя и микробиоту, и кедровый стланец. С вершины прекрасный вид: гребни гор свободные, а все долины заполнены белым туманом. Здесь, на вершине, солнце, а начнешь спускаться – солнце постепенно тускнеет, начинается туман, мелкая морось, вся растительность мокрая. Интересно наблюдать, как туман поднимается вверх отдельными клочьями и постепенно тает. Солнце то проглянет, то скроется в пелене рваного тумана. Сейчас погода тоже неважная. На побережье, говорят, всегда так – туман, морось. Все сопки как срезаны туманом по одной горизонтали. Ночевали сегодня на берегу моря, сегодня утром немного купался. Берег каменистый, у самого берега заросли водорослей, морской травы. Много ракушек – настоящие, живые, шевелящие своими мускулами и «ножками».
Главное мое занятие – гербарий, но здесь много работы делают другие, я в основном только закладываю, а дальнейшая забота уже других. Что касается моей настоящей работы, то и здесь кое-что сделал. Мениспермума собрал уже довольно много, на Хуалазе собрал интересный материал по копытню Зибольда».
« 16 июля. Дорогая Майка! Только что вернулись из похода на Лысую гору. Настоящая героическая эпопея, подобная походу на Анзоб в 1961 году. Лысая гора – в долине р. Судзухе. При подъеме была довольно хорошая погода, но еще накануне начались наши приключения. Приехали в Белавское к вечеру, часов в 6. Там были геологи. Стали спрашивать у них про дорогу, сказали, что 5 км можно подъехать на машине. Поехали. Геологи, взявшиеся нас проводить, оказались пьяными, три раза приезжали в одно и то же ненужное место, наконец, выехали на нужную дорогу. Она оказалась очень узкой, среди леса, но машины, вероятно, по ней вовсе не ходили. Пришлось по пути рубить ветки и целые деревья. Геологи уверяли, что вот-вот будет пасека, до которой идет дорога, но уже стемнело, мы уже несколько раз застревали при переезде через речку, текущую вдоль дороги, а пасеки еще не было. Решили остановиться прямо в лесу. В гору поднимались долго. Было жарко. Пот лил ручьями, а подъем шел все выше, и конца ему нет. Наконец лес стал прерываться каменистыми осыпями – курумами по-местному; камни качаются под ногами и сыплются вниз, солнце печет еще больше. Наконец замечаешь, что лиственный лес сменился хвойными, появилась микробиота и кедровый стланик, спиреи, много мхов и лишайников, рощи каменой березы, вместо леса – рощицы с обширными полянами из высокотравья с бузульником, аденофорой, гимнаденией, лилиями. И вот, наконец, вершина. Но уже солнце зашло за облака, всюду вместо величественного горного ландшафта – молочная белизна – туман, как будто кроме этой вершины на свете ничего и нет. Разбили лагерь на красивой поляне, пошли дальше по гребню, через лес, через заросли стланика и микробиоты; здесь уже северные элементы – водяника, арктоус, голубика, брусника. Пока ходили – туман совсем спустился, пошли обратно и заблудились, пришли опять на то же место, откуда стали возвращаться. Заблудились. Выручил компас. Вечером пели (пили?) у костра. Ночь прошла спокойно. Наутро как будто бы стало распогоживаться, пошли собирать плауны ( Lycopodium ( непонятно видовое название) сходный с L. selago) И тут погода стала портиться не на шутку. Заморосило, стало холоднее, стал усиливаться ветер. К вечеру дождь уже барабанил не на шутку, ветер так и шумел. Развели большой костер, стали сушиться, но с одной стороны сушишься, с другой мокнешь, но у костра все-таки веселее. В конце концов, делать нечего, надо ложиться. Палатки хоть и мокрые, но не текут. Легли под вой ветра и барабан дождя. И вот ночью палатка стала течь, стало холодно и неуютно. Но в спальных мешках можно было терпеть. Наконец под утро в спальных мешках стало как в болоте. Утро было не из приятных. Дождь продолжал хлестать, клочья тумана проносились мимо, дождь пробирал до костей, все было мокро и холодно. Кое-как собрали вещи и стали «скатываться» вниз. Скатывались, скатывались, и скатились не в ту речку. Пришлось снова лезть вверх, потом вниз. По скользким камням, сквозь мокрые заросли лиан, по мокрой земле, спотыкаясь и падая на мокрую землю, и все это под проливным дождем. Казалось, конца не будет всему этому, что никогда мы не придем, и все будет так же сыро, лес, камни, вода. Но вот и то место, откуда мы начали подъем, вот и пасека, вот и деревня. И вот мы в теплом доме, уже обсохшие, наевшиеся. И все уже в прошлом. Был ли поход на гору? Был ли дождь, ветер, холод? На улице еще пасмурно, сыро. Очевидно, все это было, но уже завтра все, что было сегодня «настоящим», уйдет в глубокое прошлое, лишенное жизни и реального существования, все, что не дало своих последствий, «осложнений». А «осложнения» бывают не так уж часто, и плохих «осложнений» все же удается как-то избежать.
А перед этим были в Судзухинском заповеднике, были на берегу моря в хорошую погоду. Синее-синее, как Черное море, склоны причудливой формы, разнообразные водоросли – фукус, ламинария – морская капуста. Морские ежи, раки-отшельники, актинии. Но ведь холодно, долго не покупаешься. А вчера у избушки при свете костра слышали рыканье тигра. Прямо как в тропиках. Были на озере, сплошь заросшем – (далее несколько фраз прочесть совершенно невозможно…)
А теперь немного теории. В заповеднике в лиственно-кедровом лесу нашёл замечательную орхидею (латынь нечетко) величиною с нашу любку. Но с зеленым стеблем и клубеньком, как у тропических каттлей, целогины и т.д. Многие наши таежные орхидеи, как я показывал тебе в Осташкове, тоже имеют такой клубенек. Но еще интересно, что у них и у ряда других таежных растений корни не идут в почву, а находятся только в подстилке – это другие орхидеи (опять не четко латынь, не разберу…), большинство плаунов, кислица, папоротники. Всё это, на мой взгляд, говорит о том, что эти растения были в прошлом эпифитами тропических и субтропических лесов. А для таежных растений как раз характерно, что их корни не проникают в почву».
« 21 июля . Майка, дорогая! С Лысой горы вернулись в Старо-Варваровку. По пути пересекли два перевала. Интересно было смотреть, как доминируют смешанные леса с бархатом, ильмом, грецким орехом, с богатым подлеском и травяным покровом, превращаясь по переходам в темнохвойную тайгу из ели и пихты, без всякого подлеска, с бедным травяным покровом, и местами ковром из мхов. А потом при въезде вниз повторились обратно картины – постепенное обогащение и превращение тайги в смешанный лес. Кажется, что основной процесс возникновения тайги – обеднение смешанного леса, т.е. виды, входящие в состав тайги, есть и в составе смешанных лесов, кроме немногих. Среди них интересны виды только южных высокогорий Echinopanax (заманиха) и Microbiota. Другие на юге встречаются в высокогорьях, на севере – внизу –Clintonia udensis. Последние примеры указывают, что при формировании тайги шло не только обеднение видимо смешанных лесов, но образование новых видов в высокогорных условиях, хотя процесс обеднения шел намного интенсивнее процесса обогащения. Что же касается «северных» элементов здешних высокогорий, вроде кедрового стланика, водяники, арктоуса, то они связаны уже с другими формациями и не с темнохвойной тайгой. Тесные связи тайги и смешанных хвойно-широколиственных лесов сказываются в общности ареалов видов, их составляющих. Все они (или комплексы близких, викарных видов) распространены через всю Голарктику, не заходя, однако, далеко в Арктику и, напротив, захватывая частично или полностью Маньчжуро-Китайско–Японскую провинцию. Только виды, более тесно связанные со смешанными лесами, имеют более или менее выраженный разрыв ареалов в области Сибири, в особенности восточной. Иногда этот разрыв и очень большой, но тем удивительнее общность и викарирующего видового состава лесов Европы и Восточной Азии.
Итак, основные вехи моей гипотезы: 1 – тайга развилась путем обеднения хвойно-широколиственных третичных лесов вследствие похолодания климата или приспособления к жизни в более высокогорных условиях. 2 – в составе флоры тайги смогли остаться виды, приспособившиеся к жизни в густом моховом покрове, основными оказались прежде всего эпифиты, и до того прекрасно обходившиеся без почвы. 3 – так как виды Pinacea возникли почти одновременно с покрытосеменными, флора тайги отмечается большим процентом споровых – папоротников, плаунов, хвощей, в особенности мхов".
Перечитывая и переписывая письма Андрея для книги о нем, я по- новому осмыслила положения 2 и 3: что сохранились виды, приспособленные к жизни в густом моховом покрове, прежде всего эпифиты. Много лет спустя, когда мы выделили экологическую группу бриофилов, эти наблюдения подтвердили правоту выделения такой группы. Что касается обилия древних споровых на не менее древних моховых покровах – то это тема очень интересная, требующая дальнейшей разработки.
Сколько раз Андрей обижался на меня, говорил, что я не читаю его работы. Я-то читала, да вычитывала иное. В других случаях не хватало знаний для осмысления его взглядов. Так было и в далеком 63-м году. В то время я была далека от проблем происхождения тайги. А Андрей к тому времени накопил большой фактический материал. Был эрудированным ученым.
"Ну ладно, о тайге достаточно. Теперь об изменчивости (не вообще, а растений). Все варьирует, нет двух вначале сходных листьев на одном растении! У Menispermum пока можно говорить лишь об экотипах, разграничивающихся от высоты окружающей растительности, – от низкой просто карликовой (10-15 см); на лугах, выше и мощнее, в кустарниковых зарослях 3-4 метра в длину с огромными листьями. При совместном существовании всех этих типов растительности мениспермум (луносемянник) имеет все переходы этих типов. Так что тут, вероятно, мы имеем дело с изменчивостью в духе ламаркизма, непосредственно связанной с приспособлением. У Asarum sieboldii сильно варьируют листья от сердцевидных (приводит рисунок) до дланевидных, характерных для A. еuropеum. Это на одной площадке, под пологом одного дерева, в общем, в одних условиях. У плектрантус также варьируют листья, не сходны листья даже одного узла, при этом некоторые варианты, сходные с листьями другого близкого вида, растущего часто рядом – P. incisus. (Далее нарисованы типы листьев. Разбирать в некоторых случаях почерк чрезвычайно трудно). Как видишь, имеются переходы. Какова их природа? Миша не преминул высказаться, что это гибриды. Однако у Asarum sieboldii видно, что вариации одного вида могут перекрывать вариации другого без всякой гибридизации. Заходящая изменчивость, а не гибридизация. Интересно проследить, есть ли изменение каких-нибудь биохимических функций параллельно морфологической изменчивости?
Вчера и сегодня мы в Варваровке. Немного отдохнули. Привел в порядок свои наблюдения, сборы. Вчера ходили в баню. Хорошая баня. Жарко, воды много, главное – смех, толкотня. С удовольствием вымыл голову. Сегодня стирается все наше белье.
Погода стоит дождливая. Летний муссон. Все дни пасмурно, облака низкие, чуть ли не касаются (непонятно совершенно), мелкая морось, но тепло. Лишь иногда проглядывает солнце, и тогда становится просто жарко. Обо мне не беспокойся, с питанием, с одеждой, здоровьем и т.д. все в порядке».
« 26 июля . Майка, дорогая! Получил твое письмо от 16, теперь у нас 26. 10 дней – срок порядочный. Раньше таких разрывов не было. Я стараюсь писать каждые 5 дней, а если и случается, что проходит больший срок, то это потому, что стоим мы в таких местах – где-нибудь в горах. Теперь характер работы несколько изменился – сплошная бешеная езда сменилась просто ездой и длительным, по 2-5 дней, стоянием на месте, как то было на Хуалазе, в Судзухинском заповеднике и Лысой горе, здесь, в Старо-Варваровке и в Кедровой пади, откуда мы только что вернулись. В первый день была хорошая погода. Удалось много пофотографировать на цветную пленку. Желтые бузульники, нежно-розовые астильбы, вероники, белые лабазники и так далее. Потом погода испортилась, все небо затянуло. Началась морось, потом дожди, продолжавшиеся трое суток. Собрал там Asarum, Plectrantus. Возвращались через Уссурийск и Горно-таежную станцию. Заезжал к Саше – местному орнитологу, ездившему с нами в первую поездку. Вся обувь моя основательно пообтрепалась. Но с остальными вещами полный порядок. Все целое и чистое.
Приобрел здесь несколько книг – «Флору Дальнего Востока» Комарова и Клобуковой-Алисовой, но только второй том, труды Сихотэ-Алиньского заповедника и еще кое-что. Вчера, засыпая под стук дождя, мне представилось, что ты стоишь под буком и что Олечка тут же играет и «фантазирует». Главное для тебя сейчас – не волноваться, быть спокойной. Знай, будь уверена, что я тут в полной безопасности, что сколько бы времени ни прошло – мы встретимся, снова будем вместе, теперь уже вчетвером.
Интересно все-таки, как дела с моей диссертацией, хотя почему-то меня это совсем не волнует. Признаться, мне совсем не хочется защищаться и возвращаться к уже законченной теме. Хочется поработать над чем-то, еще не совсем известным, выяснить что-нибудь, открыть. А за этим, кажется, у меня дело не станет, лишь бы меньше мешали.
Скоро едем в Забайкалье, поэтому ответ на это письмо пиши уже в Читу, где мы будем примерно до 20 августа, до конца месяца».
« 1 августа . Майка, дорогая! Виппер прислал письмо с выражением неодобрения в том, что не прислал ни одной посылки. А посылки посылать еще рано. Я буду тут до конца сентября, осенью самое время посылки посылать и посадочный материал, а сейчас большинство объектов к тому же только начинает зацветать. И я уже послал три посылки с мениспермумом и другими видами. Но, в общем, сделано действительно мало. Мало собрано образцов на химический анализ, потому что я тут в этой экспедиции сбоку припеку, при малейшей задержке чувствуешь недовольство. К тому же все эти объекты, кроме мениспермума, не такие уж частые. Что касается семян, то они вовсе не созрели, собирать нечего. Сейчас положение еще больше осложнилось. Виларовцы собираются в Забайкалье (на август), у меня командировка только в Приморье. Послал вчера Випперу телеграмму с просьбой работать в августе в Забайкалье, но не знаю, как к этому отнесется, скорее всего, отрицательно. Можно бы ехать и без всякого разрешения, но так мне не оплатят ни дороги (большую часть дороги нужно ехать по ж.д.), не будет командировочных, чего доброго, посчитают все это время прогулом. А оставаться тут одному тоже не особенно приятно. Транспорт ходит редко, никуда в глушь не заберешься, а если и заберешься – где остановиться? Как быть с гербарием, который у нас общий, сидеть и отбирать свое? После все равно мне надо в Хабаровск, возвращаться с полпути ещё больше неприятно. Так что чувствую себя довольно-таки паршиво. В последний раз ездили на 5 дней в Чугуевский район для сбора Saussurea pulchella, Thalictrum baicalense. Нужно было собрать полтонны сырья. Выкапывали, как черти. Жили рядом с пастухами. Хорошие люди. Делились с нами продуктами, жильем. Страшно донимала мошкара. От нее одно спасение – дымокур. Суй голову в дым, отдохнешь от мошкары. Потом отдыхай от дыма».
Задание по сбору образцов Андрей выполнил. Беспокойство Виппера было напрасным. Усилия Андрея – тоже. Через два года Виппер ушел из Главного ботанического сада. Тема заглохла. Андрей к внутривидовой изменчивости относился более чем прохладно, и материал, собранный с таким трудом, так и не был им реализован.
« 6 августа . Вечер. (Письмо написано слабым карандашом. Трудно разобрать). Майка, дорогая! Все время страшная гонка. Переезжаем из Приморья в Забайкалье. Выехали из Варваровки 3, сегодня 6. За 4 дня 750, кажется, не так уж много. Едем с остановками, собираем по дороге (далее несколько строчек совершенно невнятно). В Хабаровск прибыли рано и ждали в канцеляриях разрешения на перевозку час. Несмотря на это, в Хабаровске не успел переделать всех дел – отметить командировку в горисполкоме, получить письма до востребования. От Виппера телеграмму, сколотить и отправить посылку. На почте страшная очередь. Ждал полчаса. Все недовольны такой задержкой. И в результате приехали на паром за полтора часа до его отхода. Сейчас как раз переезжаем Амур. Река, конечно, широкая, но воображения она не поражает.
Ширина его, вероятно 1,5-2 км. А ведь Амазонка целых 20! Но по сравнению с европейскими реками – это, конечно, гигант. Я вспомнил тут Оку в Белоомуте, и она мне кажется смешной. Сейчас развернулись посреди течения, стала видна панорама вниз по течению, и тут, действительно, Амур стал похож если не на море, то на большое озеро. Но вот мы уже приближаемся к противоположному берегу. Хабаровск позади. Большой город такого же порядка, как, положим, Ташкент, как Ереван. Но величина за счет грязных окраин, центр – настоящий город – небольшой, причем не имеет никакого стиля. Большинство зданий советской эпохи, что не может украсить никакой город. Красивых купеческих домов XIX века немного. Но даже близ центра есть деревянные дома. А так ничего, есть кое-какая зелень. Впрочем, из-за спешки не успел его рассмотреть, и даже письмо приходится писать уже по выезде. Ну, всего, не грусти».
« 12 августа . Майка, дорогая! Третий день едем на платформе товарным поездом из Биробиджана в Чернышевск-Забайкальский. Сегодня уже 12 число, приедем, вероятно, не раньше 14. Из Забайкалья в Уссурийск вернемся тогда не ранее 15 сентября, а уже 30 мне надо быть в Москве. Так что с моей стороны чистейшая авантюра – ехать в Забайкалье. Рискую ничего не сделать, остаться на бобах. Вероятно, из Забайкалья придется возвращаться самостоятельно, поездом через Борзю, и тогда в Читу я вряд ли попаду. Очень сильные задержки получились с погрузкой и отправкой машины. Да и сам товарный поезд идет с большими задержками. Три дня мы проторчали в Биробиджане. Здесь и в самом деле много евреев. Сам городок маленький и довольно безалаберный. Рядом со старыми деревянными домами, окруженными зеленью, – новые 3-4-этажные с облупливающейся штукатуркой. Огромный кинотеатр с колоннами в сталинском стиле.
Жизнь на платформе имеет свои преимущества и свои недостатки. Преимущество то, что нет никого посторонних, недостаток – льет в сырую погоду. Только сегодня нет дождя, а то начался с седьмого числа, и до вчерашнего дня погода была страшно сырой, морось, туман. Довольно-таки неприятно, когда кругом сыро и капает, хорошо хоть не холодно и нет гнуса. В ночь после переправы через Амур была тьма-тьмущая комаров. Они проникли даже в палатку и совершенно не давали спать. Забрался в мешок с головой. Жарко, душно, а со всех сторон слышится тонкий писк – летят. А вне палатки комаров – тучи, звон стоит. Третий день отдыхаем. Кончилась горячка. Теперь скорость нашего движения от нас не зависит. Состав идет быстро, но уж очень часто останавливается, и иногда до вечера, надолго. Переформировка. Один вагон отцепляют, другие прицепляют, и это часов на 5-8. И вот снова мелькают сопки, покрытые мелким лесом, березой, лиственницей, речки, ручьи. Но что это мне дает? Я как Радищев. Кто я, зачем, куда я еду? Майка! Дорогая! Временами мне становится так тяжело, грустно и так тяжело, что страшно становится тяжело от одиночества. Несмотря на «общество», я здесь совершенно один, и чем дальше – тем больше и больше в этом убеждаюсь. Но! Только не поддаваться, не поддаваться унынию, верить и знать! Твой Андрей».
« 20 августа. Майка, дорогая! Приехали в Забайкалье 13, сегодня –20. Уже неделя, как быстро! Из Чернышевска поехали в Нерчинск – пыльный городишко, совсем как деревня, только в центре несколько одноэтажных каменных побеленных зданий. Базар бедный, но есть и помидоры, и огурцы, и картошка. Из Нерчинска поехали в Шилку – городишко побольше Нерчинска, но этого же типа. Река Шилка не произвела того впечатления, что в начале лета. Пообмелела. Потом направились в Первомайск – новый индустриальный центр. Большой рудник, совершенно новый поселок, но все уборные во дворе! Из Первомайска в Мойгойту – станция на ветке, идущей в Китай. Дорога по холмистой степи, безлюдная. Оттуда – в Агинское, центр Бурятского округа. Здесь я прожил три дня, пока экспедиция ездила за заготовками. Окрестности живописные. Небольшие всхолмления, степи, березовые перелески. Эти березки напоминают мне Подмосковье. Такие же белые и плакучие. Стало ужасно тоскливо. Погода была вначале хорошая, ясная, курчавые облака. Потом началась гроза, и на следующий день небо совсем затянуло. Началась морось, как в Приморье. Стало холодно и сыро. Сам поселок более или менее приличный, две улицы, даже асфальтированные. Есть книжный магазин, в котором на видном месте стоят «Труды 12-й конференции урологов», рядом – «Основы политических знаний». Буряты самые разнообразные. Встречаются еще выезжающие в город на лошадях в пестрых одеждах, но в городе ходят уже в модных костюмах и платьях. Как-то странно видеть человека с плоским желтым лицом и узкими глазами, одетого, как в Москве. Сейчас мы уже проехали Джугджур, как раз на юг от Читы, и едем дальше на юг на границу с Монголией, где будем восходить на гору Сахандо – 2200 м. Сейчас погода как будто проясняется. Народу у нас опять поубавилось. Трое фармацевтов уехали в Ленинград. Скоро уедут и другие, останемся мы с Мишей».
Число не указано. «Даурия. Майка, дорогая моя, любимая! Если бы ты знала, как я по тебе соскучился. Ужасно одиноко. Не с кем поговорить по душам, поделиться, хуже всего то, что ты не можешь видеть моими глазами. Даурия – совсем другой мир, совершенно своеобразный, ничего подобного я до сих пор не встречал. Еще когда я ехал на поезде на Дальний Восток, я обратил внимание на это своеобразие. А теперь, проезжая на открытой платформе, можно было убедиться, что степи начинаются как-то внезапно: еще за 8 километров перед Чернышевском была тайга, лиственничники, а потом как-то вдруг – степи. Совсем другие в сравнении с Дальним Востоком. Уссурийские элементы идут на запад очень далеко, почти до Сковородино, постепенно редея. Широколиственые леса беднеют, остается почти один дуб, количество березы увеличивается, появляются сосны, лиственница. Интересно, что на Дальнем Востоке лиственница растет только на болотах, сфагновых, к северу и западу переходя на склоны. Итак, переход от Д.В. к Сибири – постепенный, Даурия имеет довольно резкие границы. Очень своеобразная степная область, резко отличная от остальной Сибири. Да вряд ли ее можно причислить к Сибири. Вообще южная граница этой последней отсутствует как таковая. За нее обычно принимают нашу государственную границу. Но ведь это не принцип для географии! Даурия явно тяготеет к Монголии. Горные, гористые степи с небольшими островами кое-где низкорослого березняка или лиственничника. Приятно после лесного Приморья попасть в место, где взгляд не встречает никакого препятствия до самого горизонта. Бесконечные цепи холмов, то более пологих, то довольно острых, одетых ярким степным ковром. Правда, распахано здесь довольно много, еще большая территория степей скашивается, на больших пространствах можно видеть бесконечные ряды стогов. Но население здесь кое-где еще довольно редкое, так что хороших участков еще много. Несмотря на позднее лето, степь еще цветет, как и цвела она два месяца тому назад, когда я проезжал на ДВ. В отличие от европейских и казахских степей, здесь преобладает красочное разнотравье, а не злаки, – ковыли, типчаки или тонконоги. Особенно много тут астр и грудниц – близких к астрам. Розового цвета синие бубенчики – аденофоры, дельфиниум крупноцветковый – тоже синий, но цвет его гораздо гуще, глубже. Лиловые скабиозы, песчанки, синие горечавки, темно-коралловые кровохлебки также образуют в северной части целые сообщества, такого же цвета чемерица, розовые луки. А вот желтого цвета здесь мало, можно сказать, он почти отсутствует. Это невзрачные володушки, редкие лапчатки. Флора березняков же сибирского типа – шиповники, смородины, ландыши, бузульник».
Середина августа. «Майка, дорогая! Только что вернулись из похода на Сохандо, гору близ границы с Монголией. База – в деревне Алтан Кыренского района. Деревня большая, грязная. Деревьев мало. Живут русские и буряты и 3 грузина, строящие свинарник. Вокруг холмы, покрытые с севера березово-лиственничными перелесками, с юга – степь. Сначала 12-15 километров мы проехали на машине вдоль реки Агуцакан. Потом дорога кончилась, пошли пешком. Было это днем 21. Пошло нас четверо. Я, Миша, Рита, Гена – молодой преподаватель из фарминститута, с такими же претензиями, как молодой Бобров, и говорит на «э» – «бэсподобно!», «нэобыкновенно» и т.д. Но в последнее время стал отучаться от этой привычки, гонор сбавил. Нагрузились мы, как черти, рюкзаки огромные со спальными мешками, палаткой, продуктами на 5 дней. Идти было тяжело. К тому же я в последнее время был нездоров. Побаливало горло, а от этого и глаза, и сердце. Но сейчас все это в прошлом; нет лучшего лекарства, чем ходьба с грузом по горам! Так вот, вышли мы днем, нагруженные, как черти, солнце палило, речка шумела рядом. Вокруг были еще степные склоны, лес только на гребнях, в долине – осоковые болота. Но степных склонов становилось все меньше, розовые астры, синие мордовники и живокость, серебристые эдельвейсы, желтые володушки оказались постепенно под пологом леса. Но леса еще светлые, с большими полянами; лиственницы и береза, сосна. Редкие кустарниковые березы и рододендрон даурский. Но вот степные склоны исчезли вовсе, сами степные травы стали редкими, в лесу стало сырее – больше мха, более густой кустарник. Стало вечереть, повеяло прохладой, а мы все идем и идем, вверх и вниз, вверх и вниз. Признаюсь, я порядком устал, да и другие, думаю, тоже. Наконец остановились, поставили палатку, разожгли костер, сварили ужин, попили чай. Пришла ночь. Между ветками таинственно мерцали звезды. Стало более чем прохладно. Но в спальных мешках тепло. А вот комары холода боятся, так что никакие кровососы не беспокоили. На следующий день продолжили подъем. Береза постепенно стала исчезать, осталась одна лиственница, но потом появился кедр. Исчезли почти все травы. Зато появился багульник, голубика, водяника, линнея, еще выше – кедровый стланик. Но здесь лес уже начинает редеть, подходя к своему верхнему пределу. Однако для чистых лиственничников довольно характерно господство кустарников и очень слабое участие трав. Багульники и голубика появляются только на болотах, но потом растут и на совсем сухих склонах. Постараюсь припомнить состав лиственничных и кедрово-лиственничных лесов. Кустарники и кустарнички: рододендрон даурский, курильский чай – дазифора, березка тощая, березка Миддендорфа, брусника, голубика, багульник, линнея, можжевельник сибирский, жимолость съедобная, малина, спирея –Spirea alpina, барбарис – Веrberis mongolica, княжик. – Atragene. (далее две строчки совершенно неразборчиво!) травы – акониты, зонтичные, лигулярия – обитатели сырых мест. Много мхов и лишайников. Итак, светлохвойная тайга отличается от темнохвойной преобладанием в видовом отношении, и особенно по количеству массы – кустарников, кустарничков, деревянистых форм, споровых, кроме мхов и лишайников, здесь почти нет, папоротников очень мало – Dryopteris linneana, Аthyrium crenarum. Путь ее развития был, очевидно, иной, чем темнохвойной. Если последняя развилась из богатого смешанного третичного леса, то светлохвойная, вероятно, из бедных высокогорных сухих смешанных лесов.
Ну ладно, хватит пока об этом. Наконец, после нескольких утомительных подъемов и спусков мы, наконец, пришли к земле обетованной – маленькой избушке–полуземлянке, оставшейся от геологов. Это было блаженство – спать в настоящем доме. На следующий день было восхождение на вершину. Здесь-то я, наконец, вновь обрел свою спортивную форму и вырвался далеко вперед. Миша и компания собирали образцы для анализов, а я не утерпел и пошел вперед. Влекут меня к себе вершины, и хотя это ребячество, но мне до сих пор хочется побыстрей на них взобраться. Так и на этот раз. Лес стал редеть, деревья стали низкорослыми. Лес стал образовывать большие острова. Потом деревья совсем поредели. Но зато сколько зелени, сколько цветов вдоль ручья. И это в середине августа! Большие синие водосборы, колокольчики, желтые лютики, розовые мотыльковые. А тропинка идет вверх и вверх. Уже лес кончился, камни и болота. Вот еще очередной подъем, и тропа поползла на саму вершину. Под ней – ровное болотистое пространство, пересекаемое ручьями, потом крутой подъем. Все вверх и вверх по камням. Кажется – вот последний подъем, и еще, и в конце концов оказывается, что никакой вершины нет – просто обширное плато, слабо покатое каменистое плато, куда ни кинешь взор. И ты один во всем мире среди этого каменного безмолвия. Камни и небо с редкими облаками – и все.
Все чаще и чаще на меня стала нападать ужасная тоска. Откровенно говоря, надоело. Все надоело, и машина, и дорога, и спутники. Эти особенно. Знаешь их вдоль и поперек, знаешь, когда и какую скажут гадость. Да уж и осень приближается. Среди зелени берез уже желтеют отдельные листья. Домой хочется, в Москву, к тебе, к Олечке. Когда ты получишь это письмо, у нас уже будет еще Павлик или Вероника! Так хочется обнять вас всех вместе, высказать все, что у меня на душе. Как здорово мы ездили с тобой вдвоем и как сейчас обидно и горько быть одному. До того тоскливо становится, что хочется лечь и ничего не делать. А впереди еще столько работы, и даже из экспедиции я смогу выбраться не раньше конца сентября.
Потом я вышел к большому обрыву. А впереди, среди камней, большие блюдца озер. Спускаться было очень утомительно. Круто, камни сыпятся. Вокруг озера. Настоящая тундра. Карликовые ивы, дриада, карликовый кедровый стланик. А потом все повторилось в обратном порядке. Сверху хорошо видно лес в долине и поднимающиеся по склону отдельные деревца. На следующий день после полудня двинулись в обратный путь. Груза было не меньше, чем по пути сюда; прибавились образцы, сборы. Но идти было легче, обратно – это не туда! Ночевка в том же месте, что и в первый раз. И вот уже сегодня утром – последний переход. Появилась береза, степные растения, лес посветлел, пошли поляны. Долина как бы раздвинулась, лес отодвинулся. Болят плечи, поясница, но все равно – как можно быстрее. Как медленно приближаются знакомые места! Но вот они уже позади, и весь поход! Не хочу расстраивать себя и поддаваться меланхолии, но так бы хотелось побыть с тобой, никогда больше не расставаться!»
11 августа в Батуми у нас родился сын Павел.
Письмо Андрея от 30 августа . «Майка, дорогая моя! Только вчера получил все твои письма, и это ошеломляющее известие. Признаться, я рад, что все так рано произошло, раньше тебе можно будет освободиться, раньше начать ездить.
Если бы ты могла увидеть меня, я стал похож на пирата или Робинзона Крузо. Всклокоченные волосы, блуждающий взгляд, густая свалявшаяся борода. Не пугайся, это я так, для художественности. Хотя у меня на самом деле густая борода, но вовсе не свалявшаяся и не всклокоченная. Надеюсь, что кое-какие фотографии выйдут или даже, может быть, сохранить кое-какую бороду до встречи с тобой. Может быть, я тебе понравлюсь бородатым? Да, теперь у нас сын и дочка, мы с тобой богачи по нашим временам. Здорово. Павел Андреевич – это конечно ничего оригинального, но ведь главное – содержание, а не то, как назвать.
Произошли важные события. Пименовы поругались с Генкой, о котором я писал тебе в прошлый раз. Не поделили гербария. Потом я поругался с Мишкой. Буквально не дает работать, торопит и торопит, чуть ли не матом ругается. Я даже хотел бросить их, но Валя и Клавдия Федоровна взяли мои вещи и погрузили. Я ругал себя за мягкость, но сейчас не жалею, что остался. Удивительно, есть люди, которые тебя в грош не ставят, пока им не дашь по морде. А сейчас он со мной и внимателен, и любезен даже. С кем я б.м. сошелся, это с Сашей из Приморья, из Горно-таёжной станции, который подарил мне кеды, которые ему оказались малы, и Валеркой – простой парень, любит на себя напустить, но не вредный и добрый. Мы с ним договорились, что мы с тобой приедем к нему в России на майские праздники. Теперь, к сожалению, он уехал с Ритой в Москву. Завтра уедут и фармацевты – Гена и Клавдия Федоровна. Останемся мы с Мишей, да Валей, да шофер. Время напряженное. Мы здорово задержались, теперь приходится гнать. Даже письмо написать нужно, выкроить время, и притом на тебя косо смотрят как на бездельника».
« 3 сентября . Майка, дорогая моя! Вот мы и уезжаем из Забайкалья, опять в Приморье. Машина стоит уже на платформе, скоро ее прицепят к товарняку и ту-ту… Помню, как мы грузились в Биробиджане, ночью, в дождь, холод, все мокрое; надо крутить проволоку, забивать упоры. Потом под таким же дождем все пришлось переделывать заново. Здесь же всё благополучно.
Вчера был мой день рождения. Нас осталось всего четверо. Пили виноградное вино – в простых бутылках без этикеток. Очень хорошее. Появление сына также было отмечено, еще там, на озерах. Тоже пили, но уже спирт.
В прошлый раз не написал о маршруте. После Сахандо – Торейские озера, Борзя, Нерчинск. Еще я самостоятельно ездил в Агинское. Районы озер – типичная Центральная Азия. Степи здесь уже не луговые – с кровохлебкой с грудницами, а с ковылями, келерией и типчаком. Много солонцов, заросли низкорослой Caragana pigmaea . Интересно, что по Онону, от границы до ж.д. на Борзю – большой район сосняков. Парковые сосняки. Сосны как у Шишкина в его «Ржи». Большие, разлапистые. Севернее Онона – пески, местами развеваемые, похожие на барханы. Еще севернее, но южнее Агинского – опять солончаковые степи, среди которых кое-где соленые озера. В этом пустынном районе пасут большие стада овец. Буряты живут в юртах.
Здесь я в первый и последний (в этот приезд) раз увидел юрты. Заходил в одну внутрь. Очень культурно. Чисто, всюду кружева, кровати, швейная машинка, фотографии. В районе Борзи тоже сухие солонцеватые степи. Да, здесь-то я как раз и получил все письма и это неожиданное известие. Потом, севернее, потянулись хребты, и на них – уже северная, сибирская флора – березово-лиственничные леса с рододендроном даурским, голубикой, багульником… и так до самой Шилки, а потом снова степи с березовыми перелесками.
Собрал интересный материал по Menispermum, Saussurea pulchella. В общем, съездил не зря».
« 7 сентября . Майка, дорогая! Находимся в пути, торчим, жаримся на товарной станции в Хабаровске. Кругом ж.д. пути, вагоны, цистерны, запах гари. Небо безоблачное, солнце жарит. Да, тут еще жарко. А вот в Забайкалье в последние дни было уже прохладно, а по вечерам и особенно ночью - так просто холодно. Первые две ночи по выезде из Чернышевска (3 сентября) даже в спальных мешках ощущался сильный холод.
Здорово ехать на платформе. Как в панорамном кино. Думаю, что именно это сравнение здесь уместно, хотя и не был в «панораме». Кругом волны воздуха, ветер в лицо, мимо плывут сопки, одетые лесом, широкие долины, голубые реки. Снова проезжали Сибирь. Та же лиственница, но березы уже заметно пожелтели, а на болотах внизу сплошная красно-малиновая голубика. Снова проезжали Ерофея Павловича и Сковородино. Поселков мало, станции редки, все сопки и сопки, леса и леса, перемежающиеся болотами, прорезанные реками. Безлюдно, однообразно на сотни километров. Потом пошли равнины. Зейско-Буреинская низменность, Дальний Восток. Дуб появился впервые в виде низких кустов. За ним вяз, ясени. Больше стало поселков, лес сменился полями. Но за Буреей вновь горы Малого Хингана. Тут уже чисто дальневосточные леса из широколиственных и темнохвойных. Особенно выделяются ясени с их перистыми листьями и зонтиковидной кроной. Лиственница занимает лишь заболоченные долины, не поднимаясь вверх по склону. Очень интересно. На ровной поверхности долин – однообразный лиственничный покров, по склонам смешанный хвойно-широколиственный лес. В долинах, конечно, холоднее, и почвы бедные, заболоченные. Там же, где нет заболоченности, – рощи из ольхи. Вообще, думается мне, что лиственница, а вместе с ней и багульник, голубика, брусника и другие кустарнички – более выносливые по сравнению с темнохвойными и широколиственными, занимающие более бедные местообитания уже и в третичных лесах.
Уже сейчас 7 сентября. Прибудем мы на место не ранее 9. Товарняк на перегонах идет быстро, но подолгу стоит на станциях. Прицепляют, отцепляют, гоняют взад-вперед, а то и просто стоим, хорошо час, а то и по 5-8, а в Хабаровске мы с утра, а сейчас уже 3. На станциях ходим в столовые. Ужинаем – в машине. Темнеет теперь рано. Ложимся в 9-10, встаем в 7-8, спим по 9-10 часов! Вот это отдых. Но скучать не приходится,– главное занятие – созерцание дороги, потом гербарий, чтение».
« 12 сентября . Майка, дорогая! Наконец-то могу сесть и писать более или менее спокойно. Приехали в Варваровку девятого. Да, Приморье – это все-таки здорово. Сопки, покрытые не однообразным лиственничником, а густым кудрявым лесом. Долины словно парки, полные цветов, только вместо лилий и пионов присоединились астры, акониты, клопогоны! Название не из привычных, но соцветия в виде серебристого султана, очень красиво! Все еще зеленое, даже березы, но все же кое-где да мелькнет красная ветвь клена или палевый вяз. Погода хорошая, тепло, днем можно ходить в майке, солнце еще горячее. Но по ночам уже холодно. Утром все горы одевает туман, когда всходит солнце, он розовеет, блеснет и, разрываясь клочьями, тает. С окрестностей как будто снимают пелену, и окрестные горы вновь встают над Варваровкой. В лесу хорошо, тихо, спокойно. Кругом зелень, зеленый океан, зеленый мир. Цветов уже мало, все те же астры, доцветающие аденофоры, акониты, патринии – желтые. Но вот плоды – те разнообразнее и, главное приятнее и на глаз, и на вкус – идешь, идешь и вдруг на фоне зелени ярко-красные кисти – плоды лимонника, на вкус довольно кислые, как ни странно, вовсе не «освежают». Или черные гроздья винограда – тоже довольно кислого. Есть здесь местный, культурный виноград, но ни с кавказскими сортами, ни со среднеазиатскими его не сравнить. А дыньки просто смех – и мелкие, и невкусные. Арбузы – лучше. Помидоры, огурцы здесь дешевые. В местной столовой нам дают их бесплатно. Да и вправду сказать, на здешних совхозных огородах и те, и другие на 90% сгнивают без всякой пользы. Ужаснейшая бесхозяйственность. Но, в общем, с питанием здесь все благополучно, всего вдоволь, сравнительно дешево.
Изменчивость объектов изучена, образцы собраны (на хим. анализ), посадочный тоже, семена есть. Хочется поскорее взяться за теорию, прочесть кое-какую литературу и обобщить кое-какие данные, в общем, наработать что-нибудь вроде статейки. В журналах мои произведения не очень-то котируются. Ну, еще какие-нибудь дней 20, и все, в Москву, а там и на Зеленый. За меня, мою внешность не беспокойся. Я хоть подзарос, но хожу во всем чистом. До сих пор я поражаю народ какой-нибудь своей рубашкой. На следующий день по приезде был в местной деревенской бане – парной избе. Полотенца свои я стираю сам. Сейчас все мое тряпье висит на веревке, проветривается. Письма тебе для меня как дневник».
« 21 сентября . Майка, дорогая! Вот мы и опять в пути, на побережье, юго-восточнее Владивостока. Берег здесь чрезвычайно изрезанный: многочисленные заливы, проливы, бухточки, острова, полуострова, лиманы, косы, скалы, болота, горы, равнины, леса. В общем, чрезвычайно пестро и красиво. Леса здесь, правда, препаршивые, дубняки без подлеска и подроста, потому что здесь кругом оленеводство, и олени все вытаптывают и сжирают. Оленей большие стада, подпускают к себе близко. Стоят все как один, обернувшись к тебе и растопырив уши, а потом внезапно засвистят и поскачут галопом.
Но там, где леса нетронуты, они просто великолепны. Множество лиственных пород и черная пихта (Abies halophylla), обычно возвышающаяся над общим уровнем леса в виде маяков. Крона ее канделябровидная, похожа на араукарию. Лиственные самые разнообразные, с огромными веерными кронами, уже начинающие краснеть, аканто, кало- и эхинопанаксы с дланевидными листьями, ясени и орехи с огромными перистыми, много кленов с ажурной листвой, липы, вязы, березы, то с крупными, то с мелкими листьями, много лиан, и среди них сейчас особенно выделяется виноград. Плети его уже кое-где стали темно-красными, даже вишневыми. Вообще в осенней раскраске здесь преобладают темно-красные тона, желтого пока мало, а поэтому издали незаметно никакого осветления, как в осеннем лесу у нас в России или на Кавказе в буковых. Путешествие наше продлится, по всей видимости, еще дней 5. Сегодня 21, значит, в Уссурийске буду числа 26-27, и уехать, как я предвидел с самого начала, мне удастся не ранее 29-30. Хорошо бы еще на день съездить во Владивосток, поработать в гербарии. Вчера на скалах нашел интересную форму Saussurea pulchella, надо бы ее как следует «прощупать». В общем, хорошо, что деньги так задержали, будет уважительная причина моей задержки.
Тут на юге значительно теплее, чем в этой Варваровке. Даже ночью не дрожишь от холода, а в спальном мешке даже жарко. Ночуем мы обычно в помещении, но вчера засыпали под шум волн на берегу, в палатках».
« 26 сентября . Майка, дорогая! Окончилась последняя поездка дальше на юг, в Посьет. Я ожидал увидеть хоть небольшой городишко, а оказалась просто большая деревня, безобразно разбросанная по прибрежным холмам. Улицы грязные, даже двухэтажных домов нет. Очень романтическое и таинственное название «Посьет», а такая проза в действительности. Потом отправились еще дальше на юг, на полуостров Гамова, в 20 километрах от Хасана и границы. Как ни странно, местность здесь настоящая лесостепь. Редкие кусты Quercus dentatа, леспедецы и заросли Miscantus – злака с серебристыми метелками. Раньше, конечно, леса было больше, но все же имеется ряд уже не лесных растений Sophora flavescens? Cimicifuga (невнятно видовое название) Plectrantus serra. По самому побережью обширные болота – явно бывшее дно моря. Береговая линия четко выступает в виде гряды холмов, отдельные из которых островами возвышаются среди болота. И наоборот. Далеко в сушу вдаются озера – бывшие заливы, отделенные от моря болотистой равниной. Болота осоковые, но как ни странно, на них есть и полынь, и стахис. Полыни здесь интересные. Побеги двух родов – обычные цветоносные метелки и ассимилирующие с мутовкой листьев на верхушке.
По крутым каменистым склонам – низкорослые курчавые дубняки с Betula Schmidtii и подлеском из рододендрона Шлиппенбаха – похожего на азалию и Rhododendron mucronulatum, близкого к рододендрону даурскому. И еще здесь диервилла. Представляю, как здесь здорово во время цветения рододендронов и диервил.
Но главная здешняя достопримечательность – это поэрария, Poeraria hirsutа. Огромные изумрудно-зеленые плети поднимаются по отвесным каменистым обрывам. Как раз под этими поэрариевыми обрывами мы и ночевали на берегу моря в старом доте – некая железобетонная землянка из двух комнат уже давно служит убежищем для пастухов, рыбаков, охотников. Комнаты, собственно, без окон, на полу постлано сено, имеется запас дров, свечи. Все хорошо. Сварили ужин, чай, улеглись в теплое мягкое сено, но поспать как следует не удалось – комары особые японские, рыжие. И как только они ухитряются пробираться через железобетон – непонятно. Местность здесь довольно малолюдная, но полно лошадей.
После посещения поэрарии отправились на север. Погода испортилась, полил дождь. Он лил все лето, некоторые дожди оставили по себе глубокую память, как, например, на Лысой, в Биробиджане, на Корейских озерах, в Забайкалье. Этот тоже был не из приятных. Ночевать пришлось в дороге, и вот он поливал всю ночь наши палатки. К утру они стали протекать, пришлось вылезать. Мерзкий сырой сумрак, низкие-низкие тучи, чуть ли не касающиеся верхушек деревьев, сильный промозглый ветер и дождь, то только крапающий, то льющий как из ведра. А тут еще пришлось грузить ульи – у нас кончился бензин, и за то, что нам его дали, нам пришлось выполнить эту работу под проливным дождем при сильных порывах ветра. Хорошо, что у меня были сапоги и полиэтиленовый плащ.
Сейчас 26 сентября. Находимся вновь на Горно-таежной станции близ Уссурийска. Завтра экспедиция уезжает, и я наконец-то остаюсь один. Можно сказать – и моя деятельность тут заканчивается. Осталось отослать две посылки и досушить гербарий. Денег все нет. Да это и к лучшему. Успею не спеша все закончить и хоть немного отдохнуть. От Виппера довольно мягкое послание. Он поздравляет нас с сыном, в особенности тебя».
« 30 сентября . Майка, дорогая! Чудесное время здесь настало, золотая осень. Краски, краски и краски. От темно-красного до зеленого. Все оттенки; cветло-желтые, лимонный, золотисто-желтый, красный, палевый, розовый, лиловый, вишневый. Лес издали весь пестрый, основной тон розово-золотистый с яркими темно-вишневыми пятнами местами. На опушках заросли золотистой леспедецы – золотого дождя. Да, такой красоты я еще не видывал. Особенно красочно в яркий солнечный день, когда все краски играют и живут на фоне ярко-голубого неба и белых облаков, ярко-красные плети винограда среди золотисто-желтой листвы на фоне голубого неба и белых облаков! Но в пасмурную погоду, когда небо низкое, хмурое, краски смягчают эту серость, нет такой суровости, как летом. Но умиротворением или засыпанием это не назовешь. Это вспышка пламени, горение феникса. Сейчас кульминация этой вспышки, но уже началось угасание. Даже в тихую погоду, находясь в лесу, видишь то тут, то там кружащиеся и падающие листья, а в пасмурную погоду поднимаются уже во время порывов ветра целые стайки листьев. Лес значительно посветлел, кое-где уже голые сучья торчат и даже небольшие деревца. Еще вчера дерево было в красочном малиновом наряде, а сегодня оно уже почти голое…»
Я с детьми осталась на всю зиму 1963 года и весну 1964 в Батуми. Из-за отчетов, оформления диссертации Андрей никак не мог выбраться на Зеленый мыс. Приехал только в декабре.
Я стою на платформе «Зеленый мыс». Сейчас из тоннеля появится поезд и остановится всего на одну минуту так, чтобы пассажиры могли только соскочить на платформу. Я с Андреем не виделась с июня, больше полугода. За это время у нас родился сын. С поезда спустился почти незнакомый мне бородатый человек. Вид у него был необычный. С тех пор Андрей носил бороду, часто долго ее не подстригая. Я привыкла. Да так было удобнее, не нужно просить и требовать, чтобы он побрился.
Засыпанные снегом, мы вместе встречали 1964 год.
В середине января снегопад, накрывший Колхиду, шел на спад. Установилась ясная теплая погода. Светило солнце, таял снег, журчали ручьи. На быстро подсыхающих дорогах валялись ветви, шишки, кора эвкалиптов, сброшенная тяжелым снегом. Андрей, уезжая в Москву, с грустью говорил о том, что здесь, на юге весна, а в Москве снег, холодно и одиноко без нас.
На материалах, собранных на Дальнем Востоке, Андрей написал статью «Археофиты и неморальный комплекс во флоре тайги». Эта статья была принята в «Ботаническом журнале». Редкий для Андрея случай. Подготовлена рукопись монографии «Эремурусы и их культура». Готов и автореферат диссертации.
Публикации 1963 г.: Вышли из печати: « Морфология побега осоки стройной и некоторых других осок секции Acutae Fries», «Эволюция форм роста в порядке Liliales», «Новый подснежник с Кавказа», « Биолого-морфологические особенности рода эремурус в связи с его эволюцией», «Сравнительная биология эремурусов и других эфемероидов». Все они без исключения опубликованы в Москве, в бюллетенях МОИП и в бюллетенях ГБС. Несколько статей о происхождении однодольных были отосланы Андреем в «Ботанический журнал». Они все получили отрицательные рецензии. Главные замечания – необычный подход к происхождению однодольных от древесных форм, сближение пальм со злаками. Эти положения противоречили общепринятой точке зрения.
Поездки 1963 г.: Май. Поездка в Малоярославец. Июнь-сентябрь – экспедиция на Дальний Восток и в Восточную Сибирь.
20-25 марта 1964 года состоялось второе совещание по филогении растений. Андрей делал доклад на пленарном заседании на тему: «Относительная изменчивость и скорость эволюции вегетативных и генеративных органов у высших растений». Его фамилия стоит рядом с такими, как Н.П.Дубинин, Я.И.Проханов, А.В.Благовещенский.
Павел Борисович Виппер поддержал публикацию первой монографии Андрея «Эремурусы и их культура». Он же рекомендует к печати в Бюллетене Главного ботанического сада статью «Подснежники Черноморского побережья Кавказа», которую никак не мог пробить Андрей в «Ботаническом журнале». В Ботаническом институте в Ленинграде работала группа специалистов по однодольным во главе с З.Т.Артюшенко. По лилиям работала М.В.Баранова. Именно они считали себя главными в этой области и давали на статьи отрицательные рецензии.
Глава четвертая: Перед отъездом на Север. Камчатка. Якутия. Магадан (1967-1969)
1967 Монографию о происхождении однодольных к печати в ГБС не приняли.
Зимой 1967 года умер академик В.Н. Сукачев. Совсем недавно мы видели его у нас на семинаре. Теперь он лежит в гробу, в Доме ученых на Кропоткинской улице. У гроба небольшая группа ученых: академики, его коллеги. Говорят о его заслугах в тяжелое время для биологической науки и его гражданской позиции. Об опытах, опровергающих так называемые открытия Трофима Лысенко, о публикациях на эту тему в «Ботаническом журнале». Т.Лысенко среди прочих «открытий» утверждал, что рожь переходит в пшеницу. Т.Лысенко утверждал и то, что кукушка переходит в зяблика. Но опытов на этот счет не потребовалось.
В воскресные дни мы водим детей в зоопарк, на детские спектакли. Нашей дочке Оле особенно понравился кукольный спектакль «Тигрик Петрик». Она так вошла в роль, что представляла себя бобром. Андрей написал письмо своему другу Мише Алтухову с просьбой прислать хвост бобра, и тот просьбу выполнил. Ранее, когда Оля должна была появиться на свет, я вычитала, что ребенка нужно класть на жесткий матрас из конских волос. Конский хвост тоже был привезен Мишей по просьбе Андрея. Конский хвост и хвост бобра мы хранили как дорогие знаки дружбы.
Наблюдал за растениями Андрей постоянно. Например, вместе с детьми подсчитывал количество долек – плодолистиков у мандарин, апельсин, лимонов. Записывал к себе в тетрадь колебания числа.
У Андрея под рукой всегда была тетрадь, в которую он своим трудным почерком что-то записывал. Сейчас в его записях разобраться очень трудно. В тетрадях между записями есть и рисунки в виде разнообразных орнаментов, значков, сделанных в момент размышлений.
В феврале 1967 года Андрей снова едет на Кавказ. Ранние поездки всегда приносят богатые сборы. На севере в это время все заснежено, и как-то не верится, что на юге уже весна, что можно уже в полной мере начинать полевой сезон.
В отделе флоры ГБС писала диссертацию аспирантка из Дагестана – Патимат Бекова. Поэтому Андрей сначала едет к родителям Патимат в Хасавюрт.
На сборах гербария
Там Андрея встретили очень радушно. Жил он в холодной комнате, занавешенной коврами. Выпал снег, и собирать растения было очень трудно. Из Дагестана он едет в Тбилиси, а оттуда на Зеленый мыс.
В начале марта и в Аджарии весна. В горах еще лежит снег. Но внизу, в долинах, подснежники уже отцветают.
В Батумском ботаническом саду недавно поселился физиолог растений чех Иржи Понерт. Каким путем удалось попасть Иржи в Советский Союз, в пограничную зону – загадка. Он спортивен, любит путешествия. Андрей с Иржи пошли на экскурсию вверх по отрогам реки Чаквисцкали. К вечеру Андрей возвратился в одиночестве. Наутро пропажа иностранца всколыхнула всю Аджарию. Особенно КГБ. Андрея допрашивали. Оказалось – Андрей пошел на экскурсию в легких кедах. В горах глубокий снег. Иржи отстал, а Андрей ушел вперед, промок и замерз. Ждал, ждал и решил вернуться без Иржи. Когда волнение достигло пика, и в горы на поиски были отправлены лучшие военные силы Аджарии, на дороге показался Иржи. В отличие от Андрея, он был одет по-зимнему. Андрей в горах никогда не оглядывался, не ждал попутчиков, вырывался вперед, забывая все на свете. Но в тот раз за пагубную привычку можно было серьезно поплатиться.
В Главном ботаническом саду на лето была запланирована экспедиция на Дальний Восток. Возглавил ее Владимир Николаевич Ворошилов – заведующий отделом флоры. Я впервые летела на Дальний Восток, на Камчатку. Читала Степана Крашенинникова, дневники В.Л. Комарова. Лето Андрея должно было сложиться иначе. На кафедре геоботаники МГУ ему предложили поездку в Крым на зональную практику. Кроме того, предложили поездку в Монголию на стационар ленинградского Ботанического института.
Если бы Андрей поехал в Монголию, знакомство с сотрудниками Ботанического института, безусловно, укрепилось бы. Тот, кто видел Андрея в работе и в быту, всегда проникался к нему симпатией. Возможно, и дальнейшее научное продвижение было бы облегчено. С другой стороны, у него уже тогда была сильная аллергия на злаки – сенная лихорадка. В Монголии с ее степями и пустынями, преобладанием злаков и пыли, вероятнее всего, аллергия усилилась бы. То же самое можно сказать и о Крыме. Эта болезнь у него развивалась быстро и очень его мучила. Он мог чихать подолгу.
В состав дальневосточной экспедиции входили в основном ботаники из Главного ботанического сада: начальник – В.Н. Ворошилов, Лилиан Плотникова – научный сотрудник из отдела дендрологии -и я. Из Сибирского ботанического сада – Галя Горохова, из Таллинского – Кари Карис, миколог, специалист по микромицетам.
С этой экспедиции для нас начался долгий северный период нашей жизни.
15 июня мы приземляемся между двух сопок на аэродроме Елизово в Петропавловске-Камчатском. В Москве разгар лета. Здесь же туманно, сыро, всего +15 градусов. Вокруг каменноберезовые леса замечательной красоты, луга покрыты сиреневой геранью и розовой княженикой. Не оставляет ощущение ранней весны.
Останавливаемся в большом поселке Елизово, недалеко от аэродрома. Ранее он назывался в честь губернатора Камчатки Завойко. Но где же вулканы – основная достопримечательность Камчатки? Прохладно. Моросит дождь, и все вокруг погружено в белый туман. Так длится несколько дней. И вдруг мгновенно разъясняется, и над нами, над городом, бухтой, на фоне голубого неба вырисовываются два огромных вулкана – Авачинский и Корякский. На противоположной стороне Авачинской бухты – вулкан Вилючинский. Мы сразу же схватились за фотоаппараты. Ворошилов убеждал нас, что это большая редкость. Быстро истратили драгоценную фотопленку. Потом досадовали, постоянно глядя на вулканы.
Почти каждый день мы ездим в Петропавловск. Из Елизова одна единственная шоссейная дорога вьется вдоль огромной Авачинской бухты. Петропавловск прилепился к ее берегам. Вдоль бухты протянулась главная улица, окруженная домами. Сразу же за домами можно лезть на крутые холмы и делать сборы.
Мы ходим вдоль обрывов, собираем растения. Очень хочется попасть на противоположный берег. Туда ходит катер. Покупаем билеты и на небольшом катере пересекаем Авачинскую бухту. Оказывается, поселок с мирным названием «Рыбачий» - на самом деле военная база. Поэтому нам не разрешают и шага ступить в сторону от причала.
Вся наша группа проникнута значительностью момента. Мы попали на Камчатку впервые. Поэтому, как молодые козлики, пытаемся собирать все подряд. Восхищаемся любой новой увиденной травке. Но для нашего шефа все привычно. Владимир Николаевич собирает мало, только то, что может его заинтересовать, как правило, вдоль дорог. Именно там попадаются новинки, в основном заносная флора. Все остальное ему давно хорошо знакомо. Он на все смотрит презрительно, особенно на нас… В горы ходить ему трудно. Высокий и грузный, ему 60 лет, нам он кажется древним стариком. Мы все время пристаем к нему, спрашиваем. Отвечает он нам сквозь зубы, досадует.
Ездили на горячие ключи: в Малки, на Паратунку. Экзотики много, а растительность вокруг ключей такая же, как и везде: каменноберезняки, заросли вейника, группы кедрового стланика, рябины бузинолистной. Дорог нет. Много комаров. Без арендованного транспорта, без лошадей в высокогорья, где находится основное флористическое разнообразие, попасть весьма проблематично.
Неожиданно узнаю: Андрей отказался от поездки в Монголию, сославшись на больное сердце. Добился участия в нашей экспедиции. Очень ему хотелось ездить со мной по Дальнему Востоку. Уже через день мы встречаем его. Самолет садится мгновенно. Пограничники долго проверяют документы. Наконец пассажиры тянутся цепочкой к аэропорту. Среди них тонкая фигурка Андрея. Теперь мы все лето будем вместе. Обрушиваем на Андрея впечатления, в основном жалуемся на Ворошилова. Хотим попасть в высокогорья.
На седловине между Корякским и Авачинским вулканами – маленькая избушка, стационар Института вулканологии. Вулканологи соглашаются приютить нас на несколько дней. Ворошилов посылает Андрея и меня.
Дорога вьется по «сухой» реке. После весенних паводков речной поток исчезает. Все русло покрыто круглыми вулканическими бомбочками. Следы былых извержений. Мы подскакиваем в кузове грузовика, но не обращаем на это ни малейшего внимания. Перед нами разворачивается величественная картина двух огромных островерхих гор, на верхушке усеченных кратерами. Корякский вулкан спит, вершина его заснежена, а Авачинский курится.
Молодой вулканолог–лаборант в избушку нас не пускает. Грубо заявляет: «ставьте палатку», а ее у нас нет… Вокруг рассыпана цветущая горная тундра. Мы впервые видим массу новых растений. Хватаем папки и уходим далеко, лихорадочно (как будто в последний раз!) собирать растения. Уже ночь. Возвращаемся в полной темноте, разгневав уже пьяного «начальника». На рассвете опять убегаем собирать. Мы набрали так много, что опасаемся – погибнет собранный гербарий. Нет газет. Все в тумане, влажно. На наше счастье, через день пришла машина, и мы спустились вниз, увозя свежие сборы.
На Камчатке летом сыро. То и дело бухту и сопки заволакивает туманом, моросит, а то и льет дождь. В Елизове мы живем в школе, летом она пустует. На кухне огромная плита источает живительное тепло. Гербарий сохнет превосходно.
Ворошилов постоянно недоволен. Все остальные, наоборот, веселы. Мы на Камчатке!
Спальные мешки небольшие и холодные. Ворошилову такой спальник только по пояс. Галя Горохова тщательно готовилась к экспедиции. Для сушки гербария она сшила марлевые, с ватной прослойкой матрасики размером с гербарный лист. В таких матрасиках гербарий не сохнет. Вместо марли обычно употребляется папиросная бумага. Я придумала сшить из марлевых матрасиков одеяло для шефа. Ворошилов спит на кухне на остывающей плите, под одеялом из матрасиков, напоминая большую белую глыбу. Ночью на всю школу раздается его богатырский храп. Мы вынуждены ретироваться в дальние углы школы. Но там нас подстерегает новая опасность – крысы.
В первую дальнюю поездку в долину реки Камчатки с аэродрома местных авиалиний Халактырки мы улетели в Мильково в полном составе.
Внизу из самолета видна полноводная река Камчатка. А по сторонам и справа, и слева вулканы. Навстречу летит самолет. Летчики машут крыльями. Все ново и романтично.
Мильково – большое село с пыльными улицами. Горы далеко. В бурной стремнине реки выскакивают, блестя на солнце, большие рыбины, идут вверх на нерест.
Первая и последняя, короткая и неудачная экскурсия на природу. В горы пешком не дойти. Нужны лошади или вертолет. Ворошилов идет впереди, мы – сзади. Ворошилов приказал нам не брать накомарники.
Обмахиваемся ветками от многочисленных, особенно свирепых в тех местах комаров. Андрей мрачно шутит: «Экспедиция наша называется: «Пойду туда, не знаю куда, найду то, не знаю что…». Через два часа унылого похода вдоль дороги Ворошилов в отчаянии сдался. Ринулся в аэропорт. Срочно улетаем в глубинку, в поселок Лазо, расположенный ниже по течению реки Камчатки. АН-2 взлетает стрекозой над рекой, лесами и вскоре мы садимся на большой луг среди леса. Самолет улетел, до поселка несколько километров. Мы одни. Вечереет. Где мы будем ночевать? Нашли брошенную избу без пола. Пытаемся привести ее в порядок. Становится очевидным: тут мы все погибнем. Комары высосут кровь. Необходимо искать более удобное и обжитое, а главное, защищенное от комаров жилье. Идем в поселок. В полумраке белых ночей видим ряды изб. У входа в каждую курятся дымокуры. Нас приютила старая камчадалка. Она забавно цокает, говорит по-русски чисто.
Идти в лес без накомарников немыслимо. В Лазо накомарники не продаются. Шьем сами из марли. Шефу – самый большой, с помпоном. Получилось что-то особенное. «Белые головки», то есть мы, идут в маршрут. Со стороны мы выглядим фантастично. Белая марля сразу же, после первых укусов, стала покрываться красными пятнами крови. Почти ничего не видно… Кари шутит: «Везде мучнистая роса». Со сборами что-то не получается. Все на ощупь. Прошли не более двух километров. Сдались… Опять Ворошилов впал в отчаяние.
Недалеко от Лазо находится гора Николка, на которой В.Л. Комаров делал интересные сборы. Зять нашей хозяйки предлагает подвезти к горе. Но Ворошилов нас не отпускает. Тогда Андрей впадает в ярость и отчаяние. Мы вдвоем убегаем на экскурсию, постоянно обмахивая друг друга ветками. Кое-что собрали.
Еще разок удалось вырваться. Повстречали озлобленных, сосланных сюда женщин – тунеядок. Они питаются преимущественно красной рыбой, которую ловко ловят на удочку. В 50 километрах от Лазо находится лагерь заключенных. Рассказывают: тунеядки не боятся комаров, ходят к зэкам.
Моросит. Долго сидим на полянке аэродрома, ждем обратного рейса. Андрей ловит на себе комаров и складывает в горку. Она растет на глазах. На полянке стайка девушек с букетами. Встречают эстрадного певца В.Трошина. Он в зените славы, с «распахнутой» улыбкой выходит из маленького самолетика. Быстро заскакиваем в самолет. Он плавно набирает высоту над рекой и лесами.
Снова Петропавловск. Ворошилов теперь разрешил нам с Андреем ходить и ездить самостоятельно. На склонах сопок парковые каменноберезовые леса. В таком «парке» идти трудно. Вейник Лангсдорфа стоит по грудь человеку, а то и выше. Идешь вверх с трудом, наощупь. Досаждают комары. В распадках вдоль горных ручьев густые заросли ольхового стланика, между ветвями которого приходится пробираться, согнувшись. Так же трудно в зарослях кедрового стланика. Стволы, направленные вниз по склонам сопок, перевиты между собой. То ли опираться на пружинящие стволы и забираться вверх по бесконечной «лестнице», то ли проползать под стволами. И то, и другое очень трудно. На подступах к вершине стланик ниже, по колено. Появляется обзор. Вдали становятся видны вулканы, долины рек. На хребтах горные плато усыпаны альпийскими растениями. Поднялись на вершину. Ветер разогнал комаров. Стало прохладно. Нужно натянуть свитер. Тогда мы не знали, что в ближайшие годы такие подъемы мы будем совершать по многу раз.
Ворошилов отправляет меня с Андреем в долину Камчатки. Поручает подняться на сопку Ключевскую. Остальные отправляются на Командорские острова.
Конец июля. Козыревск – поселок ниже Мильково по течению реки Камчатки. На так называемом аэродроме при посадке поднимается огромное облако пыли, сквозь которое ничего не видно. Недалеко совхоз Майский. Там мы устраиваемся у доярки. Ворошилов договорился с владивостокским ботаником Клавдией Степановой о совместных экскурсиях. Степанова остановилась в одной из изб неподалеку от нас. Под вечер идем к ней с визитом. На большой печи варится ароматное варенье из жимолости. Клавдия Степанова – полная дама средних лет, стоит рядом, торжественно помешивая варенье. Важно и холодно нам сообщает, что на следующий день она верхом на лошадях поедет в высокогорья. Нас не приглашает. Это не типично для дальневосточников. Позже выяснилось – Клавдия Степанова соперничала с Ворошиловым, считала Камчатку своей вотчиной.
Решаем идти в высокогорья сами, пешком. С 8 утра до 16, целых 7 часов, мы без остановок поднимаемся каменноберезовыми лесами с одного увала на другой. Вейник мешает обзору. Мы не смеем поднять забрало накомарников. Вокруг звенят комары. Этот плавный подъем, кажется, будет длиться бесконечно. Высокогорий не видно. Только к 3 часам дня березы поредели, и мы, наконец, вышли в густые заросли кедрового стланика. Стали попадаться высокогорные виды, но настоящей горной тундры на хребте не оказалось.
Нужно возвращаться. Но Андрей по своей привычке хочет пойти самостоятельно, всего на полчаса. Он срывает накомарник, оставляет меня отдыхать и уходит. На хребте кусты кедрового стланика стоят огромными вазами. Проходит полчаса, а затем час. Андрея нет. Становится жутко. Это самое медвежье место на Камчатке. Я начинаю во все горло кричать. Это и спасло положение. Оказывается, Андрей заблудился, метался в стланике, и только мой крик помог ему выйти. Оба мы сильно устали. Уже 18 часов. Мчимся вниз по распадку. По дороге вдоль ручья встречаются интересные виды. Время уходит на сборы. Скоро нас накроет темнота. Мне страшновато. Неожиданно выходим на заброшенную лесную дорогу. Нас это очень обрадовало, так как в вейнике мы то и дело проваливались в ямы. Спустилась ночь. Лес оглашается разными звуками. Мы уже не идем, а бредем. Неожиданно Андрей садится прямо в пыль и говорит, что дальше идти не может. Я ушам своим не верю, начинаю ругать его, теребить. Аллергия у него развивалась стремительно, но мы думали – гайморит. А ведь весь день мы шли на уровне соцветий вейника. На центральную дорогу вышли в 2 часа ночи, в 6 километрах от поселка.
Глубокая ночь. Хозяева спят. На столе для нас оставлена тарелка красной икры и крынка молока. Я расстегиваю рубашку – вся грудь изъедена мошкой. У нее клещи, словно ножницы. У Андрея мошка изъела икры ног, забираясь в широкие голенища сапог. Он с аппетитом ест икру. Я от усталости еле шевелюсь. Дразню, мол, если он в состоянии есть, значит, не устал.
На утро узнаем – вниз до Ключей идет катер. Следующий будет только через неделю. Оставаться в таком бездарном месте не стоит. Поэтому быстро прощаемся с гостеприимными хозяевами, хватаем гербарий и садимся на катер. Он наполнен ребятишками, их везут в пионерский лагерь.
В салоне срочно закладываем вчерашние сборы, вызывая интерес у пассажиров. Лица наши раздуты от укусов комаров, мы еще не пришли в себя.
В Ключах устраиваемся в лесничестве. Директор – знаменитый на всю Камчатку и за ее пределами лесовод Павел Дьяконов. Маленького роста, со светлыми усами, пожилой, но еще бодрый крепыш.
Дальнейшая наша жизнь в Ключевском лесничестве идет под опекой его энергичной супруги Марии Александровны. Типаж, достойный капитанши из «Капитанской дочки» А.С.Пушкина. Мария Александровна командует лесниками, как и своим тихим супругом. Срочно приказано топить для нас баню.
Лежим на крыше, загораем. Любуемся и удивляемся огороду и теплице Марии Александровны. На крыше сохнут газеты. Переборка, этикетирование и прочие заботы о гербарии идут под аккомпанемент рассказов Марии Александровны. Она пережила ленинградскую блокаду, ухаживала за матерью Дьяконова, который все долгие военные годы был на Камчатке и ничего не знал о семье, не знал, что мать и его дети погибли в блокаду. В живых осталась только Мария. Вместе с Павлом она объездила весь север и юг Камчатки. У них растет приемная дочь Валя. Дьяконов написал книгу «Леса Камчатки».
По мнению Дьяконова, с ботанической точки зрения Ключевская сопка не очень интересна, хотя все ботаники стремятся побывать на самом высоком и к тому же действующем вулкане. Он посоветовал нам подняться на другой, уже давно не действующий вулкан Харчинский, противоположный Ключевскому. Там хорошо выражена горная тундра, высоты значительные.
На подъеме у сопровождающего нас лесника перед носом курится головешка для отпугивания комаров. На вершине Харчинского со стороны Ключей гора как гора, с подъемами и спусками. С противоположной – обрыв до самого основания сопки. Во время извержения оторвало ровно половину горы. В основании сопки видно жерло вулкана. На коньке хребта, на плато- ковры красочных филлодоце, лезелеурий, низкорослые ивы, багульник и всякое другое, что украшает горную тундру.
Жизнь в Ключах мы вспоминали с большим удовольствием. Собрали большой материал. Через несколько дней в Елизово собралась вся компания, полная впечатлений от путешествия на Командоры.
Ворошилов по-прежнему дуется. То и дело мы слышим: «У нас сухой закон, никаких шашней». Встречу решили отметить поздно вечером в дальнем классе школы. Не хватает закуски. Консервы лежат на полке над разделочным столом, на котором спит Ворошилов. Я, как партизанка, иду за консервами, пробираюсь к полке. Под белыми ковриками тело Ворошилова сотрясается от храпа. Но как только я протянула руку к консервам – храп прекратился. Бешено бьется сердце. Я замерла. Медленно Владимир Николаевич поворачивается на другой бок. Снова раздается храп. С банками консервов я ползком выбираюсь из кухни.
Последняя поездка на Камчатке. Пущинские горячие ключи находятся в горах, в 20 километрах от Мильково. Циклон. Под ливнем поднимаемся в горы. Вымокли. Реки вздулись. Я иду через реку бродом. Но Андрей говорит, что у него еще подметки сухие. Берет палку, опирается и прыгает. Очки соскакивают и уплывают. Теперь его жизнь усложнилась. Он близорук, а когда можно будет купить новые очки в этом диком краю – неизвестно.
У горячих ключей стоит большая добротная изба. Одна комната – полати для жилья, вторая – бассейн с целебной горячей водой. В доме лечится пожилая пара. Мы плаваем, греемся. Добрые люди кормят нас, сушат одежду. Мы уже привыкли к камчатскому гостеприимству. Утром все вокруг затянуто тучами. В горах где-то обвал. Два потока сливаются. Один чистый, голубой, другой – темный, мутный. Отвесный склон сопки, вся его «стена» пестрит глинами. Во многих местах изливаются маленькие роднички. Каждый имеет свой вкус и цвет, видимо, свой химический состав. В тумане в высокогорья подниматься опасно. Так и не дождавшись хорошей погоды, возвратились в Мильково.
Еще несколько экскурсий по пойме реки Камчатки. Мокрые до нитки, мы вышли на дорогу. До Милькова 20 километров. Впереди прошла, не заметив нас, грузовая машина. В досаде сидим на бревне, выжимаем мокрые носки. Вдруг видим: идет маленький неказистый человек. Андрей предлагает ему присесть и ждать попутную машину вместе с нами. Обычно Андрей неразговорчив, а тут заговорил. Я решила поддержать. Пошли. Человек неохотно идет рядом. Машин нет. Вскоре попутчик заявил, что ему необходимо отдохнуть. Отстал. Нас догнала машина и довезла в Мильково. Нашего попутчика в ней не было. Шофер сказал, что из лагеря убежал заключенный, его ищут. Мы стали вспоминать то, о чем говорил этот человек, и обнаружили массу нелепиц. Видимо, это и был беглый.
Мы влюбились в Камчатку и загорелись переехать в этот чудный светлый и интересный край. Только не было в то время на Камчатке ботанического учреждения. С тех пор мысль о переезде на Дальний Восток нас не покидала.
Ворошилов решил отправить меня в Москву. Сам купил для меня билет: «Хватит, поездила!» Меня это привело в отчаяние. На Камчатке я не нашла проростков жимолости. Через некоторое время Ворошилов говорит: «Я бы вас не отправлял, да боюсь Цицина, он меня отправит на пенсию!» (Н.В.Цицин – академик, директор ГБС).
Я человек маленький, не боюсь. В крайнем случае, выгонят. Зато побываю в Магадане! Отправила телеграмму в ГБС с просьбой продлить командировку. Продлили.
Экспедиция уже в Магадане. Мы летим вдогонку.
Грустно расставаться с яркой, каменноберезовой Камчаткой, только-только схваченной первыми красками осени.
20 августа. Магадан. Большой аэропорт в широкой долине реки в 56 километрах от города. Аэропорт так и называется: «56-ой». Автобус идет по знаменитой Колымской трассе. Мрачная картина, тяжелый туман лежит над низкими сопками. Вдоль трассы сопки покрыты серыми каменными осыпями. Холодно. Первые заморозки.
Гостиница «Магадан» – прочное, надежное, так называемое «сталинское» здание в пять этажей. Из большого холла вход в ресторан. Оттуда по-ресторанному тянет перегаром. Доносится сиплый оркестр. Там гуляют.
Сидим перед будкой администратора. Мест нет. Рядом с нами такие же жаждущие устроиться в гостинице бедолаги. Администратор – надменная тетка – всем отказывает. Один из просителей пытается разжалобить: «Я прилетел с Зеленого мыса, там уже заморозки!». Меня это известие приводит в шок. Ведь наши дети у мамы на Зеленом мысу, на Черном море! Оказалось на Колыме свой Зеленый мыс. Это поселок Черский в ее дельте…. И там уже зима….
Нам идут навстречу, разрешают расположиться в спальных мешках на полу в номере у Владимира Николаевича Ворошилова. Он очень сердит, со мной не разговаривает. Наутро вся группа, кроме нас, уезжает на север по трассе. Мы остаемся вдвоем с Андреем и, еще не осмотрев город, идем на автовокзал. Наобум, прочитав красивое название «Снежная долина», едем в этот поселок в 23 километрах к северу.
Первые краски осени. Воздух особенно чистый. С большими трудностями перебираемся через полноводную речку Дукчу, распадками выходим на горные плато. По ним то вверх, то вниз проходим значительное расстояние. Открываются виды замечательной красоты. Знать бы, что всего через три года мы станем жителями Магадана, и в долине Дукчи будем бывать часто!
Днем пригревает солнце. Магадан кажется вымытым и нарядным. С пологой сопки к северу спускается прямая улица Ленина, окруженная прочными, каменными домами с архитектурными излишествами. Вдоль улицы выстроились лиственницы. Поэтому центральная часть города имеет свое лицо. Наверху улица венчается телевизионной вышкой. Оттуда с вершины сопки открывается вид на бухту Нагаево.
Шеф по прежнему посылает нас, словно в русских сказках, на немыслимые дела. В Магадане, в геологическом Институте СВКНИИ, работает геолог Васьковский Алексей Петрович. Он рассказал Ворошилову об интересном Ольском плато в 150 километрах севернее Магадана. Там масса редких реликтов. Поэтому Ворошилов посылает нас на это плато, а затем в Усть-Омчуг, на Тенькинской трассе. Мы смотрим на карту и понимаем, что добраться до Ольского плато можно только вертолетом или на лошадях.
Андрей поступил мудро. Мы доехали по трассе до 150-ого километра, вышли из автобуса и оставили в кустах рюкзаки. Спальных мешков из-за их тяжести мы не взяли. В конце августа за Ольским перевалом уже осень. Густой красный покров голубики лежит под еще зелеными или чуть желтеющими лиственницами. Золотая осень ярко коснулась горной тундры. Серые и кремовые, а то и черные кустистые лишайники замысловатыми кружевами окружают красный арктоус, желтые ивы и вечнозеленые кустарнички. Прошли на запад по предгорьям несколько километров. На склонах сопок «лестницы» серых обломков камней – курумники, поросли замысловатыми кругами то зеленых, то оранжевых накипных лишайников. Вершины сопок плоские или пологие.
Пройдя по предгорьям в сторону Ольского плато километров 20, поздним вечером возвращаемся на трассу и долго голосуем. Водители не останавливаются. Наконец сжалились, подвезли до поселка Палатка.
В Палатке от центральной трассы на запад ответвляется Тенькинская, которая идет в самый золотоносный район Колымского нагорья, «золотую» Теньку, преодолевая два высоких перевала.
Ранним утром обстановка на автостанции нервозная. Народу много, все хотят попасть в транзитный автобус, следующий из Магадана в Усть-Омчуг. Наконец, подъезжает небольшой «ПАЗ». Водитель должен отметить путевку. Выходя из автобуса, он предусмотрительно запирает дверь. Нам необходимо попасть в автобус. Иначе гербарий, собранный с такими трудностями, может погибнуть. Его срочно нужно заложить. Вдруг с удивлением обнаруживаем: в автобусе сидят все члены нашей экспедиции во главе с Ворошиловым. Радостно машем им и, по совету одного из пассажиров, влезаем в автобус через окно. Оказывается, такой способ посадки тут распространен.
Оказалось, Ворошилов в последний момент переиграл свой маршрут и решил также посетить Усть-Омчуг. Мы усаживаемся на рюкзаки в салоне, чтобы быть менее заметными. И вдруг на весь автобус раздается в наш адрес грозный рык Ворошилова: «Прекратите хулиганить!». В ответ на его плечо ложится мощная ладонь одного из пассажиров и предупреждение: «Молчи дед!».
Шофер отнесся к нам снисходительно. Едем дорогой удивительной красоты. На склонах сопок по-осеннему желтеют лиственницы с подлеском из покрасневшей голубики. В широких долинах белые наледи. Серпантинами взбираемся на перевалы и также серпантинами спускаемся. Усть-Омчуг в большой долине. Рядами стоят квадратные домики. Здесь маленькая гостиница. Бредем вслед за Ворошиловым. В гостинице его спрашивают: «А эти с Вами?» Это о нас. Он отвечает: «Нет». Тут же Ворошилов принимает новое решение: вся группа уедет обратно завтра днем….
На сопке Чихара в лиственничнике на фоне зеленых мхов лежат орнаменты ярко-алых листьев арктоуса красноплодного. К вечеру спускаемся вниз, спешим отметить день рождения Андрея. Сегодня 2 сентября ему исполняется 34 года. Как только разлито вино и произносится тост – входит Ворошилов, присоединяется к нашей компании. Сердце его растопили сборы со 150-го километра.
Утром Ворошилов покупает билеты в Магадан. Для Гали Гороховой – детский, видимо, потому что она маленького роста… Автобус уходит в 13 часов. На экскурсию остается всего два часа. Тогда нам казалось, что эти далекие места мы видим в первый и последний раз.
Едем обратно. Два больших автобуса следуют друг за другом. Останавливаются на перевалах. Уговариваем шоферов задержаться на перевале на несколько минут для сборов, чем опять гневим Ворошилова. Шоферы проникаются нашим энтузиазмом. Мы с Лилиан бежим в сторону и приносим гербарий в охапке. Закладываем в автобусе. Доброжелательные пассажиры живо интересуются названиями растений.
Сетки с гербарием мы оставили сушиться в геологическом институте. Перед отлетом их необходимо получить, а геолог, в кабинете которого мы их оставили сушиться, – уехал. С трудом получили пропуск, забрали сетки. Но в институте сохраняются дальстроевские порядки. На вахте, в форме и с пистолетом, сидит охранница при исполнении обязанностей. Андрей на выходе спрашивает у нее: «А он у вас заряжен?». В ответ буря возмущения. Но выпустила.
На этом для меня закончилась дальневосточная экспедиция. Остальные члены экспедиции летят дальше, сначала в Николаевск-на-Амуре, а затем в Приморье. По рассказам и письмам Андрея я знаю, что и в Приморье у Андрея и Лилиан возникали конфликты с Ворошиловым. Однажды, возмущенный тем, что Андрей перед маршрутом, ожидая остальных, в одежде прилег на гостиничную койку, он пытался сорвать его с этой койки за ноги. Чем кончился этот инцидент – мне неизвестно. Но все вернулись с Дальнего Востока живыми и вспоминали приключения с юмором. А Ворошилов сделал на ученом совете пространный доклад и на все лады нас с Андреем расхваливал.
Публикации 1967г.: Вышли из печати: «Рецензия на статью Т.Л.Тарасовой «Вопросы интродукции видов рода эремурус», «Экологическая эволюция однодольных»», «Закономерности эволюции цветка», «Эволюция проростков и семян однодольных».
Поездки, экспедиции 1967г.: Март: Дагестан (Хасавюрт), Аджария ( Чаквисцкали). Июнь-сентябрь: Камчатка (Малки, Паратунка, Елизово, Авачинский вулкан, Мильково, Лазо, Козыревск, Майские увалы, Ключи, перевал Харчинский, Пущинские ключи.). Магаданская область (Магадан, Снежная долина, Атка, Палатка, Усть-Омчуг). Николаевск-на- Амуре. Приморье.
1968 Новый 1968 год мы, как обычно, встречали вчетвером, в тесном семейном кругу. Традиционная утка с яблоками, пирог с секретными «счастливыми» записками. Доморощенный Дед Мороз, то есть переодетый Андрей.
Все бы хорошо, но катастрофически не хватало денег. Подрабатывали, писали статейки в популярные журналы. В основном в новый тогда журнал «Химия и жизнь», а я еще и в «Юный натуралист». За эти статейки платили гроши. Стали собирать материал для популярной книжки о растениях Европейской части. Эти наработки так и не были реализованы. Дальний Восток на многие годы оторвал нас от природы Европы.
Андрея все больше угнетало положение младшего научного сотрудника. Назревал кризис. Никаких возможностей для продвижения в ГБС не предвиделось. Он чувствует: ему необходима поддержка в лице энергичного человека.
Такими качествами, на его взгляд, обладает В.Г. Хржановский – заведующий кафедрой ботаники Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Контакты с Хржановским возникли во время заседаний, посвященных эволюционным вопросам. Хржановский продвигал работы М.Г. Попова и способствовал публикации его трудов. Очень ценил Ярослава Ивановича Проханова – ученого с прогрессивными взглядами на происхождение однодольных и эволюцию жизненных форм.
Хржановский предложил Андрею перейти на кафедру ботаники ТСХА. Была назначена встреча с ректором. Но все провалилось из-за курьезного случая. В приемной ректора негде было сесть. Андрею надоело ждать. Взорвался, ушел и успокоился. Он уже собрал документы, подал на конкурс в академию и прошел туда. Но не воспользовался этим шансом. Может быть, потому что метался, и отношения с Хржановским были испорчены. Может быть, потому, что в 1968 году мы уже серьезно думали об отъезде на Дальний Восток.
Весной Андрей едет в Тбилиси, а затем в Батуми. Казалось, впечатления, многочисленные экскурсии могли развеять его плохое настроение. Но неудовлетворенность сидела гвоздем, нарастала. Он пишет мне: «Опять стало ужасно грустно и жалко самого себя из-за всех неудач, или вернее, из-за какого-то злого рока недоброжелательства».
После Батума он едет в Абхазию, в Гудауты. Опять к Шалве и Софье Диомидовне Гуджабидзе. На экскурсии с ним ходят сестры Софьи Диомидовны. Они очень гордились тем, что ходили бодро. А Андрей, как обычно, не смотрит по сторонам, видит только растения. Он мне пишет, что путешествовал со «старушками». В молодые годы, все кому за 40, казались нам стариками. В недостроенном доме у Гуджабидзе было очень холодно, как бывает в больших грузинских неотапливаемых домах. И чтобы высушить свое дорогое детище – гербарий, Андрей тайно пользовался утюгом.
На майские праздники мы решили поехать на меловые горы под городом Вольском выше Саратова. Для этого воспользовались знакомством с Ларисой Худяковой – ботаником из Саратовского университета.
Сидим на завалинке железной дороги, на станции Быково Казанской железной дороги. Ждем отлета задержанного рейса. Позже я часто из электрички смотрела на эту завалинку. Пройдет два года, и мой свекор Павел Александрович Хохряков купит дачу на ближайшей к Быково станции «Отдых». С тех пор наши дороги на дачу идут мимо Быково, и это уже очень хорошо знакомые места. Таким образом, мы как-то приблизились к будущему.
Небольшой самолет взлетел. Под нами по-весеннему зеленые поля, леса, Волга в полном розливе. Под вечер в доме Ларисы в центре Саратова нас встречали торжественно как московских гостей. Стол накрыт белоснежной скатертью. В центре салат – гордость хозяйки, мамы Ларисы. Лариса, симпатичная полная девушка, без конца щебечет, строит планы поехать подальше от Саратова в Жигули. А у Андрея главная цель - увидеть выходы известняков под Вольском. Ларисе пришлось смириться. Не бросать же гостей. Она считала нас заядлыми туристами. Сама она переняла внешнюю сторону этого большого племени.
Рано утром сели на «Ракету» вверх по Волге до Вольска. А оттуда на старом автобусе добрались до деревни Тепловки. Поход на меловые горы раздосадовал Ларису. В гору лезть ей не хотелось, осталась внизу. Праздники в понимании Ларисы были уже почти испорчены. Мы не оправдали ее ожиданий. Не пели песен, не говорили каких-то ритуальных туристических слов. На белых горах из больших норок выглядывали, стоя столбиком, большие сурки. Мел слепил глаза.
Размытой дорогой идем обратно с тяжелыми рюкзаками. Вдоль дороги в большой канаве расцвели лютики. Андрей отошел. И вдруг – нигде его нет. Пропал. Я бегу к канаве – он на спине барахтается и вот-вот утонет. Тяжелый рюкзак никак не скидывается и тянет вниз, а он копошится, словно перевернутый жук. С большим трудом помогла ему выбраться. Меня всю трясло. Гвоздем сидело: как бывают неожиданны несчастья. Как хрупка жизнь. Андрей грязный и мокрый. Вещи, гербарий, а главное фотоаппарат, намокли. Еле влезли в автобус. Там дюжие тетки потрясают нас отборным матом. Лариса сердится, не позволяет развязать рюкзак и проверить сохранность вещей, просушить фотоаппарат. Уже не трещинка, а пропасть разверзлась между нами. Мы уже как бы совсем не ко двору. Нас терпят. И терпим мы. Не может переделать Андрей ради чистюли-мамы и трещетки-Ларисы свои привычки!
Следующий день ясный, солнечный. В окрестностях Саратова, в Комсомольской роще первомайские гулянья. Наша попутчица быстро прибилась к веселой компании у костра и гитары. А мы ушли далеко на холмы. В логах цвели тюльпан Биберштейна и астрагал Шелихова. Березки только-только распустли свои блестящие листья. При каждом дуновении вокруг деревьев образуется облако желтой пыльцы. Весна теперь для меня гиблое время – аллергия! Я чихаю и чихаю. Андрей тоже не очень здоров. На ноге у него образовался нарыв. Нужно вынимать занозу. В чистоплотном доме, где все смотрят косо, это почти подвиг.
Утро приносит очередные огорчения. Размыло взлетную полосу, и нам обещают отлет через полмесяца! Когда высохнет чернозем! Митинг в аэропорту заканчивается победой. Для неулетевших пассажиров выделяют дополнительный вагон в поезде Саратов-Москва. Всю дорогу я разглядываю полупрозрачные чертовы пальцы – белемниты, собранные в овраге под Саратовом.
Окаменевшие моллюски лежали в детском ведрышке при входе в нашу квартиру. Каждый, кто приходил к нам гости, одаривался чертовым пальцем.
Андрей - участник экспедиции на Карпаты. По дороге на юг сначала Стрелецкая степь, затем Воронеж. Но главное – Львов и восхождение на гору Петрич. Андрей регулярно пишет мне из Львова. Оказывается, он побывал на Западной Украине еще в студенческие годы, в 1956-м году. Во Львове тогда он был только мельком, как он пишет, а теперь может рассмотреть этот старинный город. Его всегда интересует история.
Все свои силы в экспедиции он кладет на сбор гербария, его сушку. Собирает большими дозами и пишет, что отправил уже восемь посылок. Он не считал листов, поэтому просит меня, чтобы сотрудники гербария подсчитали его «урожай». Посылает он и живые растения для экспозиций. Это также одна из главных задач. Сотрудники отдела флоры пополняли новыми видами коллекции отдела.
На лето детей отправили к моей маме на Зеленый мыс. Собрались в Якутию. Денег на это путешествие у нас не было. А очень хотелось в те далекие места. Все чаще мы думали об отъезде в Сибирь или на Дальний Восток. В ботаническом саду ко мне очень тепло, по-отечески относился ученый секретарь – Юрий Николаевич Малыгин. Он и содействовал нашей поездке и договорился с начальством. Командировочных нам не заплатят. Дорожные расходы он постарается, чтобы оплатили.
Из дневника. 9 июля. Лето в зените. Четыре дня поездом едем на восток. Под городом Братском черные обгорелые лиственницы тянутся вплоть до Усть-Кута. Дальше поезд не идет. Тупик. Мы будем плыть до Якутска вниз по Лене на теплоходе «Хабаровск».
14 июля. Осетрово. Поселок Усть-Кут как на ладони. На пристани выделяется компания снобов, видимо, из столицы. Цыгане: молодка в туфлях на высоких каблуках с яркими бусами на шее, неопрятная старуха, малыш. Венчает семейную идиллию красавец с иссиня-черными волосами, усами на выразительном лице. Спит под грязным одеялом. Рядом стоят сапоги. Большую кучу пожитков охраняет собачонка. Едут они, слава богу, не на нашем теплоходе, мы уже два раза теряли то фотоаппарат, то кошелек.
У нас интересные попутчики. Рассказывают о прошлом Лены, например, как добирались в 1932 году два месяца на плотах до Якутска.
Удивительно, оба берега Лены высокие. Ночью пристали к Киренску. Старинный город спит. Светит луна. Бродим по деревянным тротуарам. Большие двухэтажные, рубленые дома с огромными, плотно закрытыми ставнями, освещенные луной, в тишине ночи кажутся таинственными. Какая жизнь там, за ставнями? На пристани, наоборот, гулянье. Нас догнал теплоход «Благовещенск», следующий до Бодайбо. Пассажиры гуляют все вместе. Многие знакомы.
15 июля. Сначала теплоход идет в сплошном утреннем тумане. Позже солнце его растопило, и открылись скалы с лесом. Картины напоминают Южный Урал. Кажется, красоте не будет конца. Река становится все шире и шире. Гудок парохода, и эхо разносится очень далеко. Везде по берегам лес. Над пароходом вьется множество стрижей. Их норки в береговых скалах, покрыты степной растительностью. Андрей загорелся. Ни о чем другом не думает, а только как попасть в эти места. У деревни Дубровки большая излучина, а за ней с двух сторон скалы сужаются. Это и есть знаменитый «Пьяный бык», или «Щёки». Форма ярко-красных, особенно ярких на закате скал, напоминает голову быков. Вода бешено прорывается сквозь узкий проход между скалами. Ощущение сильное. Мы щелкаем всю пленку и до 12 ночи любуемся рекой. Никак не можем уйти с палубы. По-прежнему оба берега высокие.
16 июля . Пойма появилась только сегодня. На равнине еловые леса. По пути скалы попадаются все реже. На берегу пасется стадо северных оленей. На пароходе много молодежи, едут в Якутск учиться. В Ленске стояли всего 40 минут. Удалось окунуться, вода холодная. У берега очень быстрое течение. Много рыбы под названием тугун. Ее едят сырой, преимущественно якуты. Попутчик Вадим так влюблен в реку, что дочку назвал также Леной. Иссиня-черные горы на фоне багряно-красного заката. С одной стороны еще светится закатное небо, а с другой в то же время всходит луна. Полночи стоим на палубе, любуемся. Встречаем рассвет. Много деревень русского облика «лицом» к реке. Расположены кучно. Потом большой перерыв. Олекма. На нашей карте нет города Мирного. Начало освоения алмазных месторождений.
Слушаем рассказы о грандиозном ледоходе. О том, как до 1955 года работала лошадиная почта: лошади по суше тянули лодки. Лошадей перегоняли только до августа, так как после сильных дождей вода в реке становится холодной.
16 июля. Утром проходили Ленские столбы. Над рекой возвышаются сказочные «замки» с полуразрушенными «башнями», «бойницами» и обрывами. Не верится, что это творение природы. Каждый «замок» обрамлен темным лесом.
19 июля. Якутск - большой пыльный город в пойме Лены. Первое, что бросилось в глаза – так это полное отсутствие зелени. Встретила нас и приютила в своей маленькой квартирке с тройными рамами Зина Кротова – сотрудник ботанического сада, модная красавица средних лет. Её муж Володя – архивариус, рубаха-парень. Рассказывает, что под зданием института живут собаки, которых не могут оттуда выкурить даже газом.
Институт Якутского филиала Академии наук находится в центре города. Это высокое серое здание с гербарием. Познакомились с Владимиром Николаевичем Андреевым, заведующим отделом ботаники. Высокий, величественный, по комплекции он напоминает Ворошилова. Всю свою творческую жизнь он посвятил Северу. Советует ехать на Момский хребет через Усть-Неру. Так и поступим.
Совершили визит к Вере Александровне Шелудяковой – известному якутскому ботанику. Ей 85 лет, в белой вязаной шапочке она похожа на старую учительницу. Все зовут ее «баба Вера».
Поздним вечером, плавно перешедшим в белую ночь, во время прогулки по городу очень замерзли.
Ботанический сад находится в 20 километрах от города, в местечке Чучур-Муран. Участки маленькие, а вся неосвоенная территория занимает 250 га! На высокой надпойменной террасе сосняк с густым покровом толокнянки с брусникой.
20 июля. Якутск. Днем жарко, вечерами свежо и прохладно. Идешь по улице - и то тут, то там видишь вспученные бугры асфальта. О вечной мерзлоте напоминают и утепленные, словно перебинтованные наземные трубы коммуникаций. Много деревянных домов с красивой резьбой, но общее впечатление странное. Много грязных прудов. Это старицы Лены, в которых купаются дети. Рядом плавают дохлые собаки. На центральной площади памятник Ленину, главная улица – Ленина. На ней Доска почёта. Самые знаменитые люди Якутии, лауреаты Ленинских премий, геологи.
21 июля. Сегодня ездили к Зине и Володе на дачу в Сергелех. Володя шутит: «она видна из нашего окна!» За высоким забором большой рубленый дом. Ушли на экскурсию. Долго бродили в однообразных сосняках, спеклись на жаре. Ухитрились заблудиться среди не менее однообразных дач за высокими заборами. Володя искал нас с овчаркой Мухтаром. Угощали огромным пирогом с рыбой. Рыба лежит в подвале на вечной мерзлоте. Тут же битая птица, туша оленя. Володя - охотник и рыбак. Наверху - жара выше 30. Контрасты континентального климата.
День закончили в городском парке. Прохладно. На танцплощадке девушки в летнем. Рядом милиционер и «Скорая помощь». На всякий случай.
22 июля. Табага. Сосняки и лиственничники. На высоком берегу - памятник Каландаришвили. Легендарная личность, герой гражданской войны. Подпольная кличка «Дед». Проходящие суда салютуют «деду» длинными гудками. Долго ходим по упругим коврам кустарничков. Среди зелени мелькают красные брусничины. Обследовали остепненные склоны над Леной.
23 июля. Якутск. Работаем в гербарии. Андрей определял растения сотруднице института Галактионовой. Она дала нам гербарные сетки, взялась досушить наши сборы.
24 июля. Якутск. Несмотря на дождь, едем на экскурсию по Вилюйскому тракту. Удается собрать живые растения, упаковать посылку и отправить. Огорчает то, что служебные посылки стали дороже в два раза, а нам нужно экономить на всем. Мы ведь ездим на свои кровные, которые нам одолжили родители Андрея. Все делаем в сумасшедшем темпе. Завтра улетаем в Мому.
25 июля. Якутск – Усть-Нера. В семь утра мы в аэропорту. Наш самолет с красным хвостом. Все попутчики якуты. Под нами Лена. Очень скоро появились горы, то низкие, то высокие, иногда чуть припорошенные снегом. Первая посадка в Оймяконе. Огромная плоская долина, обрамлена горами. Следующая посадка в Усть-Нере, а оттуда в Мому мы полетим «Антонами». Объявляют: «Антоны» наготове, уже давно нас ждут.
Усть-Нера. Маленький аэропорт в долине Индигирки. В зале ожидания ремонт. «Антонов» нет. Никто ничего не знает. Горы рядом, хочется пойти на экскурсию, и в то же время боимся пропустить самолет. Солнце печет. Сидим на улице на диване, изнываем в неизвестности. Всем, кроме нас, долгие ожидания привычны. Милиционеры режутся в карты. Через два часа узнаем: самолета не будет. Бросаем вещи и на пароме переправляемся через Индигирку. Сразу начинается подъем. Березка Миддендорфа, багульник, голубика. На сопке камнеломка Редовского, змееголовник дланевидный, кассиопеи, щитовник пахучий. Горная тундра кончается, далее почти голая каменистая осыпь. Спускаемся вниз, на сфагновых мочажинах собираем жирянку.
У парома машины ждут переправы. Звонит колокол, отчаливаем. Белая ночь. На улице комары. Устраиваемся в спальниках в коридоре, но пьяный попутчик всю ночь орет блатные песни. Ночью пьяные дерутся. Драчуна выталкивают на улицу. Долгие объяснения и упреки. Милиционер объясняет: «Не тронь говно, вонять не будет». Все затихают. Но среди ночи пьяный решил устроиться на ночлег между мной и Андреем. Снова возня, снова его выдворяют. Не спали совсем.
26 июля. Усть-Нера – Мома. С утра ничего неизвестно. Вдруг прилетает «Антон», то есть АН-2. Объявляют, что это грузовой. Но уже через полчаса мы в этом самолете летим через хребет Черского. Пики гор запорошены снегом. Известняковые обнажения. Озера. Летим над рекой, сверху видны пороги – шиверы. В долине Индигирки перед Момой под нами россыпь серебристых железок. Садимся на огромный аэродром. За ним до самой реки раскинулся большой поселок Мома. На краю взлетного поля аккуратный одноэтажный домик аэропорта. Нам сразу же оказывает гостеприимство начальник аэропорта пожилой ленинградец Михаил Гаврилович Каплин. С этого момента он наш благодетель. Располагаемся в маленьком пилотском домике-техничке. Она в 100 метрах от домика аэропорта, где живет Каплин. В техничке печка, можно беспрепятственно, никому не мешая, раскладывать и сушить гербарий. Сразу же идем на экскурсию. Ноги как ватные. Далеко за аэродромом горы оленьих шкур и рогов. Выбираем себе пару самых красивых и тут же бросаем. Нужно выспаться. Час мы дремали и в пять спешим на экскурсию. Масса нового, много степных видов: синюха, злаки, прострел, арника. Путь нам преграждают глубокие протоки. Вечером в кабинете Каплина ужин со спиртом. Обычная песня: Каплин, как и все питерские, и не только питерские, любит Ленинград и не любит Москву. Белая ночь.
27 июля. Мома. Ю-гора. В углу нашей избы место Коли Коновалова. Он бывший горняк, спился и утратил способность объясняться с людьми. Безобиден. Работает в порту грузчиком.
Ю-гора – горная степь в форме буквы Ю в лиственничнике на склонах Момского хребта. Долго пересекаем протоки. Неприятно по грудь погружаться в холодную воду. Вещи, папки на поднятых руках. Ступни чувствуют холод вечной мерзлоты. Много новых видов, а много и знакомого по Усть-Омчугу: змееголовник дланевидный, вероника седая, тимьяны. На горизонте далекие синие цепи гор Верхоянского хребта. Внизу широкая долина Индигирки с несколькими рукавами. Солнце еще высоко, хотя уже девять вечера. Поднимаемся и попадаем на новый степной склон. На спуске попали в заросли березки, кедрового стланика. Ноги утопают в моховой подушке. Ниже в пойме начинаются свалки. Разбросаны хорошие вещи. На нашем пути маленький домик. К нему проведено электричество. На железной кровати перед домом сидит совершенно пьяная бабка якутка. Курит трубку, что-то бормочет.
На новом степном участке ничего нового. Из поселка раздается громкое радио, как будто рядом. По пути кладбище. Могилы украшены камешками, рогами, детскими игрушками.
Два часа ночи. Светло, как днем. Рядом Полярный круг. Издалека видим, как Каплин гоняет коров, которые норовят рогами вспороть «живот» «Антону». Так повторяется несколько раз, пока мы не приходим на взлетное поле. Маленькие, покрытые густой шерстью коровы перепутали день с ночью. Часто можно видеть их днем спящими, а ночью бодрствующими.
28 июля. Мома. Утро уходит на закладку и разборку гербария. Наша изба - что-то вроде клуба. Коля Коновалов непонятно бормочет. Главное, что можно разобрать – так то, что он ровесник космонавту Титову. Значит, и мой ровесник – ему 33 года. Аня – молодая миловидная невысокая женщина – работает в аэропорту. В аэропорту работает и ее муж, тоже Коля. Приходят якуты поболтать и поинтересоваться. Хромой дядька принес газеты для гербария.
На гору Птицу выходим в 12 ч. 30 мин. Желтое пятно в форме птицы на фоне темной тайги, также, как и Ю-гора, хорошо видно из поселка. Опять проходим несколько проток, затем густыми ерниками и опять протоками. Мучает гнус. Постоянно мажемся диметилфтолатом. Только к шести вечера вышли к Птице. Степной склон отличается от Ю. Новые находки. Выходим на хребет. Вдали на востоке тянется цепь высоких гор Момского хребта. В 12 ночи возвращаемся домой, любуясь закатом.
В избе сильно натоплено. На столе чай. Коля спит, а Анин Коля бегает со своим Мухтаром по аэродрому. Белые ночи сбивают с толку не только коров.
29 июля. Мома. Весь день разбираем сборы, готовим посылки с живыми растениями, семенами для отправки. Весь день перед нами маленький АН-2 взлетает и вскоре садится. Так весь день. Каплин сообщает: скоро прилетит вертолет, и он постарается чтобы нас брали по пути на стойбища в высокогорья (в те времена вертолеты были еще редкостью). Председатель райисполкома удивлен тем, что я никогда не видела оленьих пастбищ. Вечером ходили в пойму до 10 вечера. Принесли много нового.
30,31 июля , река Терехтях. Мома. В поход собрались лишь в 11. С утра относили на почту посылки с растениями. Горы кажутся близкими. Долго идем ерником, гнилым лиственничником. Ноги тонут в болоте. Только через четыре часа набрели на лесную дорогу. Стало легче. Выше появился кедровый стланик. Выходим на седловину и далее в гору к вершине. С вершины открывается вид на большую долину притока Индигирки Терехтях, разветвленного на несколько рукавов. Наша вершина – это только первая вершинка. Решили спуститься к реке и за ней подняться на хребет. Не ходить же каждый день по пойме Индигирки! Нам нужны высокогорья. На склоне участок степи. Здесь тимьян пахнет совсем по-другому. Я говорю Андрею, что это новый вид (позже так и получилось. Его описал Борис Юрцев). Через реку трудная переправа. Оба держимся, чтобы не снесло за палку, переходим по пояс в холодной стремнине. На галечнике роща чозении. Ползем, бесконечно ползем вверх к горе, обливаясь потом. Две вершины кажутся рядом. Это вдохновляет. Но это только этап подъема. Опять подъем. Откуда берутся силы? Вижу свежие следы медведя. Поздний вечер. Совсем светло. Свистят пищухи. Белка-летяга планирует с лиственницы. После рассказов о медведях мне жутко. А Андрей совсем не боится. Он отважный. Не верится, но мы на горе. Ноги дрожат. Андрей идет к вершине. Налетает туман. Я делаю описание. Это горная тундра, но бедная. Идем по коньку хребта в молоке тумана. На седловине накрыл дождь. Собираем арктоус, иву барбарисолистную, клайтонию, тофельдию. Вымокли под дождем, и хоть сил нет, ползем на пик. Как я доползла – не знаю. Дождь кончился. То и дело смотрю на величественную картину водоразделов. Вдали дождь. Боимся, если догонит – трудно ориентироваться. Холодно. Хочется смотреть и смотреть. Красота! 12 часов ночи. С ужасом думаю о спуске и о мхе в лиственничнике, в котором увязают ноги. Быстро спускаемся к реке. Лишайники стали резиновыми, скользят. Я упала, отбила бок. Кедровый стланик пропитан влагой. Раздвигаем ветки. Нас обдает, как из душа. Снизу гора, на которую поднимались, выглядит очень высокой. Входим в лиственничник. Глубокая ночь. Сумеречно и жутковато. Нужно идти вниз быстрее. Ноги, избитые на камнях, отдыхают, погружаясь в мох. Это не вверх. Быстрая переправа через реку. Вода ледяная. Мокрая, я вся дрожу. А Андрей, как ни в чем не бывало, копает новые находки. Нужно собирать. На дереве сидит сова. Вокруг нас изящно кружит любопытная ласка.
Способна ли я на новый подъем? Оказалось, способна. На седловине пытались развести костер. Сырые ветки не горят. Почти не отдыхая, долго бредем болотами. Встает солнце. Дорога кажется бесконечной. Взлетают рябчики, глухари. Андрей разводит огонь. После дождя ветки сырые, горят слабо. Мы не можем согреться. И вот, наконец, в стороне вырисовалась Ю-гора. Выходим на гарь. Переправы через протоки кажутся бесконечными. Ходили целые сутки, почти без перерыва, и как всегда без еды. Сразу же забрались в спальные мешки и заснули. Меня разбудил мат Коли-пьяницы. Ищет кастрюльку. Вечером пьем плиточный чай. Ночь стала темнее. Андрей говорит, что на той горе, где мы были, проходит Полярный круг.
1 августа. Мома. Все серо. Идет дождь. Аэропорт закрыт. Пишем письма. Сидим в доме. Неожиданно узнаем, что, несмотря на низкую облачность, самолет летит в зверосовхоз «Победа» за Индигирку. Быстро собираемся, поручаем сушку гербария друзьям. И хотя Ю закрыта тучами, самолетик легко планирует над Индигиркой. Вся она из островов и проток. Рядом со мной старуха-якутка. От нее неимоверно пахнет рыбой. Резкий поворот, и мы плавно садимся.
До обрывов 20 километров. Вокруг все якуты. Встречают на велосипедах, мотоциклах. В конторе огромный биллиард и изразцовая печь странного вида. Управляющий охотничьим хозяйством Сабо Сабович, всего месяц как у власти.
Река разлилась, и скалы, к которым мы стремимся, преграждены протоками. Договариваемся о перевозчике. Старый капитан сажает на мотоцикл, везет на конец села в пустую избу. В избе сильный запах, пусто. Но вокруг чего только не валяется! Хорошие меховые сапоги, оленьи шкуры, бутылки и, главное, кастрюли. Приходит курящая трубку старуха. А у «старухи» 4 ребенка мал мала меньше. Младшая – четырехлетняя. Перевозчика дядю Ваню я сначала приняла за бабу. Он окутан от комаров платком. Его жена дарит мне веревку из конского волоса. За нашей избой кладбище. Могилы украшены теми же затейливыми домиками-пирамидками с красным флагом на верхушке. Засыпаем на оленьих шкурах под шум дождя.
2 августа. «Победа». Нас будит дядя Ваня. Идем в тумане. Через три километра звероферма. Лис кормят оленьими тушами. Запах своеобразный. Жена дяди Вани живет недалеко в мазаной юрте. У них сын семиклассник Афоня и дочка Дуня. Через бурную протоку в плоскодонке, которую сильно относит вниз, переправляемся на другой берег. Выходим на Индигирские столбы и сразу находим много интересного: алиссум ленский, селагинелла сибирская, флоидикарпус и др. Индигирка как на ладони. Отсюда видна часть Момского хребта, на который мы поднимались и видели радугу.
Два дня в избе возимся с гербарием. Мимо нас баба с трубкой возит сено. В сани запряжен бык. Сообщают – вода в Индигирке продолжает подниматься. Пока не затопило, привозят на маленький аэродром. Весь день над Индигиркой, словно стрекозы, летают самолеты. Только к вечеру один из них прилетает за нами. Аня из Момы попросила. Через несколько минут мы в Моме. Обнимаемся и бежим за бутылкой. Все сроднились. Ужинаем с двумя Колями и Аней. На аэродроме полно шампиньонов. В лесу выскакивают маслята. Коля-пьяница почти не разговаривает. Ест холодную заправку борща из банки.
4 августа. Рано утром узнаем – будет рейс до Сайды. Срочно собираемся. Летим вниз по реке. Благообразный управляющий Прокопий Егорович напуган разбоем медведей. Они зарвали 26 лошадей. Дает Андрею ракетницу, болотные сапоги. Стращает. Андрей сопротивляется. На стене одного из домов распята огромная шкура медведя. Конюх Афоня будет нас сопровождать. Скачем на дальние скалы. В больших загонах пасутся табуны. На склонах масса интересного: эфедра, можжевельник, роза иглистая, хесперис. Обратно скачем галопом. После чего у меня кавалерийская походка. Остановились в маленькой избушке с плоской крышей у учительницы Розы. Она приготовила щи с олениной. Угощает голубичным вареньем. Ночью сильный ливень, крыша как оказалось, течет. Всю ночь мы кочуем из угла в угол
5 августа. Утром только собрались закладывать вчерашние сборы – летит самолет. Еле успели. Через 30 минут опять в объятиях Ани. В нашей техничке новая личность: Вася, подследственный с тяжелыми глазами. Каплин уехал в Зырянку. В аэропорту много рабочих транзитом с лесоповала из Улахан-Чистая. Рубили просеку. Едут в Неру тратить деньги.
Вижу в окно – садится вертолет. Раньше мы их видели только на экране телевизора. Выходят шесть ладных вертолетчиков в сопровождении местного якутского начальства. Смеются над нашей специальностью. Выясняю: с завтрашнего дня они будут летать на высокогорные пастбища, завозить продукты. Есть надежда побывать в высокогорьях. Лихорадочно перебираем гербарий. Андрей уходит собирать в пойму. Удается поговорить со штурманом вертолета Валерой. Вечером в техничке праздничный ужин. Страшный Вася несет одну, а за ней вторую бутылку портвейна. Набегают лесоповальщики. Коля Коновалов лежит в углу пьяный. Его к столу не зовут. Очень жаль его, деградировавшего. У печки сушится несколько сеток с гербарием. Работать трудно. Уходим спать к Каплину. Всю ночь пьяные голоса.
6 августа. В техничке следы вчерашнего разгула: грязь, Коля Коновалов весь в крови. Вася ползает вокруг дома, тоже избит. У кого-то украли 250 рублей. Трудно работать. Вертолетчики могут брать в полет только одного человека. На Момский хребет я лечу первая. Сначала пойма. Потом выше и выше. Стойбище. Я бегу по распадку и лихорадочно собираю все подряд: фиалки, педикулярисы, арктоус. Вызывают ракетой. Я бегу к вертолету. После обеда Андрея берут на хребет Черского. Там оказалось во много раз богаче. Прилетают вечером. Ясное небо. Андрей рассказывает: вниз по Индигирке садились у Зашиверска. Это поселок за шиверами, за индигирскими порогами, брошенный еще в ХIХ веке, большой казачий поселок. От оспы «мамки» вымерло все его население. На улицах выросла высокая трава. Ладные избы целы.
7 августа. С утра на Момский хребет летал Андрей. Новые сборы. Я как проклятая, сижу в техничке, закладываю и закладываю, а конца нет. Варим в большом ведре баранину. Нужно кормить вертолетчиков.
После обеда везут государственных браконьеров на охоту. Надменные якуты, какие то «шишки» из Момы с лодкой, сетью, ружьями. Летим через Момский хребет в бассейн Колымы. Зрелище грандиозное. Огромные черные горы тянутся бесконечной чередой. Некоторые вершины заснежены. Высокие горы резко обрываются, начинаются бесконечные болота, озера. Взлетают утки. Вижу лосиху с лосенком.
Остановка. Недалеко большой сохатый. Я успела кое-что собрать на болоте. На меня набросилась мошка. На обратном пути в вертолете я одна. Вертолетчики с воздуха гоняли крупного сохатого. Волнуется: то стоит, то побежит. А откуда шум – не разберет. Вновь хребет весь в облаках. К Ю-горе вышли на высоте 2000 м, и вдруг, прямо над Момой, падение. Я сильно испугалась. Потом медленно садимся на аэродром. Оказывается, вертолетчики останавливают специально мотор, и вертолет падает, а потом включают… В Моме вся компания готова к ночной рыбалке. Упросила. Нас тоже берут. Дичайшая спешка. Вновь летим по тому же маршруту мимо перевала, Терехтяха, вершины, которую пешком мы брали с таким трудом. Через два хребтика садимся у очень красивого озера. В нем отражаются горы. Уходим в горы. Но темнеет теперь раньше. Растений не видно. Приходится вернуться к костру. Холодно. Вертолет охладился, весь в инее. Чищу хариуса. Варим ведро ухи. На рассвете вновь летим. Снова трюк с падением. Начальник в вертолете задремал и во время падения проснулся, закричал: «Мама!» Все смеются.
Мы ужасно устали. Достали в библиотеке старые газеты. Много подшивок. Это очень выручает. Только и заняты, что закладкой и переборкой. Сборы массовые. Андрей ушел отсыпаться. Я загораю на крыше. Коля Коновалов пьет. В магазине уценили одеколон. Над поселком стоит густой запах «Красной Москвы». В техничке нет света. Гербарий перебирали почти в полной темноте. Вокруг ползают пьяные бичи.
9 августа. Утром Женя Попов – командир вертолетчиков – собрал нам на хребте Черского растения.
Прилетела красавица сумасшедшая в белом длинном платье. Её везут в Якутск. Она собрала на взлетном поле шампиньоны и подарила Андрею. Мы зажарили их на огромной сковороде.
Пакуем гербарий в большие мешки и отправляем почтой. Вдруг узнаю, что посылка с живыми растениями все еще лежит на почте в Моме! Скандалю. Вечером в техничке прощальный ужин с вертолетчиками. Они улетают в Зырянку, мы – в Хандыгу. Пьем за чистое небо.
10 августа. Мома – Усть-Нера – Оймякон – Хандыга. Утром все вещи срочно швыряем в рюкзаки. Нужно успеть сдать посылки. Еле успели.. Пилот ждет. Фотография на память. И вот в последний раз перед нами долина Индигирки, Ю-гора и бесконечные цепи хребта Черского. В самолете пьют лесоповальщики. Накануне пилот рассказывал, что один такой бич на большой высоте вышел из самолета. В Нере встречаем в парадной форме нарядного Каплина. Прощаемся. Как только самолет взлетел, Андрей неожиданно обнаруживает у себя в кармане ключ от каплинского кабинета. Передаем с пилотом.
В Хандыге придется ночевать. Самолет будет только завтра. В пойме Алдана собираем жимолость.
11 августа. Хандыга. Сегодня Павлику, нашему сыну, пять лет. Дождь, все серо. Бродим по пойме, сильно вымокли. Удалось улететь. Армянин, на что-то обиженный, долго прощался со своими товарищами. Обида жгла его и в аэропорту, и на трапе, и в самолете. Летчики волновались. Нужно срочно взлетать. Погода портится. В последний момент армянин схватил чемодан и выбежал из самолета вместе с провожавшим его другом.
Летели в тумане. Только перед Леной прояснилось.
12 августа. Якутск. Зина с Володей сразу же уехали на дачу, оставив нас одних в своей квартире.
13 августа. Якутск. Собирались в Кангаласы. Опоздали, поехали в Табагу. Все неинтересно. Тоскуем по Моме, жалеем, что там не задержались.
У рынка грузины продают вино в розлив. Маленькая фанерная палаточка с изображением пальмы и надпись: «На пользу здоровья!»
14 августа. Купили билет в Алдан. Андрей в гербарии нашел массу ошибок в определителе якутских растений. Случайно узнала, что я участник совещания по растительным ресурсам. Оно состоится 27 августа в Новосибирске.
15 августа. Собираемся в Алдан. Накануне Шелудякова дала нам рекомендательные письма, адреса в Алдане. Рассказывала, как в середине 30-х годов она с экспедицией без всякой связи провела два сезона на Индигирке. Экспедицию потеряли.
В Алдане избы ладно скроены. Остановились в Якоките. Это старое русское приисковое селение. Вся земля изрыта драгой. Выращивают овощи. Важный агроном Масютин – поклонник Трофима Лысенко! Его ученики – якуты. Андрея приятно удивляет, что эти ребята занимаются сельским хозяйством. В Якоките насмотрелись на пьяниц, на драки. Жаль детей. Ходили на экскурсии каждый день. Сын хозяйки на лодке перевозил через реку на скалы. Экскурсии, сборы, закладка, перекладка. Отправка живых растений и гербария. Все в темпе. 23 августа по Нерскому тракту уехали в Якутск автостопом на грузовой машине. В огромной кабине было тепло. За окном уже сильно морозило.
Решаем лететь в Москву через Новосибирск. Летим над Леной и Чучур-Мураном. Первая посадка в Олекме. Плюс 10 градусов. Бежим в окрестности, собираем жимолость для гербария. Рейс задерживается. Усть-Кут закрыт. Мы опять отправляемся на экскурсию. Чуть не опоздали. Нас искали и сердились. За три часа мы пролетели над Леной путь, который на теплоходе занял у нас четыре дня. В Усть-Куте тоже удается собрать жимолость. Вновь летим. Уже в темноте садимся в Красноярске и в 12 ночи в Новосибирске.
Три дня мы были участниками совещания по растительным ресурсам, восхищались Академгородком. 31 августа улетели в Москву. 1 сентября успели отвезти в первый класс нашу дочку Олю.
Мы были так очарованы природой Якутии, а ранее Камчаткой, что разрабатывали планы переезда в Якутский ботанический сад. Наши друзья– Кротовы старались, «болели» за нас, очень хотели, чтобы мы стали их соседями. Зина рекомендовала Андрея на должность заведующего отделом флоры. Этим планам не суждено было сбыться. В работе в Якутии нам отказали. В Новосибирске, курировавшим ботанический сад Якутска, Андрею дали нелестную характеристику.
Несмотря на это, наша судьба уже была решена. На совещании в Новосибирске приятная дама Локинская из геологического института в Магадане, улетая, на ходу мне сказала, что в Магадане организуется новый институт, который будет возглавлять Витаутас Леонович Контримавичус. Она написала координаты института и фамилию. Но я не придала значения этому факту. Магадан мне не нравился. Я помнила тягостный контраст, который произвел на меня этот город, в сравнении с веселой Камчаткой. Плохая слава ГУЛАГА усиливала впечатление.
Публикации 1968 г.: «О возрасте меловой реликтовой флоры юго-востока России». Совместно со мной «Типы побегов и их эволюция у жимолостных».
Поездки 1968 г.: Март–Тбилиси, Триалети, Мцхета, Сагурами, Цхнети, Загес. Батумский ботанический сад.
Апрель: Абхазия, Сухуми, Новый Афон, Гудаута, Пицунда, Гагра.
Май – Саратов–Вольск,
Июнь– Белгород, Воронеж, Борисоглебск, Новохоперск, Харьков. Киев, Житомир, Ровно, Львов, Трускавец, Ужгород, Мукачев, Рахов, Чоп.
Июль-август – Лена, Якутск, Усть-Нера, Мома, Хандыга, Якутск, Алдан, Томмот, Якутск, Олекма, Усть-Кут, Новосибирск.Октябрь-ноябрь: Батумский ботанический сад.
1969 Мы молоды и полны надежд. Дома у нас живет попугай Каруда, дико и очень быстро размножаются хомячки. Снегиря Ваську весной выпустили на волю. Антресоли нашей квартиры – это «корабль». Стены антресолей обклеили картинками животных из журнала «Юный натуралист». Тогда было мало цветных журналов. Повесили колокол. Постелили шкуры, устроили лежбище. Андрей с детьми там часто спит, залезая вверх по канату. Придумывали свой, якобы «морской» лексикон. Размахивали флажками. Знали морзянку. Было весело. Мы играли вместе с детьми.
Это было замечательное время. Но бывали и трудности. Нянька Прасковья отказалась сидеть с Павликом, и мы его, еще не достигшего четырехлетнего возраста, определили в детский сад. По утрам поднимали заспанных детей, вели в детский сад. В 1968-м году, когда Оля пошла в школу, продленки в ее школе не было. После занятий Оля возвращаясь домой, переходила трамвайные пути, сама себе согревала обед, а я обрывала телефон, узнавая, пришла она из школы или нет.
К тому времени относится и сближение с Валей Пироговой – матерью Олиного одноклассника Алеши. Валя жила этажом выше. Мы дружили не только с Валей, а со всеми обитателями их коммунальной квартиры. Вместе отмечали праздники.
Огромную помощь оказывали нам родители. Моя мама брала детей на лето на Зеленый мыс. Фактически благодаря их стараниям и состоялись наши экспедиции.
В те шестидесятые годы мы изредка ездили в старые русские города. Профсоюзная организация в Главном ботаническом саду работала образцово. И не проходило месяца, чтобы не организовывалась воскресная поездка. Таким образом мы побывали во Пскове, Новгороде, Пензе и в Чембаре (Белинском), Владимире, Суздале и других городах. Это нас просвещало. Андрей любил историю. Но и там предпочитал уходить на экскурсии за город, собирать по пути растения.
В апреле 1969-го года в Иркутске состоялось совещание по истории флоры и растительности высокогорий Северной Азии. Я очень хотела, чтобы Андрей занимался, прежде всего флористикой, укрепился прочно в этом амплуа, а уже потом продвигал теоретические работы. Но он думал иначе.
На этом совещании Андрей познакомился с Витаутасом Леоновичем Контримавичусом, будущим директором Института биологических проблем Севера в Магадане. Ему был нужен молодой энергичный ботаник. Он пригласил Андрея к себе на работу. Ему импонировали и его теоретические работы.
Майские праздники 1969 года мы провели в Беловежской пуще. А потом 9 Мая уехали во Львов, Трускавец, Золочев. Гостили у моей подруги Лены Высоцкой.
Дневник: 1 мая. Сегодня едем в Беловежскую пущу. Поезд Москва–Берлин вечером повезет нас в Брест. Андрей везет детей к родителям, я их провожаю на платформе «Дмитровская», а потом в спешке собираюсь. Наконец, надеваем рюкзаки. Радость отъезда. Через 30 минут мы на Белорусском вокзале. Тепло, празднично. Торгуют большими букетами ветреницы дубравной, хохлаткой. Разные народы, девицы в огромных круглых очках. Миниатюрная японочка в особенном дорожном костюме, негры. Наши с гармошкой, поют песни. С ними толстые жены. Только через час за окном начинаются щемящие весенние ландшафты, осинники, березняки. Пасмурно. Дождь. Наши попутчики едут до Могилева. Положительный дядя железнодорожник с увлечением рассказывает о том, как вышивает и гладью, и крестом. Его племянник уголовник выезжает из Москвы, у него три судимости. Таких столица не держит.
2 мая. В Бресте солнечно. Цветет миндаль, раскрываются лапками листья конских каштанов. На автостанции берем билеты до Каменюк. Оттуда рукой подать до заповедника. Бродим по тихим деревенским улочкам с криками петухов, кудахтаньем куриц, весенней пробивающейся травой. Некоторые дома выстроены на западный лад. В реке Буг двое купаются, набережная сильно вытоптана. В Брестской крепости разрушенные бастионы зарастают американским кленом, черной бузиной и белым тополем. Почти все деревья пробудились. Только белая акация голая, шелестит прошлогодними стручками.
Экскурсанты сбиваются в кучки вокруг мест, где 28 лет назад разыгрывалась страшная трагедия. Здание госпиталя почти совсем разрушено. Крепостные стены со следами взрывов. За рекой охрана. Совсем рядом граница.
Первые сборы. За крепостными стенами собрали чистяк, фиалку. Посадка на автобус до Каменюк с боем. Но мы неожиданно попали первыми. Безлесные пространства тянутся долго, уныло. Под конец думали, что леса не будет никогда, даже в самой Пуще. Наконец, под Каменюками первый лес. До управления заповедника около километра. На фасаде современной гостиницы изображены зубры. У проходной Леня – выдающаяся личность. Проверяет наши паспорта и ведет к начальнику. Он красив, вреден, одноглаз, невежлив. Обещает номер в гостинице, который нам не нужен. Но он чуть ли не приказывает. Расстроились. Леня обещает ночлег в сторожке. Обедаем в противной забегаловке и, наконец, идем в лес мимо загонов для животных. Но самих животных не видно, только полосатые поросята и одна кабаниха.
Бродим бедными сосняками с вереском и тимьяном, осушенными болотами и хорошими ельниками с печеночницей в полном цвету. Много цветущей ветреницы дубравной. К вечеру цветки заснули, поникли головками и в сумерках выглядывают белыми точками. На обратном пути подобрала машина – это нас разыскивал взволнованный Леня и накинулся. Его гнев смягчили бутылкой вина. В сторожку, где мы прибились, приезжали, уезжали лесники, в сумерках не разберешь. Пили вино, так по доброте душевной распорядился Леня. Ему мы отдали и наш главный презент – красную рыбу, полученную с Камчатки. Это его вдохновило на новую бутылку. Ездили по этому поводу в Каменюки. К нашей радости, там все было давно закрыто, так что обошлось лишь тем, что остатки ужина унесли за избушку. Только легли – начались бесконечные телефонные звонки. Духота, звонки и Леня – большой любитель поговорить. Вылезаем из спальников, идем на чердак. Там тоже не сахар – канистра с бензином бьет в нос вперемешку со свежим воздухом. Только успокоились и стали прислушиваться к пенью птиц и кваканью лягушек, как приехал большой автобус. Визг транзисторов, девиц и парней. Дрались. В конце концов мы крепко заснули.
3 мая. Легкий ветерок. В окно смотрит на меня скворец. Здесь их очень много. В сторожке закладываем гербарий и идем к местному ботанику Смирнову. У него уютный домик в Каменюках с двойным двором, в котором растут маленькие тисы. Колютея отмерзает до основания, а весной возобновляется. Смирнов не знает названий ни одного комнатного растения и аккуратно записывает. Местный парторг, большое начальство, агитирует нас посмотреть фильм о Беловежской пуще, но мы в отчаянии просим посмотреть на Пущу в натуре. Парторг не на шутку обижается. Через полчаса нас знакомят с лесоводом по фамилии Ренклод. С претензиями на лоск, как и положено человеку с такой фамилией. В его комнате шкура рыси. Долго и нудно он рисует нам план Лецкого лесничества. Терпение Андрея на пределе. Решаем идти пешком. Лес, ельники, огромные сосны. Красиво. В лесничестве егерь – Слава Высоцкий - устраивает нас у своей матери Павлины Ивановны. Потом ведет в дубраву, показывает загоны зубров.
Сразу находим Isopyrum thalictroides, Hierochloe alpina, Pulmonaria angustifolia. На березах много омелы. Ветреница дубравная аспектирует, голубые гепатики, огромный дуб, ива-бредина. Красота! Солнце. Слава рассказывает истории, связанные с тем, как приезжал в пущу Никита Хрущев на охоту. Рассказывает, каким тот был самодуром, когда выпивал! Ведет нас к искусственному озеру. До вечера мы бродим по пуще. Квакают жерлянки. При постройке озера домики бобров были разрушены, и бобры ушли в Польшу. Вечером слушаем рассказы Павлины Ивановны о военном времени, о довоенной Польше. Ее муж Юзек поляк, а она белоруска. Родила детей в 45 и 47 лет. Смотрит на нас блаженными счастливыми глазами.
4 мая. Березы выпустили сережки. Кабаны, а, может быть, зубры, изрыли всю дубраву. Очень много цветущего волчьего лыка. Береза пылит. У меня на пыльцу аллергия. Громовым чихом вспугнула кабанов… Андрей собирает чистяк. Он совсем другой, листья городчатые, цветки мелкие. Бродили ельниками, дубравами. Аспекты печеночницы и ветреницы. Погода хмурится. Рядом с нами у кормушек четыре зубра. Стоят независимые, жуют с достоинством. Не обращают на нас никого внимания. Вечером варили щи из крапивы. Павлина Ивановна жалуется: зубры сильно травят огороды. Летними ночами огороды охраняют с собаками.
5 мая. С утра гроза, сильный дождь, но тепло. Лесники сводят дебет с кредитом, считают на счетах. Наш хозяин не покладая рук грузит на повозку навоз и раскидывает его в поле. Сильно промок. В 4 дня лесники, закончив работу, уходят. Распогодилось. Поют птицы, кукует кукушка. Даем Павлине рубль за яйца. С хлебом они очень вкусные.
Идем на запад. Сразу попадаем в заболоченный ручей. Прыгаем с кочки на кочку, добираемся к пограничной заставе, а за ней к правительственной даче. Нашли несколько кустов ветреницы лютичной, здесь это большая редкость. Идем навстречу солнцу и наблюдаем, как за ним поворачивают головки цветков ветреницы. По ручью желтеет селезеночник. С дороги свернули на огромную поляну, окруженную дубравой с кормушками для зверей. На поляне дубы-исполины. Трава изумрудная. Среди травы люпин. Раньше, при поляках, его здесь сеяли. Он стал забивать естественную растительность. Пришлось его косить, чтобы не размножался семенами, но он продолжает расселяться, хотя не нарушает местную флору. Сегодня впервые покрылся зеленью граб. Долго ищем его сережки, чтобы собрать для гербария. Находим только женские. Желтозеленый клен в полном цветении. Вокруг деревьев гул – лакомятся пчелы. Тычиночные цветки уже опали. Пылит ясень. Бросаются в глаза огромные деревья – грабы, ясени, дубы. Возвращаемся в сумерках. Ветреница заснула, а калужница – нет, светится в полутьме золотом цветов.
Вечером Юзек рассказывает: когда пуща была польской, хорошо ухаживали за лесом. Тогда не было гнили, после ветровалов убирали, прореживали. Говорит, что лоси не выдерживают конкуренции с оленями. Помнит, как раньше медведи нападали на людей и скот, приходилось их ловить. Глаза у Юзека карие, лицо приятное, выразительное. Несмотря на усталость, вечером пошли, как обычно, на прогулку. Над головой бездонное небо, а в Пуще темно. Я испугалась рыка какого-то зверя.
6 мая. С утра отдыхаем. Дали Павлине рубль и пьем парное молоко. Стасик приглашает нас в Язвенское лесничество в 55 километрах к северу, уже в Гродненской области. Несемся по ухабам через всю пущу. Любуемся красотами. Рабочие ушли сажать топинамбур, а мы в лес. Печеночницы тут нет. Река, лес.
Неожиданно обнаружили, что собрали довольно много. Хороший повод – остаться тут еще на один день. Мы привязались к Павлине. У хозяев гость, родственник Павлины Ивановны, борец за правду Нестор, бывший лагерный.
7 мая. Весь день лежим на берегу озера. Мелкое, прозрачное, оно наполнено лягушками. Вокруг лес, приятный ветерок. Сгорели. Береза уже не сквозит, вся крона в ярких блестящих нарядных листьях. Яркая зелень кислицы, белые цветки в темноте ельников. Второй день летают комары, первый день, как поет соловей. Отцвело волчье лыко, поникли головки ветрениц, отцвела и сон-трава. И только дуб не проявляет никакой жизни.
8 мая. Ночью комары не летали. Было свежо и очень хорошо. Утром последний раз у Павлины пили молоко, простились. Не дождавшись автобуса, пошли пешком через лес. Везде вылезла кислица и своим нежным ковром покрыла землю. Парило, и из-за множества муравейников сильно пахло муравьиной кислотой и только что расцветшей черемухой. Легкой зеленью покрылись кроны дубов. Последний рывок, и мы в Каменюках. Быстро едем в Брест. По дороге городок Каменец погружен в белое кружево весенних садов. Мимо мелькает башня Белой Вежи.
Едем во Львов. Ночь в автобусе на откидных сидениях очень утомительная. Зажигали свет, постоянно входили и выходили бабки.
9 мая. Утром прибыли в старинный, очень красивый Львов. Долго искали площадь Богдана Хмельницкого, где живет моя подруга Лена. Она оказалась на работе. Мама Лены – Тереза Игнатьевна – чудесный человек. Обогрела, накормила, положила спать. Блаженствовали часа три, а затем пошли бродить по Стрийскому парку. Это кусок леса. Все пронизано стариной: и памятники, и башни. Ботанический сад маленький и очень чистый, красивый. За высокой кирпичной стеной – большие старые деревья, огромные вязы, липы, ароматные цветущие магнолии – чудесно!
10 мая. Утром ходила на рынок. Весь Львов покупает продукты только на рынке. В магазинах таких продуктов, как яйца, мясо, нет. На электричку опоздали – расписание не соответствует действительности. Мечемся по темным залам вокзала и за 8 (!!!) рублей покупаем билеты до Трускавца. Еще пять минут, и мы в поезде. До Трускавца езды три часа – красота и огорчение. Скорый, поезд совсем не скоро, только в час дня приполз в Прикарпатье. Парит. Ринулись вдоль железной дороги к буковому лесу, и – о радость! Полно новых для нас видов: белоцветник, галантус, сцилла, очень много отцветшей ветреницы дубравной. Дуб весь в курчавой листве. Есть и пихта. Тучи сгущаются, начинается дождь. Находим сциллу, желтую примулу. Пережидаем дождь. Андрей рассказывает мне о Богдане Хмельницком. Дождь усиливается. Ждать нет времени. Спускаемся в овраг. Многое напоминает Кавказ – белокрыльник, пролесник, заросль медвежьего лука, зубянка. Лещина огромных размеров. Чудесно!
Совсем промокшие собираем осоки. К шести часам подходим к станции. Моментально садимся на такси до Львова. Карпаты в дымке. Проезжаем Дрогобыч. Завязывается извечный разговор о хамах-москвичах. Андрей – коренной москвич, всегда болезненно относится к этой постоянно возникающей в провинции теме, злится.
11 мая. Закладываем трускавецкие сборы. Тереза Игнатьевна кормит нас на убой. Едем в ботанический сад, а затем в Погулянку – городской сад, вернее лес. Множество самых разнообразных деревьев, возможно, посадки, но одичавшие. В ботаническом саду много интересных травянистых растений. Сторож с собакой не пускает к альпинарию! Огибаем вход и попадаем в густой буковый лес, с глубокими оврагами, поросшими плющом.
12 мая. С утра идем в Институт биологии. Два прелюбезных ботаника – Голубец и Малиновский – советуют поехать в Золочев. Неосторожно попросили бумаги для гербария. Отвечают – в музее нам дадут газеты… В музее тихо и красиво. Любезный сотрудник музея Ив Петрович Завада долго водит нас по музею. Но наша цель – бумага! Получаем бумагу, хватаем и хотим быстро уйти. Но нам это не удается. На 3-м этаже в отделе палеонтологии необыкновенный носорог – второго такого, кроме Кракова, нигде нет. Отказать любезному смотрителю никак нельзя. Бежим наверх. Смотрим на носорога, за компанию и на мамонта. Ура! Мчимся. Заблудились. Андрей в поисках справочного бюро. Неожиданно обнаруживаем вокзал. Всего пять минут до отправления. Не доезжая Золочева, выходим и лезем в гору. Сразу же обнаруживаем степные склоны с адонисом, шалфеем, лапчаткой. Ветер. Поют жаворонки. Под нами облитое белыми садами село с огромной церковью. Вдали буковый лес. Проходим село. Наше появление не проходит незамеченным. Здесь мы новые люди. Особенно возмущает поселян борода Андрея! Поднимаемся по холму в буковый нетронутый лес. В травяном покрове – ветреницы, изопирум, василистники! Красота красот! Бродим до семи вечера. Набиваем папки. Спускаемся вниз, вновь любуясь весенней панорамой.
Как вкусен ужин, как хорошо, уютно у Лены. Два кота играют и прыгают, как пантеры.
13 мая. У Лены на работе опять разговоры о плохих москвичах, о суетной Москве. Надоело. Идем парками. Как хорош Львов весной! Успеваем заложить гербарий и посетить в музее гербарий. Но на шкафах пломбы! Прощаемся с городом, спешим! Толкотня, посадка. Самолет. Лена нам машет! Гул винтов.
Летом я и Андрей – участники дальневосточной экспедиции. Часть группы улетала прямо на Камчатку, а мы с Андреем выбрали Магадан, чтобы познакомиться с предполагаемой работой. В Магадане мы застряли до сентября. Чувствовали себя уже вполне сотрудниками магаданского Института. Договаривались о сроках приезда, пользовались транспортом, знакомились с обстановкой. Но института как такового еще не было. Была крупная лаборатория при геологическом институте. Она щедро снабжалась прямым каналом из Академии наук, так как было уже известно, что эта лаборатория отпочкуется от геологов в самостоятельное подразделение. С жильем были огромные трудности. Нужно было формировать кадры, отделы, структуру института. Только у Витаса Контримавичуса – будущего директора – была квартира, куда стекались все полевики, как будущие сотрудники, так и командированные из Владивостока и Москвы. Сплошная текучка на фоне обаятельнейшего, милого, простодушного Витаса. Очарование дому придавала и его скромная и терпеливая супруга Светлана Бондаренко. Будущее казалось нам ясным и прекрасным. Трудности нас совершенно не пугали. К тому времени относится знакомство с биологами из Владивостока, среди которых была Мариса Григорьевна Казыханова, дружбу с которой я сохранила до сих пор. Теперь она заведует зоологическим музеем при университете.
В Магадан прилетели в середине июня. В Москве лето в зените, лесные травы уже давно отцвели, а в Магадане, сыром и холодном, состояние природы весеннее. Прибитые дождем яркие герани и княженика по обочинам дорог напоминают клумбы. Ярко зеленеет лиственница.
С городом мы уже знакомы. Магадан расположен между двумя большими сопками – Нагаевской и более высокой, 700-метровой – Марчеканом. По краям бухты Нагаева на приморской сопке улицы, вернее улочки, идут круто вверх. Сохранились маленькие приземистые насыпные дома – первые магаданские постройки. Но на вершине сопки и на противоположном, защищенном от морских ветров и туманов склоне, – асфальтированные широкие улицы. С сопки вниз спускается главная улица Ленина. По краям – красивые лиственницы. Вдоль улицы капитальные 5-этажные «сталинские» дома. За ними – коробки панельных домов расположились не только на приморской сопке, но и расползлись на противоположную. Зелени почти нет. Только в центре города – парк, остаток природного лиственничника в довольно жалком состоянии. Есть и музей. Это небольшое бревенчатое здание, окруженное несколькими лиственницами и черемухой. Остальное – голые коробки.
Улица Ленина в основании сопки плавно переходит в Колымскую трассу, снова поднимаясь на гребень невысокой сопки. Сохраняются и старые колымские названия, например, улица Транзитная. Еще вполне можно себе представить, каким был этот город во времена ГУЛАГа.
Нам дали адрес Росгипрозема – организации, связанной с землеустройством, и в том числе с геоботаническими описаниями. Мы хотели обратиться к коллегам и просить содействия с жильем и организацией работы. Двухэтажное небольшое уютное здание находится на окраине Магадана. Все ботаники на полевых. К кому обратиться? Миловидная женщина оказывает нам неоценимую услугу. Звонит проректору педагогического института. Говорит хорошо поставленным голосом: «Необходимо устроить сотрудников Академии наук из Никитинского ботанического сада»! Она перепутала Главный ботанический сад, где мы работали, с Никитским – в Крыму. Видимо, у нее приятные воспоминания.
Перед зданием педагогического института навытяжку стоит проректор, окруженный сотрудниками. Выделяют на всё лето (!!!) прекрасную комнату, в которой мы не только спали, но и работали. Подружились с комендантом – милой женщиной. Она однажды досушивала наш гербарий.
1969 г. Магадан. Андрей Хохряков
Первая экскурсия под проливным дождем на Нагаевскую сопку. В ее основании с правой стороны бухты – морской порт. Стелется туман. Штормит серое море. Безрадостная картина. Перескакивая с одной каменной глыбы на другую, обходим сопку. Между камнями выглядывают кусты цветущего багульника, спиреи Стевена. Вымокли до нитки.
Институт биологических проблем Севера пока еще не открыт. Это только одна лаборатория. Она располагается в том же прочном трехэтажном здании Геологического института, которое мы посещали в 1967 году. Энергичные и жизнерадостные биологи ютятся в одной комнате, живут будущим. Первый, кого мы встретили, – суетливый Михаил Адольфович Вайнриб. Он по специальности врач. Хирург. То и дело сообщает по телефону: «Вас слушает доктор Вайнриб». В Магадане наслышаны. Приехал, дескать, молодой доктор биологических наук, директор нового института. Михаила Адольфовича принимают за доктора наук, а то и за директора. Это ему очень нравится. Витас не обижался, только улыбался.
Витас, хотя мы не были сотрудниками института, сразу же пошел навстречу. Посоветовал ехать на Эликчанские озера. Рассказал, что в верховьях реки Ямы есть избушка, в которой в настоящее время находится известный зоолог из Владивостока Бромлей с супругой и двумя студентками. Туда мы и можем заехать. На единственной на всю Магаданскую область высокопроходимой машине ГАЗ-66 – предмете гордости лаборатории – едем по трассе. То и дело останавливаем машину, выскакиваем и собираем растения. Ведь в этих местах такое удобство создано для нас впервые. Шофер Володя терпеливо выполняет наши просьбы. Вот и знакомый перевал на 150-м километре. За ним почти незаметный поворот на восток мимо огромных наледей. Пересекаем вполне невинную небольшую речку Яму. На большой поляне – маленькая избушка. В ней зоологи препарируют леммингов. Это совсем непростое дело. Ловушки, маленькие зверьки. Дело для нас совсем незнакомое.
На следующий день зоологи уезжают в Магадан. А мы пересекаем реку и идем на самую высокую в этом месте сопку с триангуляционной вышкой.
Погода портилась, река слегка вздулась. Поднялись на сопку, размышляя о том, как трудно было по распадкам и курумникам тащить вверх тяжелые бревна для триангулы. Рассуждал Андрей и о том, что мы пока молоды и хорошо ходим, но со временем его сменит и разделит трудности подъемов и экспедиций подрастающий сын. Павлу тогда было всего шесть лет, и это казалось пока мечтами. Но жизнь бежит быстро. Так и получилось, наш сын Павел прошел с нами много километров!
На спуске мы увидели: река разлилась, вода быстро прибывает. Вместо одного русла уже несколько, основное русло особенно стремительное. Не стали раздеваться. Холодно. Выбрали жердь покрупнее, взялись за нее и друг за другом пошли. Первые рукава преодолели без труда. Но на стремнине нам было уже по горло. Едва удержались, и то только благодаря силе Андрея. Главное, нас не унесло и не захлестнуло. Выбрались на берег и побежали к избушке. Быстро растопили печь, высушились, я успокоилась. Наша жизнь была на волоске, а Андрей только иронично подтрунивал надо мной.
Август 1969 г. Эликчан. Магаданская обл.
Непогода разгулялась не на шутку. Мы оказались отрезанными от лесной дороги. Никакой ГАЗ-66 по такой стремнине не мог проехать.
Обследовали незатопленные окрестности. Время текло. Непогода длилась долго. Я уговаривала Андрея заняться сбором магаданских растений для эксикат. Собираешь 100 листов. Делаешь подробную этикетку и рассылаешь в самые известные гербарии. А за тобой числится научная работа. Хотя какая же это научная работа! Но я хотела, чтобы у Андрея было больше научных работ. Да и у меня тоже. Поэтому я собрала для эксикат одну низкую осоку – Carex eleusinoides, пронизывающую длинными и прочными корнями песчаные отмели у ручьев. Андрей досадовал. Он не любил ремесленной работы. Тем более, что бумага кончилась, а новые сборы прибывали. Меня радовало то, что в соседнем лиственничинике было полно жимолости, которой я продолжала заниматься. В лиственничной пойме цвел «колымский ландыш», крупная грушанка кровянокрасная.
Только через неделю вода постепенно спала. За нами приехала машина. Шофер Володя очень обрадовался. Был уверен в том, что мы утонули. В тех местах это дело привычное.
В Магадан приехала большая группа паразитологов – из Москвы и Владивостока. Преподаватели, студенты. Их нужно отвезти к маленькой избушке на берегу Колымы у Среднего Кана. Местечко под названием «Топографический» находится в среднем течении реки Колымы. Все рвутся побыстрей уехать. А нам нужно задержаться, досушить гербарий. Шофер Володя запил, и это нам на руку. А так как с шофером мы подружились, сложилось мнение, что мы подговорили его задержаться. Время шло. Обстановка накалялась.
Нашли нового водителя. Погрузились. Народ веселый. Едем по трассе. Опять 150-й километр трассы. Теперь хорошо знакомые места: Атка. Палатка. Запыленные, едем без остановок. Побыстрей бы до добраться до Среднего Кана. Но машина барахлит. Ночь нас застала у Черного озера. Сколько времени уйдет на ремонт – никто не знает. Водитель говорит – до утра. Все замерзли. В сумерках белых ночей бродят вокруг машины, прыгают, согреваются. Андрей решил пойти на сопку. На подъем ушло не больше часа. Наверху мне все чудятся крики. «Нас зовут!» – я волнуюсь. Андрей отмахивается. Оказалось, поломку быстро исправили, стали нас звать и не дозвались. Встретили нас более чем враждебно. Ничто не предвещало дружбы.
Август 1969 г. р. Колыма. Топографический
Через день мы все же добрались до Топографического. Изба у берега Колымы служит временным стационаром. До нашего приезда в избушке жила одна Мика (Мариса) Казыханова.
Витас дал нам в помощники лаборантку. Ранее Эля Зальцман работала на Чукотке. Устала от Севера и приехала на юг, в Магадан. Ей Магадан после Чукотки мнился курортом. Андрей, наоборот, считал: раз с Чукотки – закаленная. Конфликт представлений.
Договорились с местным мужиком. Он на моторке меня, Андрея и Эллочку перевезет на противоположный берег Колымы, а вечером возьмет обратно.
Река черно-стальная. Это работают драги, перемывают грунт, моют золото. Мотор то и дело глохнет. Я восторженно показываю Андрею: «Мы пойдем туда-сюда!». Он в ответ: «Если доберемся до берега…» Добрались. Но тут же ленивая Эллочка осталась на берегу. Весь день поливала ноги холодной водой. Жарко. «Мыла Марусенька белые ноги». Гельминтологи веселились, рассматривая ее в бинокль.
А мы по раскаленным склонам пошли вверх, чуть не ошалев от жары. Так разгорячились, что у вершины сопки брали мох в мочажинах, выжимали из него воду на голову. К реке вниз бежали изо всех сил и в одежде бросились в воду. Но не надолго. Мгновенно холод проник во все члены.
Несколько раз мы влезали в холодную воду Колымы. В основном для фотографии. Оказалось, осколков стекла в реке достаточно. Андрей поранил ступню. Поэтому, когда уезжали, на катер его несли на руках. Провожали все. Мы очень сдружились.
Алексей Петрович Васьковский рекомендовал нам посетить интересное с ботанической точки зрения место – курорт Талую. Здесь есть целебные грязи. Приехали под вечер. В гостинице нас, в полевой одежде, с рюкзаками и гербарными сетками, встретили враждебно. Не возьмут. Грязные. Что нам делать? «Идите в зону, там гостиница!» «Далеко?». «Километра три!». Идти в зону не хочется. Тащить вещи в ночь…. Что делать? Где ночевать? Нам очень повезло. В центре курорта пожарная часть. Она – пупок курорта, его главная достопримечательность. При ней маленькая гостиничка. Начальник пожарной части Таран, крепко сбитый загорелый хохол средних лет, преисполненный важности и доброты. Он принял нас как своих родных детей, положил на кровати, застеленные чистейшим бельем.
Утром мы сидим на площадке, сушим газеты, закладываем гербарий, любуемся красотами курорта. «Вы должны пойти на озеро Галитур», – советует Таран. «Г» он произносит как достойный сын своего народа. Туда он в компании всех пожарных собирается на пикник.
Вдруг над курортом начинает кружить Ан-2. На наши головы сыплется дихлофос! Это разгоняют комаров. Заботятся о курортниках!
В августе мы снова на Эликчане. Народ разнообразный. Много студентов. Вечерами песни под гитару. « Ах какая ты близкая и ласковая!» – поет Андрей. А Лиза Скрябина, внучка известного академика паразитолога, спрашивает его с удивлением: «Неужели это вам нравится?». Нравится. Все нравится. Особенно: « Приходишь – спасибо, уходишь–привет»... И многое, многое другое.
Грибов масса. Много спелой жимолости. Яма сильно обмелела, перейти в сапогах ее ничего не стоит. Утром решаем в очередной раз приготовить грибы. Выхожу с ведром. Набрать их – всего полчаса. Но каково разочарование. Ночью был заморозок. Грибы обмякли.
Сентябрь 1969 г. Долина Гейзеров
Витас дает нам машину для поездки на Ольское плато. В августе паводков уже, как правило, не бывает, и дорогой служат широкие речные галечники. Вдоль реки Олы, берущей начало на Ольском плато, едем несколько часов. Испытание. Меня сильно укачало. Остановились перед так называемой Китайской стеной. Сделали всего один маршрут. Находок много. Мы хотели найти карагану гривастую, о которой в 1967 году говорил Васьковский. Но не нашли.
Нам жаль расставаться с Витасом, с Магаданом. Хотелось уже собирать материал для «Флоры Магаданской области». С Витасом мы подружились и считали себя членами его коллектива. Но у нас командировки на Камчатку.
На Камчатку мы в начале лета еще в Москве отправили матрасики для сушки гербария, подписанные «АХ», что означало «Андрей Хохряков». В сентябре должно было состояться совещание «Биологические ресурсы суши Камчатки». Для этой цели в Петропавловске был арендован теплоход, превратившийся в гостиницу. Там мы встретились с новыми друзьями и с нашими московскими знакомыми.
Конец совещания венчался осмотром долины гейзеров, куда нас забрасывали на вертолетах. В те времена существовал туристический, довольно тяжелый пеший маршрут в долину гейзеров с остановкой в Жупаново. Нас же с легкостью вертолета партиями забрасывали в долину. Мы спускались в узкое ущелье речки между сопками, поросшими высокотравьем и каменными березами. Вдоль ручья выбрасывается пар. Фонтанами бьет кипяток. Шипит вода. Булькающие озерки в пестрых гейзеритах. Зрелище особенное и завораживающее. Каждый гейзер имеет свое название. Свой режим.
1969 г. Эликчан. Леня Контримавичус и Андрей Хохряков.
После совещания вулканологи нас забросили на стационар в кальдере вулкана Узон. Извержение было такой силы, что сорвало всю гору до основания, оставив чашу размером в несколько километров с высокими краями. В чаше разнообразные озера. Рассказывали: есть такие, которые растворяют металл. Как всегда в новых местах – стращали. Сборы делали на стенках кальдеры, покрытой тундровой растительностью. Вернулись в Петропавловск целыми и невредимыми.
Живем в квартире наших друзей Рябовских. Они гостят у нас в Москве, а мы у них на Камчатке. Интересная пара. Рябовский- начальник «Охотскрыбвода». Приятный человек, живет на Камчатке давно. Кооперация на Камчатке связана в основном с рыбой. Еще в 1967 году, когда я интересовалась, как собирают на Камчатке жимолость, Рябовский пригласил нас к себе в гости. Красная икра лежала горкой на большой тарелке. Жена-камчадалка уговаривала есть ее со сладким чаем. Мы подружились.
Льет дождь. Холодно. Несем с рынка продукты. Предвкушаем вкусный ужин. Но квартира занята. Дочь Рябовских готовит ее к приезду родителей. Нам некуда ступить. Стоим на пороге. Схватили рюкзаки и снова оказались на улице.
Взяли такси и отправились на соседнюю сопку, в другой район Петропавловска, к Дъяконовым. Они к тому времени переехали из Ключей в Петропавловск. Старик Дьяконов больной, на пенсии. Мария Александровна извлекла максимум пользы из его регалий. Сотрудники лесничества обеспечивают их дровами. Квартира в новом 5-этажном типовом доме с печным отоплением. И это удобно. Мария Александровна не думает расставаться с печью, как это делают почти все ее соседи. Такие же печи стояли и в Магадане. Но очень быстро в начале 70-х годов печи были полностью выброшены.
Едим фирменные с пылу с жару пирожки Марии Александровны. Уют и любовь. Как же нам было там хорошо!
По возвращении с Дальнего Востока Андрей улетел в Тбилиси на ботанический съезд.
К Андрею грузины относились по-отечески. Особенно Анна Лукьяновна Харадзе – заведующая гербарием. Он ведь уже давно работал на Кавказе и часто приезжал в Тбилиси в Ботанический институт. Позже Андрей гордился тем, что по материалам съезда был издан сборник, содержащий в основном грузинские работы, и только два автора были негрузинами, среди них Андрей. Как нужна была ему в это время человеческая поддержка!
На статьи Андрея из «Ботанического журнала» продолжали поступать отрицательные изматывающие отзывы.
В Москве Андрей начинал обработку наших трехлетних сборов в Сибири и на Дальнем Востоке. Задумано собирать материал для «Флоры Магаданской области». И меня, и Андрея почти без исключения все друзья отговаривали ехать в Магадан. Родственники также всю затеянную кампанию называли добровольной ссылкой. В лице Контримавичуса мы видели доброго ангела. Его личность сыграла немаловажную роль в нашем окончательном решении уехать на Дальний Восток. Он принял горячее участие в судьбе Андрея, рекомендовал быстрее оформлять и диссертацию, и монографию.
Публикации 1969г.: Статьи: «Новый вид чистяка из Колхиды» и «Нектаропродуктивность некоторых видов эремурусов, выращенных в Москве». Эту работу мы проделали вместе.
Поездки 1969 г.: Май: Беловежская пуща, Львов, Львовская область (Трускавец, Золочев). Июнь: Магаданская область (Нагаево, Марчекан, Эликчанские озера, Черное озеро, Среднекан, Талая, Армань), Камчатка (Долина Гейзеров, кальдера Узона, Сосновка). Кавказ (Тбилиси. Батуми).
Глава пятая: Первые годы в Магадане. Поездки по Колымской трассе.
Ольское плато. Чукотка. Охотоморье (1970 – 1973)
1970 Зимой 1970 года мы еще раздумывали, ехать или не ехать в Магадан. Дома все было привычно. С другой стороны, под руководством В.Ворошилова никакой надежды на продвижение по служебной лестнице ни у меня, ни тем более у Андрея не было. Повысили сотрудников, проваливших отчеты, а нас оставили на прежних, унизительно маленьких ставках. Андрей продолжал быть младшим научным сотрудником, я – лаборантом.
Андрею снятся хорошие сны, и есть у него хорошие предчувствия. Но в то же самое время он пишет будущему своему начальнику Контримавичусу о несчастном роке. И сам как-то верит в это.
В конце марта мы едем в Майкоп в гости к другу Андрея – Мише Алтухову. С нами шестилетний сын Павел. В Майкопе много тихих улиц с одноэтажными, побеленными на южный манер домами, окнами со ставнями. В одном из таких домов, окруженном плодовым садом, живет Миша.
Миша продолжает работать в Кавказском заповеднике. Толстый, с добрым круглым лицом, он похож на Пьера Безухова в исполнении актера Бондарчука в фильме «Война и мир». Оба друга – толстый и тонкий, Андрей и Миша – выглядят смешно и старомодно. Их связывают университетские воспоминания и бережное, нежное отношение к науке. Миша кончал метеорологический техникум, часто смотрит на небо, рассматривает облака, нас просвещает. Миша живет в небольшом домике, окруженном плодовым садом. В доме еще не убрана новогодняя елка.
Миша суетится, все время подчеркивает важность момента, восклицает: «Приехал Андрей Павлович с супругой! С супругой!» Нам у Миши хорошо. Домики, весна, предгорные леса и покой.
Все дни, вплоть до второго апреля, мы ходим по предгорьям. Светлые, еще не распустившиеся грабовые леса в первом весеннем состоянии. Андрей обнаруживает свой, недавно описанный кавказский вид – чистяк Попова. Цветет фиолетовая душистая фиалка, соломонова печать, шалфей клейкий. Много пролески, хохлаток, ветреница лютичная. Много цветущих растений в этих нарядных лесах. Дороникум восточный поворачивает яркожелтые соцветия – следит за солнцем. Живучка восточная едва высовывает свои необычные темные пушистые листья. В полном цветении кизил мужской с прямыми, как стрела, побегами, увенчанными желтыми мелкими цветками. И, конечно, пенно-белая алыча, создающая нарядность всего Майкопа, окрестных лесов. Колючие, голые, еще не облиственные кусты боярышников с прошлогодними не опавшими листьями наподобие зимнего дуба. У бирючины обыкновенной вечнозеленые листья только в основании кустов, там, где она была укрыта снегом. Выше, на голых ветвях ее начинают отрастать новые блестящие листья. Во влажных ложбинах большие нежные листья медвежьего лука с белой толстостенкой кажутся посаженными на клумбе. На почве стелется гибкий бересклет европейский и типичная лиана – каприфоль.
Почти ежедневно мы ходим на экскурсии и, к удивлению Мишеля, как зовет его Андрей, много времени затрачиваем на закладку, переборку, то есть на нашу обычную экскурсионно-гербарную жизнь.
Миша беспокоится. В Кавказском заповеднике перемещения, перестройки. Он партийный лидер, стремится к восстановлению порядка. Но «царские охоты» с большим размахом проводятся регулярно. Это возмущает Мишу. Он борется, но бесполезно.
Такие честные члены КПСС (Коммунистической партии Советского Союза) в какой-то степени сдерживали нарастающее беззаконие. Андрей таких партийцев мне называл дураками. В партию он принципиально не вступил и меня отговорил. Когда он работал в Кобулети, его мать Ольга Андреевна уговорила вступить в комсомол, надеясь на будущее продвижение. На том и кончилось.
Гостеприимству Миши нет предела. По утрам он варит кашу нашему сыну. Принес с рынка огромную индейку, сварил ее в ведре. Индейка в Майкопе – традиция. К индейке обязательны вино и философская беседа!
Ясные погожие дни сменились холодным дождем. Река Белая вздулась и разлилась. К нашему счастью, дождь не затянулся. Снова засияло солнце. Наступили ясные и очень теплые дни с фенами – теплыми ветрами с гор. Миша боялся пыльных бурь. Сказывалась близость степей. Наш шестилетний Павел оказался молодцом. Мы гордились: он прошел сам более семи километров. Для такого возраста – испытание. Мы подбадривали его, показывали водомерок на лужах, встретили черепаху и двух гадюк, выползших погреться.
Уже в вечерней полутьме мы, очень уставшие, подходим к Мишиному дому. Решили подшутить, как-никак 1 апреля. Павел бежит вперед, кричит: «Мама с папой потерялись!». Наивный Миша поверил и разволновался. Расставались, как родные, с грустью. Нам уже не суждено было еще раз увидеться. Миши нет на свете. И я не знаю, сбылось ли его сокровенное желание лежать на вершине горы Аишху, на месте, где он впервые нашел тюльпан Липского.
4 апреля мы улетели в Ставрополь. Нас встретили Скрипчинские – Василий Васильевич и его сын Володя с супругой Галей Шевченко. Устроили в гостинице, показали ботанический сад, одолжили деньги. Квартира у Василия Васильевича со старинной мебелью, на стенах пейзажи Гречишкина. Мы, к своему стыду, не знали этой знаменитости, но вежливо кивали, рассматривая очень хорошие пейзажи. Хозяева удивлены нашим решением поехать на Север. Особенно в Магадан… Опасения пожилого человека, привыкшего к южному теплу и своему краю, где совмещаются и степи и горы, – понятны. Ему непонятно наше бесстрашие. Он нам показывает свои поэтические очерки об эфемероидах, дарит книжку об онтогенезе. Человек иного поколения, он с большой терпимостью относится к теории яровизации и в целом к Лысенко.
Скрипчинские организовали для нас поездку на Сингелеевское озеро – гордость жителей Ставрополя. Огромная чаша озера находится в 20 километрах от Ставрополя и на 200 метров ниже города. Во время экскурсии мы все время видим зеркало этого огромного озера. Поют жаворонки. Цветет чистяк – особый интерес Андрея. В грабовых лесах сплошной голубой ковер пролески. Картина удивительно красивая, особенно в солнечный день. И этот, не очень легкий поход, с подъемами, спусками и пронзительным ветром наш Павел выдержал героически.
Скрипчинские нас сопровождают и в музей – также гордость Ставрополя. Особенно нажимают на созерцание картин Гречишкина. Но Андрей, как всегда, досадует, когда мешают ему уйти в очередной раз на природу. Даже каменные бабы, памятники древности, его не вдохновили. Наконец мы в грабовом лесу. Собираем пролеску, толстостенку и белокопытник. В.В.Скрипчинского, как и Мишу Алтухова, мы больше не увидели. Отъезд в Магадан оторвал нас от Европы.
Я с Павликом улетела в Москву. А Андрей продолжил весеннее путешествие в Тебердинском заповеднике в одиночку.
Отъезд в Магадан откладывался. Все упиралось в рабочие места – академические единицы, которые должны были спустить из Академии наук в магаданскую лабораторию – будущий институт. Обещали только к маю.
Я продвигала свою работу с жимолостями, поэтому решила летом поехать на Восточные Саяны. Южное побережье Байкала было подходящим для этой цели местом. Туда я поехала с Ниной Алянской, сотрудницей нашего отдела флоры в ГБС. Летом в ожидании места в Магадане Андрей воспользовался возможностью поехать в Среднюю Азию с экспедицией ботанического сада.
22 июня он мне пишет из Варзобского ущелья. Ему без меня тоскливо и одиноко: «Хочется в высокогорья, но они доступны менее всего. Позавчера на весь день, с 5 утра, ходил в горы, долез до снегов, устал зверски, но было очень хорошо, нашел много интересного. А вчера и сегодня разбор материала, сборы на жаре, без тени очень утомительны. Ночи прохладные, хорошие, но ночами меня мучает аллергия. К тому же прангосом обжег все руки. Кожа покраснела, покрылась волдырями, чешется.»
« 23 июня. Майка, дорогая! Любимая! Кажется, я начинаю акклиматизироваться. Жара уже не так действует угнетающе, как в начале. Или просто стал привыкать? А вечера чудесные, прохладные. Но на душе по-прежнему тоскливо. Так жаль, что ты не со мной и не видишь тех красот, какие вижу я. Проехали через Душанбе на юго-восток, на Дарвазский хребет, прямо на границу с Афганистаном. Одну ночь провели на берегу Пянджа. Река не очень широкая, метров 200, но с быстрым течением. На другом берегу такие же горы, но это уже Афганистан. Кажется, можно даже их потрогать руками. И что удивительнее всего – можно подходить к самому берегу реки, черпать из нее воду. Даже в Закарпатье этого не было. Потом мы две ночи провели на Дарвазском хребте на 3-х тысячах метров. Чудесное здесь место. Альпийские луга, полосы не стаявшего снега, цепи соседних хребтов вдали, также со снежными остриями. Цветов масса. Самые настоящие альпийцы, что мне хотелось в первую очередь посмотреть в Средней Азии. И лазить высоко не надо, потому что дорога проходит через перевал на высоте 3 тысячи метров. А чуть пониже – субальпийские луга с массой цветущего Eremurus aitschisonii, гигантские свечи в 1,5-2 метра высотой, светло-розовые, очень красивые на фоне темной зелени.
Дорога сюда по ущельям Вахша тоже очень была красивой. Река течет в узком каньоне, вокруг высокие горы с красными скалами самой причудливой формы. Дорога проложена в этих скалах так, что внизу видишь бушующую реку, а вверху только небо. Это уже преддверие Памира. А до настоящего Памира отсюда, от Пянджа, не так уж и далеко, километров 100».
7 июля в письме он мне рисует карту маршрута и остановок на хребте Петра Великого. Пишет: «Три раза я лазил здесь в горы до ледников, до вечных снегов. Один раз попал в грозу, весь промок, потом меня отпаивали спиртом. Другой раз чуть было не попал под обвал. Но, в общем, очень доволен. Высокогорья посмотрел более или менее подробно. Видел ледники, альпийские луга, разные там озера. Водопады. Вообще среднеазиатские горы, пожалуй, самые трудные. Очень крутые. Много осыпей, реки холодные и бешеные. Но зато здесь интересно. Флора эфедры и гинкго растут бок о бок».
Были у него иногда неожиданные, но очень приятные хозяйственные порывы. Он мне пишет, что купил мне верблюжьей шерсти на 16 рублей!
Вернувшись в Москву, он мне пишет с дачи: «Я блаженствовал в подмосковной прохладе, весь находясь в состоянии непрерывного тихого восторга от того, что я дома, со своей дочкой, иду по настоящей зеленой свежей траве среди моря лесной зелени, что вокруг меня прохладный влажный воздух, лес с его елями и березами, ручейками, надо мной голубое небо с большими белыми облаками и вовсе не жгучее солнце, а ласковое и приветливое, что кругом простые, обыкновенные, но яркие цветы. Летают стрекозы, бабочки. И даже комары вызвали у меня восторг. Вот она, родина, дышишь полной грудью и никак не надышишься».
Только в конце лета, в августе, пришло известие о том, что место заведующего лабораторией ботаники получено, и Андрей должен срочно лететь в Магадан.
Он подал заявление об уходе. Одновременно он вызвал меня из Сибири.
Магадан, 1970 год
В Москве на Ярославском вокзале меня встречал возбужденный Андрей. Спрашиваю: «Как дела, когда отъезд?» Он мне в ответ: «Отмечали именины отца. Было много жертв алкоголя. Мы спасли дядю Витю. Он пьяный лежал на рельсах. Мы с отцом его еле притащили домой! Тачка вязла в песке!» Я сразу же представила себе эту трагическую картину. По Казанской дороге поезда ходят часто. У нас на платформе «Отдых» гнусавый голос все время предупреждает: «Осторожно, идет поезд! Осторожно, идет поезд!». Дядя Витя, большой и грузный, лежит на рельсах! Господи! Но это для затравки, для юмора.
Главное, о чем он радостно сообщает, – это об огромном облегчении в связи с тем, что ему не нужно уже ходить строго по часам на работу, он свободен. О, сладкая свобода! Для него она была особенно дорога. Не ходить по звонку!
Он опасался, сможет ли руководить коллективом. Ведь до сих пор он работал всегда один, никем не руководил, кроме меня…
На работе я устроила небольшой прощальный ужин, где было сказано много, как положено, теплых слов. Лаборантка говорила с огорчением, что только-только стала понимать почерк Андрея, а он уезжает. Мы не предчувствовали долгой разлуки с Москвой. Казалось, едем ненадолго и ни с кем не расстаемся. Едем во вполне известные края.
Сразу по приезде в Магадан, не теряя времени, Андрей поехал в поле.
Мы часто пишем друг другу. 16 августа он на машине едет по Колымской трассе. Пишет мне: «Я теперь уже в качестве капитана своего маленького кораблика на колесах. Экипаж, кроме меня: Гена Сныткин (сотрудник лесной станции в Магадане), его лаборантка Галя, шофер Петя. Снова я сижу в машине, несусь по Колымской трассе. Мелькают за окном мрачные сероватые сопки, тощие лиственничники, уже тронутые осенней ядовито-лиловой краской ерники. Снова давно уже известные – пятьдесят шестой, сто пятидесятый, Атка, Мякит, Стрелка. А там, далее уже и неизведанные tеrra incognita borealis (неизвестная северная земля, как говорили древние греки и римляне). Вот проехали Оротукан, Спорное, вот и великая северная река, название которой десятилетиями наводило ужас на советских граждан, – Колыма! На самом деле это просто река, широкая и полноводная, величественная в своих зеленых таежных берегах».
Остановились они в Усть-Таскане, в лесничестве, и отсюда Андрей делал восхождения на горы. Он пишет в том же письме: «Лазил я на высокую гору, совершил очередное восхождение. В начале шли с Геной через топи колымской поймы. Ползли вверх по осыпям и стланику. В конце концов Сныткин не выдержал, и пришлось мне его оставить внизу. Но вершина меня разочаровала. Флора богаче, чем на Аннушке, но все же бедновата, и потом, все уже отцвело. Горная тундра ярко-лиловая и желтая, как тогда на Оле в 1967 году. Потом лезли назад, вниз, по тем же осыпям. Продирались через те же дебри в пойме и долго кричали и орали на берегу Колымы, чтобы за нами прислали лодку. Уже поздно. Восемь часов. Смеркается, холодно, над Колымой плывут низкие серые тучи. А переправы все нет и нет. Мы уже совсем было пали духом, пока за нами не приехали. А как потом было хорошо оказаться в теплом доме, наесться и улечься в теплом спальнике! Почти такое же удовольствие мы испытали вчера, вымокнув под сильнейшим дождем». И далее: «Майя, дорогая, все время думаю о тебе. Как было бы здорово ездить вместе, и так мечтаю о том времени, когда это осуществится. Нет со мной настоящего, искреннего и преданного друга, и это часто угнетает. Не с кем посоветоваться в некоторые критические моменты, неоткуда ждать поддержки. Еще целых два месяца разлуки впереди! А так хотелось бы видеть тебя здесь!»
После трассы полеты на Яму, Ольское плато с приключениями.
Вот как он описывает заброс и работу на Ольском плато в письме от 14 сентября 1970 года: «Здравствуйте, мои дорогие! Только что вернулись мы с Ольского плато. Без ложной скромности: пребывание на нем и особенно путь обратно – самая настоящая героическая эпопея. Самая стопроцентная романтика. Началось все хорошо. Третьего числа мы, наконец, улетели на вертолете. Мы – это я, Сныткин, Юрцев (Борис Александрович Юрцев – выпускник МГУ, сотрудник БИН. За монографию «Флора Сунтар Хаята» ему, минуя кандидатскую, была присвоена степень доктора биологических наук), и его аспирант Саша Галанин – высокий сильный парень. (в настоящее время Александр Владимирович Галанин доктор биологических наук, профессор, директор ботанического сада-института РАН во Владивостоке). Погода была хорошая, солнце, ясное небо с редкими кучевыми облаками. Под нами как макет – хребты из остроконечных серых гольцов, опоясанные ярко-лиловым поясом горных тундр и еще зелеными лиственничниками. Подлетаем к плато – картина резко меняется. Вместо голых безжизненных гольцов – холмистая равнина, уже побуревшая, но покрытая густой растительностью. Опустились как раз в том месте, о котором нам говорил Васьковский, что там есть карагана, близ озера и истоков Олы. Встали лагерем на берегу речки, текущей в сторону Колымы, напротив горы, покрытой уже совершенно золотистой лиственницей. Было тепло, тихо и спокойно. Быстро поставили палатки, сварили кашу и отправились делать открытия. А их сразу же оказалось уйма. Кобрезия сибирская, арктический злак фипсия, кляйтония Васильева, находившаяся до того в двух-трех местах, все это почти одновременно, рядом друг с другом. В общем, богатства Ольского плато превзошли все ожидания. Всего за 10 дней мы там нашли 333 вида. Из них много редких, не указывавшихся до сих пор для Колымского нагорья. Из них особенно интересны, кроме уже названных, проломник Городкова, крупка узколепестная, оксиграфис, камнеломка дернистая, лихнис аянский, мак аянский. Да всего и не перечислишь. Очень мне повезло, что к этому путешествию успел Боря Юрцев. Флору здешнюю он, конечно, знает лучше меня, и многое мне показал и многому научил. Без него, конечно, сборы были бы куда более скромными, а главное – менее точно определенные.
Жили мы в двух палатках. Первые два дня были очень хороши, тёплые, тихие, солнечные. Ходить по горам, видеть перед собой огромные просторы бесконечных горных цепей, одетых у подножья золотистым поясом лиственниц, было одно удовольствие. На третий день небо заволокло тучами, но было еще тихо и сухо. Вечерами мы сидели у костра и беседовали на разные темы. А потом началось. Ночью пошел дождь и шел, не переставая, целые сутки. Спать под шум дождя в сухой палатке одно удовольствие, но когда просыпаешься под этот шум и смотришь, что кругом туман, сырость и морось – становится несладко. А надо вставать, выходить, точнее, выползать из палатки, раздувать костер, что-то варить. А дождь идет, и вообще кругом вода. Хорошо, что Сныткин и Саша оказались специалистами по части разведения костров, за час ухитрялись его раздувать. Поели, и надо идти в поле. Дождь все равно не переждешь. Хорошо, если бы только дождь. А то ведь все сопки покрыты туманом. Но что делать. Так и ходили почти как в молоке, мокли, мерзли и потом опять сохли на ветру. Конечно, не бог весть какие это страсти, бывает и хуже, и многих это не испугает. Тем более, что и не все дни подряд лил дождь. Иногда первая или вторая половина были сносными, даже солнце пробивалось сквозь пелену тумана, и тогда снова проглядывали синие горные дали, черные скалы со сбегающими с них водопадами, золотые ленты лесов в глубине ущелий.
Но тут к нам подкралась настоящая опасность. Мы рассчитывали пробыть на Ольском плато три дня и 7 сентября улететь назад в Магадан. Соответственно и продуктов взяли на 4-5 дней, с самого начала это было легкомысленно. И вот сроки прошли, вертолета нет, продукты кончаются. Каждый день с раннего утра смотрим на небо. О! Сегодня с утра туман не так густ, и облака своими серыми брюхами не задевают вершин сопок! Потом даже появляются просветы – кусочки голубого неба! Вполне летная погода. А вертолета все нет. Однажды к вечеру небо вообще расчистилось и вовсю блистало звездами. Но на следующее утро снова дождь и серая морось. Хорошо, что рядом в 5 км оказалась стоянка пастухов-эвенов, пасущих северных оленей. Они подарили нам целое ведро мяса. Казалось, что его нам хватит дней на 10. Но прошло всего 3 дня, и снова остались рожки да ножки, то есть одна буханка хлеба, 2 пачки чая, немного гречки. Все было учтено и выдавалось по строгой голодной норме.
И вот мы решили уходить. Настало 12 сентября. Ночью лил дождь, и под его шум мы проснулись. Костер уже не разжечь, до того все отсырело. От пастухов мы узнали, что до трассы всего 30 километров, и притом есть вездеходная дорога, точнее, несколько глубоких колей от гусениц. Решили взять только самое необходимое, в первую очередь гербарий. Но на каждого пришлось порядочно, по 15-20 килограммов, а может, и больше. Когда мы навьючились и пошли в гору, дождь то утихал, то принимался вновь. Мы спускались вниз. Было несладко. Сразу заныла спина, забилось сердце, отяжелели ноги. Я плелся сзади всех. Ну, думаю, дойду только до перевала, где меня, наверное, подождут, и скажу, что возвращаюсь, так как все равно чувствую, что не дойду. Вот и перевал. И действительно, меня ждут и я подхожу и говорю, но совсем не то, что хотел сказать. Стыд или самолюбие не позволили признаться в слабости. А если бы был один, то, наверное, или вернулся бы, или пошел без груза. Потом было легче. Три раза мы делали большие стоянки, разжигали костер из обгоревших лиственниц, пили чай. Туман оставался висеть на гребнях, стало хоть немного уютней. Но силы явно уходили. Сначала мы делали короткие передышки, каждый час. Потом 50, 40, 30 и, наконец, 20 минут. А впереди все те же серые болота, в которых увязают ноги. Или уже наполовину голые и от этого почерневшие лиственничники или кустарники, ерники, о которые ноги так и заплетаются. Но все же со временем появляются признаки трассы – то консервная банка, то пустая папиросная пачка, а то и целая россыпь банок и бумаг. Наконец где-то вдали послышался не то гул самолета, не то машины. Но прошло еще добрых три часа, прежде чем мы заметили трассу. Вот была радость, когда мы на нее вышли! Но длилась она недолго. Ни одна машина нас не брала. Очень уж вид у нас был подозрительный. Вышли мы на 188-ом км и решили идти к Яблоневому перевалу, к дорожному участку. Уже стало совсем темно, и ни одна машина не останавливается. Наша четверка, злобная и уставшая, на последнем дыхании идет и идет вперед. Сныткин уже стал отставать, когда нашелся сердобольный шофер и остановился. Посадили Сныткина. И после этого, как по волшебству, машины стали останавливаться, и мы, не веря себе, садились и ехали. Я оставался последним, как капитан затонувшего корабля. Но вот настала и моя очередь. Встретились вместе в столовой на 150-м километре. Вот было блаженство! Тепло, светло, сухо, глаза так и разбегаются, глядя на многочисленные яства. Но до конца было еще далеко. Потом была посадка на переполненный автобус, сидение там в довольно неудобной позе, бессонная ночь. Но все это было уже не страшно. Все перебарывало сознание движения к Магадану, его городскому мирному уюту, совсем не романтическому, но такому желанному! Прибыли туда в пять утра. Заснуть потом я уже не мог, весь следующий день был как в тумане».
Через несколько дней напряжение спало. За вещами, уже присыпанными снегом, летали на вертолете через несколько дней. После Ольского плато Андрей летал на реку Яму.
« 21 сентября 70 г . Здравствуйте, мои дорогие! Вот я и вернулся из полета на Яму. Был там четыре дня. Место было интересное, в 35 километрах выше Ямска на берегу реки Ямы, той самой, которая течет с Эликчана, вспомнил, как в предыдущем 69-ом году мы там, в верховьях Ямы, чуть не утонули! Кругом бесконечные бурые болота с вкрапленными в них пятнами и пятнышками серых озер или желто-серые лиственничники с густым подлеском из зеленого кедрового стланика. И только долина реки вносит оживление в этот однообразный пейзаж. Вьется по равнине, причудливо разветвляясь и петляя, серая лента реки, а вдоль нее – галечники, светло-зелёные чозениевые рощи или желтые лиственничники с разными лиственными деревьями и елкой. Вот из-за нее-то мы в основном и полетели. Растет она здесь небольшими и разреженными островками в долине реки. Больше нигде не встречается. Вид у нее довольно жалкий, подроста мало. Здесь же большие заросли жимолости, которой я собрал десятка два листов. Листья у нее еще не опали.
Флора долины, в общем, весьма богатая. Здесь и элементы высокотравья – шеломайник камчатский, крестовник коноплевый, какалия, злаки. Здесь и каменная береза со своим спутником коптисом, папоротником щитовником, дереном шведским и другими. На скалах нашел свою камнеломку, описанную из-под Магадана.
Ходить по пойме было довольно нелегко. Высокая и мокрая трава выше пояса, колючий шиповник, какие-то ямы в траве, бесконечные протоки и бурелом. Все время видишь поваленные деревья с вывороченными корнями. Но особенно много бурелома на плато. Здесь деревья местами навалены одно на другое, приходится залезать на них, подлезать под них. То лезть по ним. А тут еще ветки стланика и других кустов, о которые постоянно спотыкаешься и падаешь. Особенно это неприятно в дождь, когда трава и ветки мокрые, покрыты блестящими капельками воды, такими симпатичными на вид.
Осенние краски местами напоминают Приморье. Лиственницы стоят желтые. Тут же рядом зеленые конуса елок и кусты стланика, березы уже осыпались и выделяются своими белыми извилистыми стволами. Где-нибудь на полянках алеют и пламенеют кустики шиповника и гроздья ярко-красных вяжущих рябин. А вдоль самой реки выделяются своей сизоватой зеленью, чуть тронутые желтизной рощи кореянки (чозении).
Но не только из-за изучения флоры мы сюда прибыли. На этот раз наша экспедиция была более многолюдна: я, Сныткин, два рыбака-охотника – его знакомые, и мальчишка-лаборант, тоже рыбак. Первым делом забросили сеть и выловили уйму рыбы, но увы, ни одной красной, все рыба второсортная – хариус, правда, очень крупный, мальма, кунжа. По дележу мне достался довольно порядочный мешочек, который я еле уволок. Но что мне делать с этой рыбой – не представляю.
На Яме наблюдал полет гусей и уток. Зрелище впечатляющее. Высоко в небе летят длинными клиньями стаи с характерным гоготом. Действительно: «гусей крикливых караван тянулся к югу». А ночью к нам прилетала сова. Садилась на вершину голого тополя и молча смотрела на нас. Еще было много мышей и полевок, ночами их шорох казался таинственным».
Осенью Андрей жил на квартире у Витаса Контримавичуса. Читал книжки. Кроме него, там жили будущие и настоящие сотрудники лаборатории, пока только надеявшиеся на свое жилье.
Полевой сезон закончился. Жить негде. Андрей получил прикомандирование в Москву. 19 октября, в день моего рождения, он прилетел к нам домой. Он так соскучился и спешил домой, что, улетая из Магадана, не взял командировочного удостоверения, не узнал, на какой срок ему дали прикомандирование. Добрая душа Галина Шустова – ученый секретарь института, выслала ему командировку позже.
Публикации 1970г.: вышли из печати тезисы нашего доклада: «Сравнительный анализ адвентивной флоры Колхиды». Эта тема меня интересовала с 1963 года. Постепенно накапливался материал. Главная идея заключалась в том, что во влажные субтропики Южной Колхиды во время знаменитых, так называемых чайных, экспедиций А.Н.Краснова, вместе с 12 дарами Востока завезли широко расселившиеся заносные растения. Они указывают на климатическую общность Колхиды и юго-восточной Азии. А заносные южного берега Крыма, наоборот, – на общность со Средиземноморьем. Была подготовлена и большая статья об анализе адвентивной флоры на Черноморском побережье Кавказа, которая позже вышла в бюллетенях МОИП.
В виде тезисов и небольших очерков в сборнике молодых ученых Главного ботанического сада опубликованы работы, главные из которых: «Характер компенсационных отношений в цветках и соцветиях», «Соматическая эволюция и систематика растений».
Поездки 1970 г.: Март: Майкоп, Ставрополь, Архыз. Июнь: экспедиция в Среднюю Азию. Август: Магаданская область (Усть-Таскан, Ольское плато, Яма).
1971 Мы все еще в Москве! Зиму 1970-71 г. Андрей провел с нами в Москве, в прикомандировании. Я продолжала работать в Главном ботаническом саду, ждала, когда в магаданскую лабораторию выделят единицы, и я смогу оформиться на работу. Ждали и квартиру. Мы уже всеми мыслями в Магадане.
Андрею утвердили тему «Изучение флоры и растительности таежной части Северо-Востока СССР как основы развития оленеводства». На Севере все было связано либо с добычей золота, либо с оленеводством. Но золото стыдливо называли «металл» и не очень рекламировали его добычу.
Несмотря на хозяйственное название темы, главная цель Андрея на Севере – написать флору Магаданской области. К началу 70-х годов флора и растительность Магаданской области была почти белым пятном. Имелось лишь несколько статей, посвященных изучению растений отдельных пунктов этой огромной территории. Это очень трудный для исследования регион, включающий Охотоморье, Колымское нагорье, Чукотку. К тому времени были изданы флоры всех географических районов Советского Союза. И только флора Магаданской области отсутствовала. Эта работа была необходима не только ученым, но и всему населению северного края.
У Андрея за несколько полевых сезонов уже собран солидный гербарный материал, задумано основать в Институте биологических проблем Севера свой региональный гербарий. Правда, пачки с гербарием пока лежат на полу в лаборатории.
Зимой в Москве Андрей обрабатывает сборы, сделанные за последний полевой сезон.
Каковы научные успехи Андрея? Всю зиму он пишет докторскую диссертацию, как обещал Витасу. Надеется защищать ее в Главном ботаническом саду и договаривается с Борисом Юрцевым об отзыве.
К началу 1971 года диссертация «Филогения и систематика лилейных по данным биоморфологического анализа» полностью написана. Готова к изданию монография «Соматическая эволюция однодольных». Собран материал для монографии «Закономерности эволюции растений». Идея заключается в том, что главным модусом эволюции являются надставки – системы побегов, возникающие из спящих почек в конце жизни растения. Высказываются мысли об однонаправленности эволюции, ускорения жизненных циклов растений и др.
Крым, Ай Петри
Постепенно мы набирали научный багаж. Как метко сказал по этому поводу Андрей, происходило не признание, а постепенное привыкание.
В апреле 1971 года мы оба принимали участие в конференции молодых ученых ботанических садов СССР, проходившей в Ялте. Хотя Андрею было 37, а мне 35 мы, на этой конференции числились молодыми специалистами. Андрей был уже не только начинающим, а состоявшимся ученым, с которым считались. Облегчало наше присутствие и то, что в молодых ходили и сорокалетние. Да и кому не хотелось побывать весной в Крыму! Жили в Массандре. Ранним утром шли пешком по холмам в ботанический сад на заседания.
В один из солнечных дней во время перерыва мы с председателем совета ботанических садов СССР В. Болычевцевым, скромным и приятным человеком, сидели на пригорке мыса Мартьян. Нежились на весеннем солнце, расписывали ему магаданские преимущества. Он, как и многие, при слове «Магадан» ужасался и нас жалел.
После совещания группа участников и мы в том числе и мы поднимались на Ай Петри. Снег уже стаял и только несколько отважных лыжников отыскивали в ущельях остатки снега.
Участники совещания разъехались, а мы, насколько хватило денег, остались в Ялте, в темной комнате, вырубленной в скале. Даже магаданская зарплата нам показалась маленькой по сравнению с суммой, которую пришлось заплатить за эту почти пещеру. Снова ездили по Крыму на запад и на восток. Наплывали туманы, цвела японская айва и нежно пахла жимолость душистейшая.
Ялта, М. Мазуренко
Наверное, Андрей не представлял себе полной опасности подъема на Аюдаг и позже говорил, что я сильно все преувеличила. Но только моя любовь к жизни и то, что у меня двое детей, придало мне силы для того, чтобы я смогла вскарабкаться вверх по отвесным стенкам скал.
Внизу ничто не предвещало сложности подъема. Каньон как каньон в окрестностях Гурзуфа. Снизу трудно представить, как круты скалы. Сфотографировавшись на память, мы начали взбираться. Щель между скалами, в которую мы попали, становилась все уже, а подъем все круче. Андрей лез первым и был, конечно, во много раз сильнее меня. Я подтягивалась вслед за ним. Но ноги скользили по гладким скалам, а руками приходилось цепляться за щели. Вниз смотреть не хотелось. Обратной дороги не было. Снизу из «Артека», у моря, бодро и весело доносились пионерские песни, а я чувствовала: одно неловкое движение – и лечу навсегда вниз… Напряжение достигло максимума, когда, подтянувшись последний раз, мы выползли на верхушку горы Медведь и оказались в обычном лесу из граба и каштанов на плоском плато. Я долго лежала. Переживала. Руки дрожали. А Андрей, как ни в чем не бывало, подтрунивал надо мной. Так еще будет много раз. Мы будем пробираться по карнизам, осыпям. Не выбирая путь, «опасный, как военная тропа», идти напролом и, действительно, часто весьма опасным путем...
В Ялте мы сели на теплоход до Батуми. Стояли подолгу в Новороссийске, Туапсе, Сочи и Сухуми. Мы гуляли в каждом городе, уходили в горы, собирали растения. Потом в каюте я рисовала ветви. Нас очень интересовала биоморфология кустарников.
Я уже занималась не только голубой жимолостью, но и жизненными формами всего семейства жимолостных, почти полностью состоящего из кустарников. Мной были открыты и описаны циклы развития кустарников и других семейств.
В сильный шторм мы пришли в Батуми. В родном зеленомысском доме было холодно и сыро. Это последняя весна на Зеленом Мысу перед отлетом в Магадан. Родные и близкие, все, кто нас знал, ужасались нашему решению. Прикомандирование кончалось. Сразу после Крыма Андрей улетел в Магадан. Договорились, что я прилечу к Андрею на лето. Мы ждали квартиру и штатную единицу для меня.
Андрею в Магадане одиноко. Сначала он живет у Маркса Ивановича Татарченкова в типовой двухкомнатной квартире. Маркс и его жена Нина – магаданские старожилы. Маркс – кандидат сельскохозяйственных наук, ранее работал на агрономической станции. Но за то, что развелся с первой женой и женился на Нине, был лишен партийного билета и вынужден был устроиться в Институт биологических проблем. Он намерен организовать ботанический сад. К сожалению, позже Маркса снова вернули в сельское хозяйство, и интродукционные работы в институте заглохли.
В начале июня я пишу Андрею: «Вчера я встретилась с В. Хржановским. Ты зря его посылаешь к черту, а он, наоборот, тебя хвалит и от мехового галстука из нерпы в восторге. Клянется в верности до гроба. Советует пристальнее посмотреть на возможность защиты в Киеве, мол, там вполне хорошая обстановка. Был ласков донельзя. Сказал, что читает твою работу постепенно, так как это махина. Наговорил о тебе массу комплиментов, и мне это было приятно слышать». И еще: «Не печалься, милый, как я понимаю, самое твое большое огорчение – это чавканье Сныткина, его, думаю, можно не принимать всерьез, а новых видов у тебя сколько! И столько путешествий и открытий – чемоданы! И это самое главное в жизни сейчас – чемоданы! Тем более что работа у нас любимая, нам ли горевать, а ведь огорчения должны быть. Без них нельзя». Была тогда такая бодрая песенка о чемоданах открытий.
Магадан, Снежная долина. Л. Благодатских, А. Хохряков
Нужно спешить с отъездом. Договорилась в ботаническом саду ехать на полевые в Магадан за свой счет.
Будущий институт биологических проблем Севера – все еще только одна лаборатория. Сотрудники лаборатории, как и раньше, теснятся в одной комнате. Прилетая с «материка» из прикомандирования, через несколько дней разлетаются в поля.
Большая группа зоологов переехала в Магадан из Якутска. Это основной костяк будущего института. Личности замечательные в своем роде. Главный – Олег Егоров, его красивая супруга Галина Николаевна, Владимир Кривошеев, Арсений Васильевич Кречмар, Саня Новиков, Эмма Стрелецкая, Феликс Чернявский и Андрей Меженный.
Андрей Александрович Меженный получил на окраине города в поселке Пионерный трехкомнатную квартиру, в которой образовалась перевалбаза сотрудников будущего института. «Отец Андрей» – так называют Меженного – уехал в экспедицию. В его квартиру на лето переехал мой Андрей.
Наконец летним днем, который мне показался совсем не летним, я прилетела в Магадан. Мы шли на Пионерный и не могли наговориться. Туман заплывал белым молоком в распадки, по большой разъезженной дороге рядами шли грузовики, обдавая мое белое пальто грязью. Суровый Север нас не пугал. Мы были вместе, а это главное. Страхи отошли. Но как же уже тогда плохо себя чувствовал Андрей, если за несколько дней до моего приезда он делает приписку в письме: «Чувствую себя скверно. Голова кружится, руки дрожат, сердце дает перебои. В общем, полная депрессия». Нужно было задуматься о том, что наши красивые размышления о здоровом сибирском климате не всегда верны. Но тогда мы, несмотря на какие-то постоянные болячки, были еще на полном взлете, смотрели в будущее радостно. Впереди были защиты, надежды написать «Флору Магаданской области».
Над городом возвышается величественная сопка Марчекан. Вчетвером вместе с Марксом и Ниной решили прогуляться, подняться на ее вершину. На солнце блестят отмытые листья. Проползаем под смолистыми стволами кедрового стланика или пружиняще качаемся на его ветвях. Ноги утопают в моховых подушках, расцвеченных букетиками филлодоце. Уходят в мох яркие розетки с сиреневыми цветами кляйтонии. Почти у вершины в зарослях стланика блестят на солнце рваные осколки самолета. В тумане он разбился на подступах к городу. На вершине - щебнистое плато. На горной тундре цветут кустарнички: рододендрон камчатский, филлодоце, брусника, голубика, андромеда, кассиопея и многое другое. На обратном пути поздно вечером в глаза бьет низкое солнце. Белые ночи позволяют бродить допоздна. Застывшие «потоки» камней сменяются зарослями кедрового стланика. И не знаешь, что легче – ползти в зарослях или прыгать, балансируя, с камня на камень.
Спустя несколько дней на машине ГАЗ-66 мы уезжали в поле по Тенькинской трассе.
В машине два отряда: ботаники и энтомологи. Энтомологи считают себя главными, так как шофер числится по их смете. Энтомологи – это Лира Глушкова и Леша Бударин. Нас также трое: Андрей, я и Александр Шаткаускас. Лира – женщина средних лет, темненькая, хозяйственная, с большими претензиями. Леша – небольшого росточка, худенький добрый молодой человек, собирает жужелиц. Александр Шаткаускас – геоботаник, аспирант из Ботанического института,– стройный и высокий красавец с прозрачными, но недобрыми глазами. Он заслуженно любуется собой, особенно на фоне Лиры. Позже весь институт его звал Сачком.
С самого начала споры. Шаткаускас хотел жить в палатках. Это романтично. Андрей считал, если можно спокойно сушить гербарий – нужно жить в поселках. Обычно это пустующие летом школы, интернаты.
До Усть-Омчуга путь нам знаком с 1967 года, когда мы впервые попали с Ворошиловым в Магадан. Теперь мы едем дальше. Первая большая остановка на прииске Марины Расковой. Он похож на многие другие прииски. Насыпные приземистые одноэтажные домики стоят в два ряда в распадке вдоль реки черно-стального цвета. На галечнике широкой речной долины, рядом с поселком, работает драга, перерабатывает золотоносный песок, оставляя после себя гребневидные холмы. Питьевую воду привозят в бочках. Полно помоек. На всем печать временного жилья.
Каждая остановка занимает не более недели...
Н овое место – заброшенный прииск Хениканджа. Это в прошлом женский лагерь. Все избы разрушены. Охотники растащили бревна, крыши. В разломанной библиотеке лежат труды вождя народов Сталина.
Палатки поставили на солнцепеке у прозрачной речки. Ходили в далекие маршруты. Нарядные лиственничники, горные тундры в цветении резко контрастировали с полной разрухой развороченного лагеря. Как тут было в сталинские времена? Трудно представить. На склонах сопок заброшенные штольни.
Ландшафт бассейна р. Колымы
Шаткаускас, человек грубый, считал себя некой звездой на колымском небосклоне. Постановил, дабы сохранять посуду чистой, на костре пищу не готовить, а только на железной печке. Дрова из печки выдувались, а вода закипала очень долго. Никакие уговоры готовить на костре не действовали. Все хотели мирной жизни. Настроение было испорчено. Тоненький Леша жаловался на Лиру – жену своего начальника. Шофер каждый день рассказывал о своих находках золота! Ведь мы ехали по Золотой Теньке, так называется этот богатый золотым песком район, где иногда находят довольно крупные слитки. Все камни, которые мы видели, были серыми. Поросли лишайниками. Но Лире казалось: вот- вот найдет слиток.
Энтомологи ходили недалеко и быстро раскладывали своих мошек в коробочки на ватку. Они быстро сохли. Не то что гербарий. Нужно покупать новые газеты пачками, перебирать часами. Писать этикетки, закладывать. Изнурительная работа. Шаткаускас, геоботаник, демонстративно не принимал участия в этой камеральной работе. И в маршруты, такие нелегкие, решил не ходить. Изнуряли комары. Андрею не было свойственно требовать, командовать. Он молчал. Поэтому на нас двоих легла вся работа с гербарием.
В Аян-Юряхе поставили палатки на раскаленном галечнике и даже несколько раз нырнули в холодную воду. Неожиданно ночью пошел дождь, вода мгновенно поднялась, чуть было не затопив наши палатки. Я была дежурной. Мокрые дрова не горели, макароны я варила на железной печке, будь она неладна, несколько часов. Недоспавшие, промокшие мы приехали в Аркагалу в надежде на стол и кров агронома Гутидзе.
Гутидзе – знаменитая личность на Колыме. О нем пишут в газетах. В Аркагале большая электростанция. На отработанных горячих водах в больших оранжереях выращивают арбузы, помидоры и огурцы!
Почему я рассчитываю на гостеприимство Гутидзе? Весной у нас дома на Зеленом мысу скромная тоненькая грузиночка Цуца из бухгалтерии ботанического сада сказала нам, что ее дядя работает в Магаданской области. Она через нас передавала ему приветы. Я, зная грузинское гостеприимство и хлебосольство, не сомневалась в радушном приеме.
Магаданская обл. Верховья Колымы
Помпезный кабинет Гутидзе примыкает к оранжереям. Во главе длинного стола сидит маленький человечек с желчным лицом. Мы уставшие, сомлели в тепле, а светскому разговору, кажется, не будет конца. Лира Глушкова интересуется, какие вредители бывают на выращенных им огурцах и арбузах. Старичок с огорчением рассказывает, что борьба с паутинным клещиком теперь неэффективна. Ранее, когда ему в день выдавали на работу по тысяче заключенных, бороться было легче. Наперсток почти не видимых простым глазом малюсеньких клещиков – это пайка хлеба. Два наперстка – две пайки… Но двух, как правило, не добирали. Гутидзе выражал большое сожаление.
Арбузы и особенно помидоры были зелеными и противными на вкус.
Время от времени о Гутидзе писали в местной прессе, гордились его сельскохозяйственными успехами. В 80-х годах он вернулся на родину, в Махарадзе (теперь Озургети), где возглавил клуб северян, вернувшихся из ссылок…
В Сусумане лесоохранники, наоборот, были очень любезными и с легкостью необыкновенной забросили нас на сопку Марджот над аэродромом под названием Берелех. Шофер сразу же не преминул вспомнить расхожую в тех местах пословицу: «Леха из Берелеха» – обидев чувствительного Лешу Бударина.
Мы нашли приютившуюся в скалах родиолу четырехгранную. Тут она была единственной и чудом уцелевшей. Я вспомнила пышные шапки роскошных подушек этого же вида в Восточном Саяне, на юге Сибири.
В сентябре Андрей, вдохновленный прошлогодними находками, снова решает заброситься на Ольское плато. Летим вместе с Лешей Будариным. Нас сопровождает Стас – крупный человек без особых занятий. С ним большая овчарка Кадр. Стас, для того чтобы безбедно прожить зиму, нашел себе в Магадане подругу. Это называется «поджениться».
Живем мы в просторной десятиместной палатке. При входе ставим маленькую печку-буржуйку. Вечерами заморозки. Да и летом погода бывает очень холодной. Нужно сушить газеты, гербарий. Все последующие магаданские годы мы не расставались с нашей палаткой, которая стала нашим летним домом. Внутри в ряд надувные матрасы со спальными мешками, печка. Вечерами, ложась спать, мы выкуривали свечкой комаров, плотно застегивали вход. Искры из трубы, попадая на брезент, прожгли дыры, сквозь них просматривались звезды, а утро нас встречало тенями от деревьев на крыше палатки, раскалявшейся на утреннем солнце. Так было все 15 лет. Я часто задумывалась – где наш настоящий дом: в Магадане, в Москве или в палатке?
р. Яма, 20 сентября 1970 г.
Ночью уже заморозки. Вода в ведре замерзает. Кадр спит с нами в палатке. Тепло, весело трещат в печке дрова. Погода хорошая. Краски осени разгораются с каждым днем. Стоим на речке Нил! Отсюда по густым зарослям кедрового стланика выходим на столовые горы огромного Ольского плато – знаменитого водораздела. На юго-востоке – истоки Олы, на западе –истоки Армани, а на севере – истоки Колымы. Ледник не лежал на плато, поэтому здесь скопление реликтов. Среди россыпей светящихся на солнце халцедонов приютились крохотные растения горной тундры. Среди них много новых. Вышли на цветущий луг. Я закладываю растения, Андрей копает. Вдруг перед нами вырастает как из-под земли молодой эвен. Фамилия у него русская – Смирнов, а лицо азиатское. Спрашиваю: «Скольких медведей видел?» Отвечает: «По дороге встретил двух медведиц, 10 пестунов и сколько-то малышей….» А мы не заметили ни одного! Эвен близок к природе. Видит лес, а мы только растения! Эвен знаменитый, пасет стада, а в свободное время – делегат какого-то съезда. Человек грамотный, учился в школе.
Вечером он посетил нас в сопровождении земляков. Просили спирт. Мы не дали. Но на следующий день, когда Андрей со Стасом ушли в маршрут, мы с Лешей совершили обмен. За бутылку спирта нам дали шкуру медведя. Ударили по рукам. Спирт в руках эвенов. Они тут же просят кружку, пьют. Пытаются угощать и нас. Сначала все было гладко, только спорили, кто открыл Америку. Делегат утверждал – открыл Колумб, другие сомневались. Наступил вечер. Спор разгорался. Андрей, вернувшись из маршрута, очень сердится. Мы с Лешей помалкиваем. Эвены ушли в тайгу. Слышны крики. Оказалось, спор затянулся. Один из сомневающихся не выдержал и в темноте запустил ножом в другого, легко поранил его руку выше локтя. Раненого мы перевязали, положили в палатку. Другие залегли в траншее, промытой паводками. На морозе эвены прекрасно спали. Мы беспокоились, укрывали их ватниками.
Сильный Стас командует Лешей, обзывает несправедливо. Леша любит готовить, обо всех заботится.
Опять мы не нашли караганы. Она как заколдованная.
Зимой Стас за драку попал в тюрьму. Его так называемая теща Клара Павловна (мы ее звали Кларнет) – женщина сердобольная, носила ему передачи. Он ей передал стихотворение, написанное весной 1972 года в тюрьме. Орфография и пунктуация сохранены.
Магадан, 1971 год
Хохряковым, Андрею Павловичу и Майе Тимофеевне:
Зимой тишина и морозы Дышать тяжело как в парной Весной же, пушистые брови на вербах Осыпало солнце пыльцой Здесь летом цветет голубика Зеркальный ручей журчит Солнце на отдых не ходит Только чуть веки смежит Сочным ягелем сопка покрыта По осыпи ива ползет А в скалах на самой вершине Ковром камнеломка растет Ивы той вид Хохрякова В Магадане ученый живет Но дома ему не сидится В горах Колымы ноги бьет |
|
Плохой почерк у меня и грамоты мало. Пожалуйста, отдайте Хохряковым. Я часто вспоминаю, как ходили вместе на Харан и Ольское плато».
В августе Алексей Константинович Скворцов – известный специалист по роду ива – написал Андрею о том, что он в честь него, Андрея Хохрякова, описал новый вид, назвав "ива Хохрякова" (Salix khokhrjakovii). Как это обрадовало Андрея! Письмо Скворцова полно доброжелательности. Он обещает ему отзыв на диссертацию.
Во время отсутствия Контримавичуса, твердо обещавшего выделить нам трехкомнатную квартиру, мы поняли – за жилье будет драка.
Я улетела в Москву. Нужно было срочно свертывать дела в Москве и с детьми возвращаться в Магадан.
Андрей остался в Магадане. С Лешей Будариным, орнитологом Володей Воронецким, Юрием Павловичем Кожевниковым – аспирантом из Ленинграда – он улетел на полуостров Кони, восточнее Магадана. Остались слайды с изображением золотой осени на Кони. Гроза. Горы. Медвежата в кроне каменной березы.
Москва. 9 сентября в вестибюле главного корпуса я случайно столкнулась с директором Главного ботанического сада – Николаем Васильевичем Цициным. Н.В. был добрейшим человеком. Об этой слабости знали многие и сторожили машину академика у входа в корпус. Тихо поднимаясь по лестнице, Николай Васильевич встречал сотрудников, которые как бы случайно оказывались на его пути. Они бросались к нему с приветствиями, провожали его до входа в кабинет и как бы невзначай излагали свои просьбы. Часто номер проходил. Мне удача шла прямо в руки. Академик не знал никогда, как меня зовут, но в те редкие случайные встречи либо в коридоре, либо на экспозициях он мне всегда улыбался, заговаривал и называл меня «дружок». Он, узнав, что я еду жить в Магадан, проявил самое искреннее участие. Позвал в кабинет, сказал, что в любое время возьмет нас обратно работать в ботанический сад, просил собирать семена злаков. Настаивал, чтобы я на складе получила тулуп. Говорил, что он мне необходим в северных краях. Разговор о тулупе мне напомнил «Капитанскую дочку».
Но, главное, о чем я сразу же завела разговор с Цициным в огромном и безвкусном кабинете, так это защита Андрея. Все происходило как в сказке. Тут же было принято заявление о защите, тут же он и подписал это заявление, а потом уже был вызван в кабинет ученый секретарь. Правда, ученый секретарь – Зиновий Кузьмин (мы его за спиной звали «Зина» или «Зиночка») нашел в себе смелость сказать, что так не делается, что нужно 4 экземпляра работы и протокол о предзащите из отдела флоры. Но Цицин сказал, что это мелочи, все будет благополучно. Подписанное Цициным заявление я хранила у себя, сообщила Андрею список документов и считала, что обошла Петра Ивановича Лапина – заместителя директора по науке, который не любил Андрея.
Забегая вперед, скажу, что все, что казалось таким близким, оказалось очень долгим и очень трудным. Разгорелся скандал с М. Максимовой. В этом скандале частично участвовал Лапин. Двери Главного ботанического сада для Андрея захлопнулись навсегда.
За месяц до отъезда я прошла предзащиту моей диссертации, оформила уход с работы, купила мебель, отправила контейнер. 4 октября я с детьми улетела в Магадан.
Витас выполнил свое обещание. Мы получили квартиру рядом с институтом в 5-этажном панельном доме по улице Дзержинского, 10. Его коробка, сложенная из тонких квадратов панелей, казалась карточной, особенно в Магадане. Трехкомнатная квартира была уютной и теплой. Маленькая кухня, проходная «зала» и напротив две комнаты, так называемая распашонка. Это было счастье. Немного огорчало то, что рядом стояли такие же квадраты домов, и я из окна не видела красоты Нагаевской бухты. До института ходьбы три минуты. Это так удобно! Прибыл контейнер. Расставили мебель.
Наше финансовое положение резко улучшилось. Андрей стал заведующим лабораторией. Я наконец получила место младшего научного сотрудника. Первое полугодие было нелегким. Купили мебель в долг. Долгов мы никогда не делали ни до, ни после. Северные надбавки укрепили наш бюджет и привязали надолго к Магадану. Но сначала, как и многие, мы собирались на Север только на три года, согласно контракту.
Детей определили в школу. В ту самую первую школу в центре Магадана, где в свое время учился писатель Василий Аксенов – сын Евгении Гинзбург.
Были многочисленные волнения с пропиской, со всякими справками. В институте сохранялись дальстроевские порядки. Мы писали не заявление, а РАПОРТ!
После разговора с Цициным мы очень обнадежены. Андрей в Москве пытается найти оппонентов и место защиты. Он колеблется между «родным» Главным ботаническим садом и Педагогическим институтом им. Ленина. Там он надеется на поддержку Татьяны Ивановны Серебряковой и его старых знакомых, учениц Ивана Григорьевича Серебрякова – Люси Гатцук, Лады Шафрановой. (И.Г.Серебряков – основоположник учения о жизненных формах, биоморфах. Т.И.Серебрякова – известный биоморфолог, заведующая кафедрой ботаники Педагогического института).
Быть оппонентом Андрей просит Тихона Александровича Работнова – заведующего кафедрой геоботаники на биофаке МГУ. Получает отказ. Продолжаются переговоры с В.Хржановским. Тот не отказывает.
В это время в Магадане я слежу, как набело печатается его диссертация. Беспокоюсь о положении с продвижением диссертации в Главном ботаническом саду.
В конце ноября пришел официальный приказ об организации Магаданского института биологических проблем Севера. Грандиозное событие, которого так долго ждали! Ликующие сотрудники в тот же вечер отправились в ресторан «Северный» отмечать это событие возлияниями, песнями и танцами. Андрей произнес красивый тост, сравнивая институт с кораблем, который начинает свое плавание.
Так Андрей описывает это событие в письме к родителям: «Праздновали в ресторане «Северный». Было очень весело. Потом пошли к знакомым и до того веселились, что к ним пришел милиционер. Вот когда не нужно, они являются. А потом я попал в глубокую траншею. Она была покрыта досками, и я почему-то пошел по ним, а когда наступил на конец доски, она ухнула вместе со мной. А траншея была 4 м глубиной, то есть в 2 этажа. Но, к счастью, все кончилось благополучно. Потом оказалось, ключ не открывает квартиру, а дети спали и не слышали звонков. Пришлось идти к знакомым. В общем, ночка была не очень спокойная». Что могли подумать родители, получив такое письмо издалека? Но какая-то траншея, помнится, была, и я протягивала руки провалившемуся туда Андрею.
11 декабря к нам на новоселье был приглашен весь отдел, то есть весь институт – 40 человек, которые едва уместились в нашей квартире. Было очень весело. Танцевали под подаренный магнитофон. Андрей на плоской крыше нашего 5-этажного дома прогуливался с А. Ткачевым – заведующим лабораторией эндокринологии. Мы жили на 5-м этаже, и маленькая лесенка манила наверх считать звезды.
Во время поездки в Москву Андрея в очередной раз осенило новыми открытиями, текст раздулся до 700 страниц. Я возмущалась: «Кто будет читать эту махину?»
Осенью возник конфликт с М. Максимовой – научным сотрудником нашей лаборатории.
Окрестности Магадана. Нюкля. 1970 г. А.П. Хохряков
М.Максимова окончила в Улан-Удэ педагогический институт. Несколько месяцев проработав в Томске, поступила в аспирантуру БИНв Ленинграде к известному ученому Андрею Александровичу Федорову – заместителю директора БИН.
После защиты диссертации осенью 1970 года Максимова неожиданно, без согласования, приехала в Магадан. Добрый Витас Контримавичус принял ее на работу. Лето 1971 года Максимова вместе с сотрудницей лаборатории Галиной Леонидовной Антроповой работала на Медвежьих островах. Весь собранный гербарий, без согласования с Андреем, отправила в Ленинград. Андрей возмутился. Он организовывал магаданский гербарий. Справедливо и по закону считал, что все коллекции, собранные сотрудниками его лаборатории, - это достояние магаданского института. Потребовал от Максимовой возврата гербария. Завязалась неприятная переписка. Максимова упирается. Андрей опять требует. Андрею бы смолчать. Его положение с диссертацией довольно шаткое. Нужно думать об отзывах, о защите. Он прекрасно знал, как к нему относятся в Ленинграде, в БИНе. Гербарий вернуть не удалось.
«Обиженная» Максимова обладала артистическими качествами, умела убеждать, играя на энтузиазме. Ей ничего не стоило сесть на пороге под любой закрытой дверью и добиться приема. Сначала она сумела убедить местные партийные власти в том, что ее, энтузиастку-ученую, мать-одиночку, в молодом институте обидели и недооценили. Обнаружилась полная безграмотность этой странной и опасной женщины. Она, написавшая диссертацию по флоре Южной Сибири, не знала даже простых растений. Это задевало честь ее руководителя – известного флориста.
А так как наш институт был комплексным, многим сначала было непонятно, в чем сущность конфликта. Молодой институт, где сотрудники были едва знакомы, разбился на два лагеря. Одни, в основном обслуживающий персонал, жалели Максимову, мать-одиночку. Руководство следовало закону. Разгорелся конфликт.
Максимова проявила необычайную мобильность. Всего за несколько дней она успела побывать во Владивостоке, в обкоме КПСС, в Дальневосточном центре. Оттуда полетела в Ленинград к руководителю. Получив у него прекрасную характеристику, полетела в Москву, в Академию наук, в правительство, в другие организации.
По советским законам снять с работы человека очень трудно. Андрей пишет своему коллеге в БИН – Борису Юрцеву, просит подтвердить безграмотность Максимовой. Тот отказывает. Не хочет мараться – так он выразился. У нее бумажка с прекрасной характеристикой из центра. И это закон! Конфликт с Максимовой затянулся на всю зиму 1971 года, весну 1972 и достиг апогея зимой 1972 года.
р. Яма, 20 сентября 1970 г.
Мудрый Контримавичус не пожалел штатную единицу младшего научного сотрудника, и по согласованию с БИН М.Максимову перевели в Ленинград. Там она стала работать в кавказском отделе гербария под началом своего руководителя Ан.А.Федорова. Дальнейший костер конфликтов с Максимовой разгорался уже на ленинградской почве. Но это совершенно отдельная, весьма типичная советская история.
В 1970 году, в начале знакомства с М.Максимовой, когда она была в прикомандировании в Ленинграде, Андрей написал ей доверительное письмо. Просил поговорить с Ан.А.Федоровым о его диссертации. Жаловался на то, что в Главном ботаническом саду его не поддерживает П.И.Лапин – «делец от науки». Так он выразился. Когда возник конфликт, Максимова переслала это письмо Лапину.
Зимой на Снежной долине особый теплый микроклимат. Это место справедливо считается курортом. Недалеко от трассы в поселке Снежный находится лесная станция. Там работает Гена Сныткин. Андрей ему помогает, пишет статьи, вместе с ним катается на лыжах. В окрестностях Снежной долины на берегу одного из притоков реки Дукчи стоит вагончик – балок нашего института. Сотрудники института, катаясь на лыжах, могут сделать там привал, переночевать.
Во время лыжной прогулки Андрей обнаружил на пути к вагончику сотрудницу нашего института Эмму Стрелецкую с сыном Павликом и сыном Контримавичуса Леончиком. Детям еще нет 10 лет. Эмма решила в пятницу поехать на лыжах с детьми и ночевать в вагончике. По дороге ее застигла метель. Дети устали. Пурга усиливалась. Дорогу замело. Эмма заблудилась. Дети плакали. Андрей благополучно доставил всех троих в балок. Как иногда опасны некоторые мгновения! Проходит опасность, и все кажется уже иным. Так было и в тот раз. На следующий день, в субботу, мы с нашими детьми подъехали к балку. Пурга утихла. Сияло солнце. Дети катались с горок. Взрослые – на лыжах. В балке тепло, натоплена печка. На белой пелене снега алеют клювики созревшего шиповника. Их еще не занесло снегом.
Андрей выступает организатором Магаданского отделения ботанического общества. Регулярно собираются заседания, делаются доклады. Привлекаются не только ботаники института, но и сотрудники Росгипрозема, педагогического института и просто любители ботаники. Очень повезло с секретарем – собранной и аккуратной Лидией Савельевной Благодатских, бриологом нашей лаборатории.
В конце 1971 года диссертацию из Главного ботанического сада вернули.
Андрей получает очередную отрицательную рецензию из «Ботанического журнала» на статью о биоморфологическом методе в систематике растений. Татьяна Ивановна Серебрякова, один из рецензентов, обвиняет его в «аподиктичности». Он подробно отвечает Г.Г.Левину – секретарю редакции – на все замечания. Пишет о том, что рецензенты не разобрались, не поняли его статьи. «Суть ее состоит не в том, чтобы учитывать признаки вегетативных органов и жизненных форм, а в том, чтобы филогения строилась на основе изучения закономерностей соматической эволюции». «Соматическая эволюция оказывает существенное влияние на генеративные органы, не отличающиеся консервативностью». Пишет открыто о недопустимых методах рецензирования.
Публикации 1971 г.: Вышло 12(!) печатных работ. О выделении флористических границ Магаданской области. Описание новых видов. Совместная со мной статья «Вегетативное размножение в интродукции растений», связанная с наработками о вегетативной подвижности. Статья по каменистым обнажениям Башкирии, работы по проблемам эволюции, главная из которых, вымученная, но все же вышедшая в «Ботаническом журнале»: «Сравнительно-морфологический анализ злаков и пальм».
Поездки, экспедиции 1971 г.: Апрель: Крым (Ялта, Аюдаг, Ай-Петри). Июнь: Магаданская область (Марчекан, прииск Марины Расковой, Хениканджа, Аян-Юрях, Аркагала, Сусуман, гора Марджот, Ягодное). Сентябрь: Ольское плато, полуостров Кони.
1972 Зимой обжились. По воскресным дням обязательно всей семьей ездили на Снежную долину кататься на лыжах.
Шла подготовка тезисов на симпозиум «Биологические проблемы Севера». Андрей соответственно правилам не послал специальных приглашений тем, кто не прислал тезисы, в том числе известным ученым из Ботанического института в Ленинграде. Не понимал дипломатии.
Полуостров Кони. Л. Бударин, В. Воронецкий, А. Хохряков
Витас сердился, но не сильно. Исправляли положение, срочно посылали вызовы.
На симпозиум прилетело много народу: из Москвы, Ленинграда, северных городов. Все хотели видеть Магадан, новый институт.
На лето я отвезла детей на «материк», в Москву. В начале июня возвращалась в Магадан. В сумерках белой ночи меня встречал не только Андрей, но и Юра Королев. Он приехал на работу в наш институт, сейчас живет у нас. Между московским и магаданским временем большая разница, 8 часов. Прилетая с «материка», всегда трудно адаптироваться. Двое суток я без перерыва слушаю бесконечные, очень интересные рассказы говорливого Королева.
Два рассказа особенно впечатляют. Первый, как умалишенный отрезал голову чиновнику в отделе кадров Академии наук. Второй, о тяжбе Академии наук с Трофимом Лысенко, требовавшего в АН, чтобы его вспоминали хотя бы отрицательно. Лысенко вызывал комиссии, в которых участвовал и Юрий Борисович, на этом заработавший неврастению. Юра мечтает о романтике Севера, о стационаре, где он соберет материал для диссертации.
Накануне отъезда устроили бурную отходную. Опять бессонная ночь.
Нам выделили ветеринарный автобус, предназначенный для случек рогатого скота. Поэтому по стенам и на потолке полочки, приделаны крючки. Кроме того, автобус «раздели» - сняли рессоры.
Дневник: «Утром 16 июня загрузились и тронулись в путь. Состав экспедиции: Хохряков Андрей - начальник, я, Галя Антропова, Юрий Королев - научные сотрудники, лаборантка Галя Третьякова с маленькой сестрой Наташей, школьницей. С нами едет гость: Владимир Владимирович Леонович, ученый секретарь Музея изо бразительных искусств им. Пушкина в Москве. Вторая его специальность - орнитология, любимое занятие - сбор птичьих яиц.
По плану Андрея мы едем в Омсукчан с небольшими остановками. Из Омсукчана будем забрасываться вертолетом в верховья Омолона.
На четвертом километре трассы, на вершине сопки, большой щит с изображением оленя - символа Магадана - и надпись: «Вас приветствует Магадан!» Юрий Борисович останавливает автобус и долго фотографирует этот щит. Королев первый раз в Магадане, из своих снимков на слайдах делает нечто похожее на кино.
С нами две собаки. У Антроповой - лайка Антон и наш маленький игрун Бобик. На каждой остановке Антон норовит влететь в автобус в последний момент. Харитоныча, нашего шофера, это раздражает. Он каждый раз захлопывает перед собакой дверь. У них получается что-то вроде игры. Но Харитоныч злится, а Антон это чувствует и дразнит. Автобус трясет неимоверно. Приходится привязываться, словно в самолете. Присыпанные пылью, на жаре мы еле дышим. Но я, не спавшая подряд двое суток, ухитряюсь в такой обстановке заснуть!
Первая остановка - ручей Гипотетический в одном из распадков за Черным озером. Выбирает место Харитоныч, рассказывая, что именно здесь он с геологами собирал редкие камни. Юрий Борисович в северных краях после большого перерыва. Громко восторгается и долго, в течение нескольких часов, ставит свою палатку. Получилось произведение искусства. Андрей предупреждает: «Завтра мы будем двигаться дальше». Высокий, сверхманерный и вежливый Владимир Владимирович уходит от шума спать на сопку. Он знает кладки птиц, собирает яйца и просвещает нас насчет птичьих голосов.
Едем дальше. Еле дышим. При каждой встряске в нас грозит врезаться крючок под потолком. Владимиру Владимировичу раскроило голову. Умоляем Харитоныча не ездить с места в карьер. Но он со своей вечной пословицей «лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма» смотрит на нас, как на дрова. На стоянке у костра он вспоминает, что по этой трассе возил замерзших зэков в Магадан штабелями, где их сваливали в одну большую могилу. Сворачиваем на Омсукчансую трассу. Предстоит маршрут на одному из сопок. Юрий Борисович долго собирается, готовится к восхождению. Надевает ватник, навешивает на себя фотоаппаратуру. Мы уговариваем его идти налегке. Бобика, который рвется идти с нами, привязываем. Прошел час подъема, когда мы увидели нашу взмыленную, с отвисшим языком собачку.
Каменистые осыпи, холмы, болота. Дальний маршрут. К концу дня на обратном пути, балансируя по камням курумников, Юра оживился и продолжил свои рассказы. И опять этикетки, закладка гербария, переборка.
За перевалом Рио-Рита в окрестностях поселка Балыгычан остановились в пойме. Белые ночи, весеннее пенье птиц. В голубых старицах отражаются наполненные желтой пыльцой сережки чозении. Машина медленно поднимается на величественный перевал Капранова. Растительность исчезает. Вокруг только камни, поросшие лишайниками: серыми, зеленоватыми, оранжевыми.
Омсукчан - типичный северный поселок с низкими домами, пыльными улицами. Останавливаемся в школе. Леонович ходит на кладбище. Это самое спокойное место для кладки яиц. Забавно видеть, как он, большой, по-хозяйски надевает передник и, подобно фокуснику, начинает выдувать содержимое пестрых яичек, затем их бережно укладывает на ватку в коробочки.
Здесь главное - не маршруты, а выбивание вертолета. Погода испортилась, и это отдаляет сроки заброса. Слышим роковые слова «сан.норма», а это значит, что вертолетчики отлетали свою норму и летать в этом месяце уже не имеют права.
Хотели похитить лайку Антона. Игривый Бобик показал нам, куда упрятали Антона. Может быть, отомстили? Или случайность? В Омсукчане машины - большая редкость. Вдруг видим - он лежит, раздавленный, на дороге. Андрей плакал навзрыд. Он очень любил эту собачку и часто спал с ней, гладил.
На 26-ое, на рассвете, назначен вылет. Должны лететь на Правую Хадаранджу втроем: я, Андрей и Галя Антропова.
Ночью в школе выпускной вечер. Школьники гуляют всю ночь напролет. На рассвете Леонович бежит в пекарню, приносит три буханки свежего хлеба. В семь утра летчики на месте. Вертолет разогрет. Но нет Гавриша - начальника отряда. Мы с Галей звоним ему домой. Недоволен: разбудили. Уже 9 утра. Андрей в отчаянии шипит: «Черт, проклятье». Ложится под кустами. Наконец, появляется важный Гавриш и заявляет, что полет отменяется. И тут мы все - я, Королев, Андрей - говорим ему все, что думаем на этот счет и про самодурство тоже. Грозим сегодня же уехать обратно и написать жалобу. Это действует. Моментально оформляется заявка. За пять минут загружаемся и летим. Через час приземляемся в Верхнеомолонской впадине - на водоразделе. Выбрасываем вещи. Винты работают. Гавриш злобно шлет нас к чертовой матери. А мы рады-радешеньки. Птичка улетает. Ставим палатки. Спешим осмотреться. Вода в речке блестит на солнце. Вокруг все цветет. Собираем все подряд. Недалеко голубеют огромные наледи. Ивы только-только начинают раскрывать листья, сережки сильно пылят. Вечером прохладно. Долго сидим у костра.
Поднимались на самую высокую точку - 1350 м. Шли вдоль наледей. На склонах евражки тайком выскакивают из-под камней и с любопытством нас разглядывают, прячутся, мелькая хвостиками. На большом лугу снег стаял, но прошлогодняя пожухлая трава еще примята. Из нее торчат высотой с палец стебли, венчающиеся розоватым цветком, похожим на купальницу. Это редкая находка: нежно-розовая хегемона.
Дицентра-разбитое сердце
Межгорные ущелья почти полностью забиты снегом. Много снежников и на северных склонах. А на южных уже вполне оттаявшая щебенка. Сыпучая, она расцвечена маленькими букетиками нарядной травки дицентры - разбитого сердечка. Степные участки с незабудочником, крупками, желтым прострелом. Множество, множество красивого. В сумерках белой ночи, в тихих водах отражаются желтые блестящие цветки калужницы арктической. Цветет желтая купальница. Красные куртины цветущего рододендрона лапландского похожи на яркие клумбы! Присутствуют почти все краски спектра!
Спускаясь с вершины, слышим, как в нашем лагере из транзистора громко вещает «Голос Америки», расхваливая шахматиста Фишера.
Вертолет прилетел в срок. Гавриш на этот раз был любезным и даже завез по пути в верховья реки Гижиги. С высоты видны цепи гор до горизонта, распадки, забитые снегом. На фоне белого снега темное пятно. Присматриваемся - медведь.
Снова трясемся, засыпанные пылью. 80 км немыслимых ухабов. У Меренги ставим лагерь у прозрачной реки и приходим в себя.
Харитоныч, знаток лагерей и событий ГУЛАГовской поры, рассказывает. Недалеко стоял лагерь. Во время шторма бараки смыло волной. Почти все заключенные погибли.
Как быстро тут развивается растительность! Как коротко цветение! За 10 дней уже отцвели мытники, остролодка чукчей, паррия.
В центральных районах Колымского нагорья лето наступает раньше, чем на побережье Охотского моря. Стоит сорокаградусная жара. Днем палатка раскаляется. Мучает мошка. Трудно дышать, и только в ночной прохладе можно прийти в себя. На жарком солнце выстроились 10 сеток со свежими сборами. Много уже высохло, упаковано в папки.
Теперь в обратный путь. Перевал Галимый, перевал Капранова, прииск Невский. Горные плато перевала Галимый усеяны плоскими камнями, на которых отпечатки древних брахипод. Самих окаменевших моллюсков нет. Ручьи обмелели. Распустились деревья».
Мытник Эдера
У Андрея на икре большой нарыв. Но он упрямо не обращает на него внимания и меня не подпускает. Лечиться он не хочет. Говорит, что будет закаляться и есть грязное, чтобы организм привык. Это меня возмущает, тем более что я никогда не знаю, шутит он или нет.
На оформление документов на Чукотку ушло целых две недели. У нас дома живут безквартирные сотрудники института Юра Королев и Анатолий Ткачев. В нашей квартире прописана масса людей, не имеющих жилья. Юрий Борисович прописался, хочет это событие отметить в ресторане. Быстро идем в гостиницу «Магадан». Ту самую, в которой мы в 1967 году спали в ногах у Ворошилова.
Огромный зал ресторана. Вечерняя жизнь течет по своим законам. Андрей пляшет смешно, подпрыгивает козликом, вызывая всеобщее внимание. Ткачев заказал в оркестре модную в те времена песню: «Ваше благородие, госпожа удача». Объявляют: «Для моряков танкера ИБПС». В шуме ресторана оркестранты расслышали ИБПС. Значит, моряки.
23 июля прилетели на Чукотку, в Анадырский аэропорт. Его зовут попросту «Анадырка». Тут сидят в грязи сутками, ожидая вылета. Нам везет. Всего ночь ожиданий. Утром следующего дня маленький АН-2 садится в красочном Заливе Креста. Говорят, залив похож на крест. Мне незаметно. Широкая долина реки. В глубокий залив впадает несколько рукавов реки. По берегам тундра.
Недалеко от маленького аэропортика одноэтажный дом. Его хотел купить наш институт, но опередил ленинградский Институт Арктики. Оставляем вещи в надежде на то, что аспирант Андрея Юрий Павлович Кожевников, как мы договаривались, замолвил за нас словечко. Не хочется терять время. Идем на экскурсию.
Все растения прижаты к почве. Везде тундра. Только грибы, чаще всего белые, торчат над березкой тощей с ее лежачими стволиками. Ярко цветет рододендрон камчатский. Много комаров.
Кожевников никого не предупредил о нашем приезде, начальник этого домика Пуминов не в курсе, а мы уже внесли вещи и надули резиновые матрацы, и собираемся отдыхать и даже спать. Происходит бурное объяснение, в результате которого мы собираемся уйти в белую ночь. Страсти улеглись, отношения уладились с помощью бутылки спирта. Кожевников уехал к геологам в Амгуэму, отсюда по трассе 90 километров.
Живем в теплой пустой комнате с единственной электроплиткой, на которой готовим пищу, сушим газеты. Для работы лучше не придумаешь. Натягиваем веревки, развешиваем газеты. Из окна комнаты видна вышка и проволока. Это остатки зоны. Познакомились с Раей – палинологом из Ленинграда. С ней ходим в маршруты.
За водой идти далеко, в распадок за аэропортом вода далеко, в распадке за аэропортом. По сторонам пищат жирненькие евражки, любопытно выглядывают. Но не так уж они были к нам добры. После самого далекого и трудного маршрута мы вернулись глубокой ночью. Дом, словно избушка на курьих ножках, стоит на высоких столбах. Положили наполненную папку с растениями под дом, на холодок, чтобы сборы не запрели до разборки. Евражке понравилась папка, он выгрыз ее середину с заложенными в газеты растениями, и там устроил гнездо, погубив многие сборы...
Идем в поход на скалы. Чтобы попасть на противоположный берег, необходимо перейти несколько рукавов. Меня переносит на спине первый встречный рыбак. Раю – Андрей. На скалах выпал снег, собирается гроза. Под ливнем, под жалобы Раи возвращаемся домой. Но уже никто никого не переносит. Спешим перейти по пояс в воде. Начинается прилив. В каждой протоке вода поднимается вверх из моря.
Туманы с моря наплывают мгновенно. Все ясно, и вдруг сплошным белым облаком накрывает плотная масса. Я вижу, как садится самолет, а за ним мчится белое облако, как будто нагоняет. Рассказывают, как в сопку врезался самолет. Так же мгновенно туман исчезает, и тогда сияет всеми красками цветущая тундра. Поют птицы. А ночами в ясную погоду над тихим заливом лунная дорожка прорезает водную гладь.
У Андрея на ноге мучительно зреет нарыв. Он не может ходить. Нам необходимо заверить командировочные в Амгуэме. Стою на трассе. Голосую. Подбирает самосвал. Шофер – грубый детина, рассказывает о лагерях. Показывает маленькие каменные полуземлянки, в которых ютились заключенные.
В сентябре полевые работы продолжались на юге Магаданской области. Андрей с Галей Антроповой и Галей Третьяковой забрасывались на Шельтингу южнее Магадана. Места дикие. Большой медведь шел впереди и не чувствовал запаха человека. Андрей продолжал идти следом. Держал марку. Расстояние сокращалось, пока вдруг медведь не почувствовал близости человека. Опрометью вскарабкался по отвесному склону и исчез в кедровом стланике.
Андрея в лаборатории уважали. Главное – он не давил на сотрудников, не командовал, а исходил из их интересов. У него была очень важная установка, в дальнейшем принесшая нам славу лучшей лаборатории. Главный результат работы – научные публикации. Поэтому основное требование Андрея – написание статей. Он сам много пишет. Принимает активное участие в издании первого сборника института. Собирает сборники статей лаборатории.
Весной Андрей отправил на обсуждение свою диссертацию в Ленинградский университет. Её вернули. Профессора ЛГУ А.И. Толмачев, В.К.Василевская не захотели поддержать Андрея и быть его оппонентами. Т.И.Серебрякова, тесно общавшаяся с Василевской, также отмежевалась от его работы. Однако вела с Андреем активную переписку по поводу его статей по происхождению злаков.
Последняя надежда – Владивосток. Там есть совет по защите докторских диссертаций. Его возглавляет известный зоолог – эволюционист Николай Николаевич Воронцов, одобряющий эволюционные работы Андрея. Во Владивостоке палеоботаник В.А.Красилов согласился быть его оппонентом.
Теперь нужно еще раз перепечатать работу, собрать документы, отзывы, апробировать.
Публикации 1972 г.: Опубликовано четыре работы. Одна из них – статья о А.В.Благовещенском, его роли в ботанике. Две статьи весьма значительные. Это: «Интенсификация онтогенеза как основа соматической эволюции» и наша совместная «Сравнительный анализ заносной и одичавшей флоры Колхиды».
Экспедиции 1972 г.: Июнь: Магаданская область. Поездки по Омсукчанской трассе. Заброс в верховья Омолона. Приток Правая Хадаранджа. Перевал Галимый, прииск Невский. Июль: Чукотка – Залив Креста. Сентябрь: Охотоморье (бухта Шельтинга).
1973 Вторая зима в Магадане. Под Новый год в центре города монтируют высокую елку. Каркас состоит из множества трубок, в которые вставляют ветки кедрового стланика. Вокруг елки в новогоднюю ночь собираются знакомые.
Андрей пишет моей маме:
«Дорогая Вероника Генриховна! Давно чувствую себя перед Вами виноватым. Но что поделаешь, такова жизнь. Все время надо что-то писать, все время срочно. Кажется – вот напишу последнее, и станет посвободнее. Но нет. Потом опять что-нибудь оказывается. А Вам хочется написать подробнее, не спеша, все продумав, перечувствовав. Но теперь вижу: надо все бросить и написать.
Вот и 31 декабря. Год позади. Главный его итог – отрезвление. Прошла пора восторгов Магаданом. Впрочем, и город, и климат, и природа нравятся мне по-прежнему, а также и квартира, и работа.
1973 г. М. Т. Мазуренко проводит экскурсию в пионерлагере
Просто произошло становление нашего института. И все в соответствии с законами природы и общества. Так что, собственно, жалеть не о чем. Что делать, если такова жизнь. Закон Паркинсона о неспозавистите (неспособных и завистливых) не выдуман, а открыт. Так вот, в соответствии с этим законом все наше руководство больно «неспозавиститом». Директор достиг своего уровня некомпетентности, а замы здорово его превысили. Один из них – типичный хам, типа «из грязи да в князи», а другой насквозь лживый интриган, который лжет без всякой нужды просто потому, что давно разучился говорить правду из-за «как бы чего не вышло». Половина завлабораториями и отделами тоже не понимают, что главное – это наука, и все надежды возлагают на свои дипломатические способности, как бы втереться в доверие директору, как бы угодить его замам, получше изобразить бурную деятельность. К сожалению, они достигают и достигнут успеха, так как наука как таковая никого абсолютно у нас не интересует, а если кто занимается ею по-настоящему, так у окружающих и у начальства это вызывает только зависть и насмешки с соответствующими последствиями. Есть, конечно и здесь хорошие люди, как-то случайно попали, но все на вторых ролях, точнее – в роли подозрительных. Успехи их вызывают только зависть, а неудачи – злорадство.
Теперь по поводу моих успехов. Как будто меня начинают признавать в широких кругах. Но вот именно «как будто», не более. Самое скверное заключается не в том, что я играю роль белой вороны, что мои идеи кажутся абсурдными или безграмотными, а то, что подобные же вещи все чаще появляются за границей. Напечататься мне стоит огромных трудностей, да и то обычно в каких-то плебейских книжонках, пребывающих до конца мира в безвестности. А в какой-нибудь Англии или в Штатах появляются всякие статейки в международных изданиях, всем хорошо известные. В общем, я самым катастрофическим образом теряю приоритет. И ничего тут не сделаешь. Правда, потеряно пока не так уж много, но сознание того, что у нас здесь передо мной высоченная стена равнодушия и зависти, а где-то кто-то другой легко и свободно говорит и пишет все, что считает нужным, все «мое», отравляет сознание, ухудшает настроение и т.д. Взять хотя бы того же Манжено. В изложении Серебряковой получается так, что он – первый, я – второй. А ведь на самом деле у него только какие-то намеки, а у меня разработано гораздо глубже. Просто все это лежит в разных издательствах, рецензируется самым пристрастным образом и неизвестно, когда еще увидит свет. Вполне возможно, что тот же Манжено за это время напишет еще что-нибудь получше. В теории цветка мой «конкурент» Стеббинс. Все теперь цитируют его работы 65 и 67 годов, вот недавно появилась еще одна. А мою работу 64 года почти никто не знает, потому что это всего лишь тезисы, а саму статью так напечатать и не удалось. Потом я делал доклады в 65 и 67 годах и позднее, но пока вышли опять-таки только тезисы, да и то только в прошлом году. А когда выйдут статьи – одному богу известно.
Вот и с диссертацией все то же. Настоящее «горе от ума». И почему я ею занимаюсь? Откуда она взялась на мою голову? Вот было бы что-нибудь попроще, тогда было бы проще и легче. А тут все считают своим долгом глубокомысленно изречь: «Очень серьезная работа. Надо ее тщательно продумать и проверить. И вообще мы некомпетентны». В общем, все сводится к тому, что надо проверять и проверять, да к тому же дать на отзыв Тахтаджяну. Поистине, это значит – самому сунуть голову в пасть. Этого, конечно, я сделать не могу и не буду. (А.Л. Тахтаджян - академик из БИНа, его эволюционные работы получили мировую известность. Стеббинс и Манжено – ботаники-эволюционисты, работающие за границей).
Теперь вот надо бы снова приниматься за диссертацию. А тут одни статьи надо корректировать, другие исправлять, третьи писать, четвертые редактировать. Добро бы только это. На службе сплошные неприятности. Бумагу для гербария приходится покупать самому, бесконечно надо давать какие-то справки, писать бумажки, объяснения, требования и т.п. В общем, на работе наукой заниматься совершенно невозможно. Там только одна нервотрепка. Во второй половине дня я отдыхаю, большей частью сплю и в общем совсем неработоспособен. Так вот время и проходит, как говорят карточные гадалки, – в пустых хлопотах. Досадно и неприятно. Хочу вот взять творческий отпуск. Может быть, тогда и удастся поработать. Все же на службе можно будет и не бывать ежедневно.
Конечно, не все так уж мрачно, как я пишу. Все же мы поднялись на более высокую ступень, чем были в Москве. Хотя бы материальных затруднений особенных нет. Одно это уже много значит. Теперь не только меня редактируют, но и я редактирую. Может быть, на моем месте вообще грех жаловаться. Но я уж такой, наверное, есть, что мне чего-то постоянно не хватает.
Вот и новый год наступил. С Новым годом, с новым счастьем! Всегда строишь всякие радужные видения на этот счет, но потом, к счастью, о большинстве из них забываешь, а то сплошное расстройство. Завершится ли в этом году дело с нашими защитами и книжками? Насколько увеличится список работ? В этом году у меня намечено два съезда: в мае в Хабаровске по Берингии с участием иностранцев и в начале сентября в Киеве – всесоюзный, ботанический. А весь предыдущий год я просидел в Магадане. Не считая местных поездок – в Анадырь, Владивосток.
Да, вот еще день прошел. Надо приступать к работе. Надо идти на службу. А так не хочется, потому что надо опять что-то просить, разговаривать. Да, еще несколько часов, может быть, даже минут – и все мечты, связанные с этим годом, начнут осуществляться. Ведь всего-то осталось каких- то 363,5 дня. Целую, Ваш А.Хохряков».
Стоит остановиться на обстановке в Институте. Директор Института Контримавичус – человек добрый и доверчивый. В институте бытует поговорка: «запрограммировать Витаса». Поэтому активное, а часто и недобросовестное окружение пользуется доверчивостью директора. Добиваются привилегии, ставки, по принципу: «кто смел, тот два съел». Институт комплексный, в основном представленный зоологами. Ботаника – только одной нашей лабораторией. Получается, что наук много, и каждый представитель определенного подразделения борется за себя. А так как в институте большинство активные, сильные личности, конкурентная борьба за единицы высокая. А Андрей не умеет быть настырным, обивать пороги дирекции. Работает в тиши кабинета. Видимо, срабатывает и его принципиальность. Своего мнения он не скрывает. Витас теперь от нас далеко. Не так, как было в начале организации института. Институт растет.
Во Владивостоке с диссертацией, как уверяет Витас, будет все гладко. Андрей оформил творческий отпуск, едет в Москву, чтобы доработать, познакомиться с новинками литературы в Ленинграде и в Москве, а главное – что-то предпринять в центре.
Уже три года, как дело с защитой стоит. Он снова пытается отдать диссертацию в Главный ботанический сад, но ее туда не берут. В Педагогическом институте он тоже получает отказ. Хотя Серебрякова говорит комплименты в адрес работы, говорит, что работа вполне диссертабельная, но оппонировать отказывается.
В Магадане я копирую рисунки в четырех экземплярах! Приходится делать их от руки. Копировальной техники нет. Андрей в Москве что-то дописывает, шлифует. Ему это осточертело. И опять перепечатывает. Нашел хороших машинисток. Уже в который раз! И как долго все это тянется!
Витас уже член-корреспондент АН. Приехав из Москвы с заседания президиума, рассказывает Андрею, что Ан.А.Федоров – заместитель директора БИНа, тот что поддерживает М.Максимову – проголосовал против присвоения Андрею звания старшего научного сотрудника. Это он объясняет тем, что у Андрея идеи, которые никто не понимает. Обидно. Утверждение звания старшего научного сотрудника на президиуме – простая формальность. Представляет к званию ученый совет института. Андрей справедливо считает, что это желание отомстить за М.Максимову. Ведь он разоблачил ее полную неграмотность. А тем самым скомпрометировал Федорова, который дал ей прекрасную характеристику. Эта характеристика, вставленная в рамку под стекло, – охранная грамота Максимовой и по сей день. Вот что значит подпись, заверенная круглой печатью!
Известный палинолог Маргарита Павловна Гричук принимает активное участие в судьбе Андрея. Так же, как и я, она уговаривает Андрея написать диссертацию по флоре Колымского нагорья. Объясняет: не будет травли. Андрей загорелся. Выбрал тему: «Ксерофитные флоры Колымского нагорья». (Ксерофиты – растения сухих обитаний. На северо-востоке привлекают внимание степные склоны, каменистые осыпи, выходы известняков. Там, в более теплых местах, сохранились древние реликты). Все бы хорошо, да публикаций маловато. Но он собирается написать работу всего за два месяца. Потом раздумал. Упрямо решил защищать теоретическую работу.
Определились оппоненты: В.А.Красилов, В.Н.Хржановский и С.С.Харкевич. Диссертацию опять нужно сократить.
Структуру института переделали. Образовали отделы. Наша лаборатория теперь подчиняется почвоведу – Игорю Васильевичу Игнатенко. Энергичный, напористый и работящий, «Игнат» любит унижать. За отчеты ставит отметки как школьникам. Я и Лида Благодатских получили пятерки, Юра Королев – тройку.
В институте «правит бал» Анатолий Кушнир – заместитель директора по хозяйственной части. Толстый, неприятный на вид, вечно курящий. Он создал очень богатый полевым оборудованием склад, но сотрудникам института что-то получить почти невозможно. Выписывает он дефицит только любимчикам или дает на сторону «нужным людям». Он него зависит транспорт, смета на полевые работы. Это создает нервозную обстановку, так как в Магадане популярны рыба, охота, а не ботаника.
В нашей лаборатории всего пять человек. Андрей очень хочет ее расширить, но борьба за штатные места всегда кончается победой других лабораторий. За все приходится бороться.
Мы продолжаем выписывать толстые журналы: «Иностранную литературу», «Новый мир». Но времени на чтение не остается. В основном читаем самую популярную «Литературную газету». Это трибуна советской интеллигенции. В ней часто появляются дискуссионные статьи на разные темы. Андрей пишет письмо в редакцию, осуждая закрытое рецензирование научных статей.
«В одном из последних номеров я прочитал заметку по поводу рецензирования научных статей. Эта проблема меня давно занимает, так как я достаточно знаком с реакцией редакций многих журналов («Ботанического», «Онтогенез», «Бюллетень ГБС» и других) на те статьи, которые кажутся рецензентам необычными, не подтверждающими идеи ведущих специалистов в данной области, а идущими вразрез с ними.
По моему глубокому убеждению, главная причина, которая дает простор для всякого рода предвзятостей и необъективностей в оценке поступающих в редакции статей, – это закрытое рецензирование. Легко видеть, что автор в этом случае находится в явно неравноправном, худшем положении. Имя автора рецензенту известно и вместе с этим и все остальное – возраст, место работы, руководители и т.д. Автор не знает о рецензенте ничего, даже такого необходимого факта – насколько вообще рецензент компетентен судить его работу, к какому научному «лагерю» он принадлежит. Скрываясь за анонимностью (правда, как правило, мнимой) и сообразуясь не только с содержанием статьи, но и со всем арсеналом сведений об авторе, рецензент может, совершенно не стесняясь в выражениях и не утруждая себя аргументами, подвергнуть уничтожающей «критике» и полному разгрому любую статью почему-либо не понравившегося ему автора. Другое дело, когда рецензент работает с «открытым забралом». Здесь уж придется выбирать выражения и искать какие-то настоящие доводы, так как каждый понимает, насколько несолидно прибегать к общим фразам и демагогии. Да и редакции будут вынуждены подходить к подбору рецензентов более ответственно.
Вероятно, целесообразно даже упоминать имя рецензента и при публикации статьи. Ведь во многих случаях, когда рецензент объективно оценивает работу, делая ценные замечания и предложения, принимаемые автором, он до некоторой степени становится и его соавтором. Да ведь исправление авторских ошибок тоже есть род соавторства. С другой стороны, эта мера поможет, может быть, сократить поток слабых статей, так как не всякий ученый, дорожа своим именем, пойдет на то, чтобы его имя стояло рядом с фамилией заведомо никудышного произведения.
И, наконец, следует ввести общее для всех редакций правило: отрицательная рецензия не может служить причиной для отклонения статьи. В случае, если автор аргументировано отвечает на все замечания рецензента, но у последнего все же возражения не снимаются, статья должна передаваться на вторичное рецензирование другому ученому, придерживающемуся иных, по сравнению с первым рецензентом, взглядов».
При содействии Витаса в Сибирском отделении издательства «Наука» принята к печати монография Андрея «Закономерности эволюции растений», которую первоначально он хотел представить на соискание докторской диссертации, но потом решил ограничиться только однодольными.
В мае в Хабаровске должен состояться международный конгресс по Берингийской суше. Наш институт один из организаторов. У Андрея заявлена тема доклада «Берингийский элемент во флоре Колымы».
К этому событию готовятся серьезно. Печатаются тезисы, работают редакторы, переводят на английский. Заведующих лабораториями натаскивают по английскому языку. Семинар проходит в доме отдыха в Снежной долине. Между прогулками на лыжах идут интенсивные занятия по-английски.
Май. Хабаровск. Впервые мы видим раскованных иностранцев в легких ярких одеждах. Рядом с ними чопорные, в темных костюмах, советские ученые. Директор Биолого-почвенного института Н.Н.Воронцов привез детей. По утрам в ресторане импозантная бонна кормит с ложки маленькую дочурку Воронцова – Дашу. Настоящий спектакль.
После конгресса мы вдвоем с Андреем едем на отроги хребта Хехцир.
Попутчицы – крестьянки с грубыми руками и лицами – втащили в автобус огромные чувалы, плотно набитые листьями черемши. Вся их одежда и тело усыпаны клещами, собирают их на себе горстями, выбрасывают в окно. Здесь сохранилась память о том, что черемша - ценнейшее противоцинготное средство. Ее засаливают бочками.
Магадан. В первых числах июня на несколько дней едем на Олу.
Сначала идем на склад. В подвале одного из 5-этажных домов неподалеку от института в темных отсеках лежат полевые вещи – спальные мешки, кухонная утварь, сапоги, палатки и обязательно - печка и ватники. С ними в поле мы никогда не расстаемся.
Рано утром город погружен в туман. На подъеме, на четвертом километре туман рассеивается, внизу мы видим его клочья. Поднимается холодное, ветреное солнце. Вдоль дороги уже пробилась зеленая трава, пышно цветут одуванчики. С Ольского перевала открывается вид на бухту Гертнера, Ольский лиман. В защищенных от ветра и тумана ложбинах уже ярко зеленеет лиственница, но трава под деревьямии жухлая, серая, прошлогодние отмершие листья покрывают всю почву, и кое-где лежат большие пятна снега.
1973 г. р. Ола. М. Мазуренко, Л. Благодатских, В. Петровский
Ола – старинное село, бывший острог, а в настоящем – районный центр к востоку от Магадана у устья реки Олы. Нас четверо: я, Андрей, Светлана Васильевна Константинова (позже Ершова, а затем Чуйко) – лаборантка, и наш десятилетний сын Павлик. Не считая Трезора, нашей маленькой трехцветной собаки, помеси дворняжки с терьером.
Палатку ставим на галечнике, неподалеку от несущей весенние воды Олы. До моря всего 1-2 километра. Река при впадении разливается на несколько рукавов. Это место, оказывается, Андрей присмотрел уже давно. Была у него привычка что-то обдумать, а потом, не поделившись, молча осуществлять. Я начинала закипать. Он в ответ молчал…
В ясные дни даже тепло. Но то и дело с моря наплывает туман, и тогда мы оказываемся в бело-молочном плотном облаке. Силуэты расплываются, и на расстоянии всего одного метра уже ничего не видно.
Главная цель – поездка в Атарган, рыбацкий поселок на противоположной стороне лимана. Каждый день отсюда отправляется небольшой катер-баржа «Колхозница». Нам необходимо разведать, где место отправления, то есть порт и время отправления. Нигде никаких указаний по этому поводу в поселке нет. Идем к морю сквозь густой туман, ориентируясь по компасу. Пересекаем огромную ровную долину, и, наконец, начинают вырисовываться таинственные остовы выброшенных на берег кораблей.
8 июня. Я и Андрей спешим. «Колхозница» отправляется в пик прилива, в 12 часов. В тумане боимся заблудиться. В его густом молоке еле виден домик порта. Везде пьяные рожи. Появляется совершенно трезвый капитан, и через полчаса катер отчаливает. Наверху сильный ветер. По морю плывут льдины. Всю дорогу нас развлекает атарганская матрона. Громовым голосом, без остановки сообщает последние атарганские новости: у кого-то болят зубы, пекарь платит алименты, пьют слабовольные. Я про себя думаю: наверное, большинство обитателей Атаргана слабовольные люди. «Да,– говорит матрона, – пьют слабовольные, а учиться – хорошо!» «Чему?» – думаю я. Сожалеет, что в Оле не купила сметаны, но хорошо, что примерила в мастерской костюм. Андрей прикорнул, как всегда, не обращает внимания. Мне эта трескотня надоедает. Я выхожу на свежий воздух. Но проливной дождь опять загоняет внутрь.
Наконец причаливаем. Туман. Холодно. Серый голый поселок тянется вдоль длинной галечниковой косы. Убогие одноэтажные домики с маленькими палисадничками для картофеля. Главное – устроиться на ночлег. Андрей внимательно всматривается в каждую трущобу. Его старая привычка. Везде запах тухлой рыбы.
В конторе сидит кокетливый бухгалтер. Сегодня здесь он самый главный. Потрясает довольно длинными кудрями. Светский разговор сводится к заметке о рододендроне золотистом в «Магаданской правде». Кудрявый благодетель никак не может понять, что автор этой заметки стоит перед ним. Видимо, моя полевая одежда никак не вписывается в образ автора маленькой заметки. Но все же размягчается. Через пять минут – мы обладатели вонючей комнаты с грязным тряпьем. Быстрей бы на природу!
Путь к скалам идет по пустынной наносной косе. Шесть километров мимо бесконечных помоек с гниющей рыбой. На нас со всех сторон глядит пустыми глазницами сельдь жирная тихоокеанская. Коса расширяется, в лиственничнике большая гарь. Скалы едва просматриваются сквозь туман. Еще одна преграда. Река Атарганка спускается из невидимого из-за тумана распадка. В одном месте находим перекаты, и удается выйти к приморским скалам.
На следующий день нас обрадовала солнечная погода. Километры до скал мы прошли быстрее, хотя провели в грязной комнате почти бессонную ночь. У прибойной полосы, кроме испорченной сельди, выброшены на берег сотни высохших морских звезд.
На защищенных от ветра приморских склонах много яркого, интересного. Бокалы мохнатых цветов прострела, незабудка, примула, лапчатка снежная. Солнце пригревает, колышет лепестки. Но еще прекраснее дальний вид на ярко-синее море, усеянное белыми льдинами, которые постепенно прибиваются к берегу. Следа не осталось от скованного льдом моря, поземки, завывания ветра по льду.
Идем вверх. Щебенка приморских склонов сменяется лужайками у горных ручьев. Прошлогодний сухой вейник скользит под ногами, мешая нам взбираться вверх. Сквозь траву прорастает купальница. Ярко-желтые головки цветов блестят на солнце. Рядом с ней соседствует ветреница сибирская. Подъем все круче. И вдруг на приморских скалах, окруженных каменной березой, мы увидели то, что никак не могли ожидать в этом месте. На скалах, в полном цвету карагана гривастая. Наконец мы впервые видим в Магаданской области это растение! Гибкие стволики изгибаются, словно в поклоне, прячась между скал. Мохнатые листья только-только отрастают. Как хороши ее розовые цветки! Нежные, ароматные, они привлекают толстых крупных шмелей, то и дело перелетающих с цветка на цветок.
После еще одной адской ночи возвращаемся. С катера любуемся широким разливом Олы. Спешим из последних сил. Нужно срочно разобрать, заложить собранные за три дня растения.
На магаданском небосклоне появился Даниил Иосифович Берман. Он невысокого роста, с живым миловидным лицом. На нем лежит печать человека из центра. Ранее он был ученым секретарем всего Сибирского отделения Академии наук. Мы его запросто зовем «Даня», потому что в школьные годы он вместе с Андреем ходил в кружок Московского зоопарка (КЮБЗ). У Дани есть фотография, которую он иногда показывает. Среди мальчиков-натуралистов Даня, Андрей и Николай Николаевич Дроздов – ведущий на телевидении передачу «Жизнь животных», человек в стране известный. Таким образом, как бы само собой получается, что Даня и Андрей тоже весьма почетные люди, хотя и работают в Магадане, так сказать, на передовом, неизведанном фронте науки. Даня с Андреем в начале лета заключили договор о совместной поездке по Колымской трассе до Индигирки. Расписание маршрута размечено вплоть до дней. Но сначала Андрей планирует работать в Северо-Эвенске и в верховьях Омолона.
Наш отряд: Андрей – начальник, Кира Павловна Веселухина, я – научные сотрудники, Света Константинова – лаборант, Ларочка Васильева – миколог из Владивостока и Павлик с Трезором.
У нас дома испортился замок. Пришлось на ночь, пока не исправили, дверь оставить открытой. В середине ночи Ларочка, прилетев из Владивостока, спокойно отворила дверь нашей квартиры, вошла и таким образом стала почти членом нашей семьи. Сразу стала помогать со сборами в поле.
При утверждении сметы на полевые режут деньги. Приходится выдерживать «бои», отстаивать любую мелочь. Все препоны преодолели.
И вот мы уже в маленьком самолетике «Яке». Взмываем, набираем высоту и летим прямо на юг, на Магадан, к побережью. Кубики домов города быстро исчезают. Поворачиваем на северо-восток. Справа бескрайнее море, слева бескрайние заснеженные сопки. Я пытаюсь смотреть вниз и рассматриваю непрерывную ленту крутых берегов Охотского моря и зелень кедрового стланика. Самолет садится на галечник широкой поймы реки Гарманды.
В центре Северо-Эвенска – маленький аэропортик. Поселок с квадратными одноэтажными домиками в пойме реки Гарманды. В райсовете начальник эвен Падерин. Наш приезд он посчитал за честь для себя. Мгновенно завязываются приятные отношения. Для нас главное – жилье. Устраиваемся в большом двухэтажном здании интерната. Чтобы не было проблем с сушкой растений, долго выбирае комнатум. Летом не топят, а климат сырой. Столовая – одна из лучших на севере. Готовят вкусно, по-домашнему. Но помещение так отсырело, что на потолке, особенно в углах черные вуали... мрачноватый дизайн.
День клонится к закату. На берегу Гарманды на холодном морском бризе колышут нежными, то желтыми, то белыми лепестками маки. Андрей с Ларочкой копают и закладывают первые сборы.
Длинный день заканчивается прогулкой на берег моря по отливу. Здесь нет бухты. Берег тянется ровной полосой вдоль широкого устья Гарманды. На рейде светятся корабли. Всходит луна.
У нас две задачи. Первая – улететь к горячим ключам в поселке Таватум. Вторая – заброситься на вертолете на север в верховья Омолона. Оплачиваем спецрейс, ходим по несколько раз в день в аэропорт – договариваемся о забросе. А пока ходим в маршруты за поселок по бесконечным кочкам болот. Ларочка на одежду не обращает ни малейшего внимания. Постоянно круглым почерком пишет дневник. Поет песни Новеллы Матвеевой. Тонкий голосок придает шарм этим песням. Особенно жалобно про гвоздь в стене и о том, как цыганка украла медвежонка. «Все, что было, позабыла – все, что будет, позабудет!» – выводит Ларочка. Мы забираемся в спальные мешки. Трезор ссорится с Павликом.
Легкий самолетик Ан-2 взмыл над широкой долиной Гарманды и устремился на юг вдоль моря в Таватум. Справа - сплошная зелень кедрового стланика, слева - волнующееся море с обрывами. Разворот, и самолет садится на широкий галечник. Самолет подскакивает, словно кузнечик. Встречает толпа жаждущих улететь. Быстро выбрасываем вещи. Самолет исчезает в небе, оставив нас наедине с природой. Оказывается, пионерский лагерь у горячих ключей находится в шести километрах от «аэропорта». А поселок Таватум в 10 километрах, но в другой стороне. Мы не можем передвигаться, так как с нами громоздкое полевое оборудование! Вечер. Комары звереют, образуя над каждым из нас противно звенящие облака.
Утро вечера мудренее. Растягиваем полога, и под звон комаров, атакующих наше эфемерное убежище, сладко засыпаем с сознанием, что мириады кровопийц не смогут нас одолеть.
Солнечное утро. День обещает быть жарким. С Ларочкой и Светой идем в пионерский лагерь договариваться о транспорте. В широкой пойме – высокие нарядные леса из чозении, склоны сопок густо покрыты кедровым стлаником и ерником. Пионерский лагерь – это несколько домов барачного типа у большой запруды горячего источника. В глубоком и большом искусственном бассейне можно плавать в приятной теплой воде!
Около горячего озера садится вертолет. Вертолетчики решили отдохнуть на горячих ключах. Привезли с собой упитанных жен. Мужья, тоже не худые, забираются в воду вслед за дамами. Тут бы их и уговорить. Вдруг Андрей громогласно заявляет: «Ларочка, побыстрей закадрите вертолетчиков, нам необходимо привезти груз!» Жены с удивлением поворачивают головы к Ларочке. Добрые дяди помогают. Вертолет играючи переваливает через сопку. Лихорадочно кидаем вещи в салон вертолета, вскакиваем - и через несколько минут мы у ключей.
Заводим самые тесные знакомства с руководством лагеря и получаем 10-местную палатку. В центре столб. Просторно, темно и пыльно. В щели залетают комары.
Для побережья Охотского моря характерны параллельные хребты, защищающие ущелья от морских ветров и туманов. Вокруг горячих ключей – оазис камчатского высокотравья. Андрей нашел новый, неизвестный науке папоротник.
Поселок Таватум на берегу моря, в устье реки. Лиственницы нет. Кедровый стланик густо заплел склоны сопки. Маленький, типичный для Севера поселок оторван от цивилизации. За домами буднично горит кедровый стланик. Огонь с шипеньем перебрасывается с ветки на ветку, пожирая свежую, пропитанную смолой хвою. Никого это не волнует. Штиль, поэтому пожар не разгорается, а огонь методично и буднично делает свою страшную работу.
На берегу моря одинокая изба. Тут живет старик. У него что-то вроде магазина. Все продукты десятилетней давности, а может быть, ровесники старика. Он тут с лагерных времен, когда-то был завскладом при большом рыбзаводе. Но уже давно здесь пустынно. Память о лагере и рыбзаводе хранит только старик.
К морю Андрей, Света и Ларочка ушли как обычно, в 9 часов, взяв продукты только на день. Планировали вернуться в семь вечера. Андрей всегда рассчитывал поход по часам. Редко опаздывал. День пролетел в переборке гербария, купании в горячем озере.
Давно прошел контрольный срок. К вечеру комары свирепеют, я выхожу за лагерь, волнуюсь. Место дикое, медвежье. Я знаю: Андрей всегда забирается на самую высокую сопку, не щадя себя и своих спутников. Ночь. Выходим с Павликом далеко за поселок. Сумерки белой ночи делают очертания расплывчатыми. Все пустынно. Никого нет. Что делать? Только ждать. Кровь стучит в висках. Что делать, что делать? Где и как искать их в огромных, в 2-3 человеческих роста зарослях кедрового стланика? Вся надежда на умение Андрея хорошо ориентироваться. Пришли в 4 часа утра. Напряжение сразу спало. Господи, они живы и здоровы! Но ноги сбиты. Оказалось, что начался прилив, и пришлось с трудом вылезать наверх по обрыву над морем, а затем долго продираться сквозь заросли кедрового стланика. Я хорошо представляю всю эту картину.
Программа в Таватуме выполнена. Нужно возвращаться в Эвенск. Мы связаны вещами, погрузкой. Трактор везет их на галечник, то есть на взлетную полосу. Начинаются очередные трудности. Неожиданно оказывается, что рейс Ан-2 бывает только раз месяц! А спецрейс, который летел за нами, был атакован страждущими улететь. В экстремальных ситуациях «совки» очень агрессивны. Мы опять на куче вещей. С нами еще двое мужчин средних лет. Тоже ждут самолет. Может быть, мы с ними проведем в кампании целый месяц? Эту мысль быстро отбрасываем. Нужно действовать. Решаем идти в поселок, вызывать еще один спецрейс, взывать к нашему положению. Хозяйственная Кира Павловна производит обмен. За кружку спирта дают банку икры. Попутчик залпом выпивает спирт, и с ним начинает твориться нечто неопределенное. Мы, не понимая его состояния, вместе с ним идем в поселок. Комары неистовствуют, приходится бежать. Попутчик бежит за нами, бормочет, обращаясь с монологом к своему брату, который ему нанес, видимо, обиду. Обещает убить: «Я проколю тебе печень, обязательно печень, поверну нож несколько раз!» Он уже почти невменяем. Он вполне может нас перепутать с братом, тем более что брат в его мыслях, а мы рядом. Быстрей бы поселок! Злобный пьяница исчез. С тучей комаров врываемся в грязный телефонный узел. Звоню, умоляю диспетчера не позабыть о нас. На обратном пути грызет червь сомнений. Ничему в этом зыбком мире верить нельзя до конца там, где можно обмануть. Ночь провели под пологами, под звон комаров. К утру прохладно, в спальниках уютно. Самолет прилетел.
В Северо-Эвенской столовой занимаемся чревоугодием и почти не покидаем аэропорта, хлопочем о забросе на север. О нас должны помнить. В то же время опасно надоедать хозяевам. Могут разозлиться, не взять. Они - хозяева.
Ловля рыбы строго запрещена. Ее может ловить только «Охотскрыбвод». Несколько мужчин потертого вида с рваными сетями выходят к Гарманде, расставляют сети.
Помойки поселка переполнены гниющей рыбой, из чего можно заключить, что рыбу ловит не только «Охотскрыбвод».
На большом самосвале уехали на несколько дней в поселок Гарманда выше по течению реки.
Середина лета. Зацвел вейник, пылит. У Андрея сильный приступ аллергии, бессонница. Может долго, изнуряюще чихать.
В пойме Гарманды высокие лиственницы стоят величественными столбами, словно в парке. Шаровидные кусты шиповника покрыты яркими розовыми цветами. Лепестки устилают землю. Рядом такие же большие кусты жимолости с созревшими ягодами. Ни до, ни после, даже на Камчатке я не встречала таких, как здесь, кустов, обильно усыпанных темно-синими ягодами. Бичи собирают ягоду, сдают в кооперативный магазин. Собирать ее трудно: много комаров. А в магазине, в больших бочках, она быстро начинает бродить.
Мы ходим в длинные маршруты по осыпям и распадкам на вершины сопок. Ларочка с нами пробирается под ольховником и стлаником, претерпевая все трудности подъема. Каждую возможную минуту, даже под кустами или при закладке очередного выкопанного растения, Ларочка непрерывно ведет дневник. Интересно, что она там пишет?
Когда я попросила Ларочку прислать эти дневники, для того, чтобы включить в эту книгу, она мне их переслала. 120 страниц пространных записей, из которых можно точно узнать, какая была погода во время наших путешествий, как часто мы пользовались местными ягодами, травами в нашем пищевом рационе. Дневники очень интересные. Но из-за ограниченного объема они, к сожалению, вошли в книгу неполностью. В настоящее время Ларочка, как и тогда, работает во Владивостоке. Сегодня она - известный миколог, доктор биологических наук.
Поздним светлым вечером, возвращаясь в поселок, бежим от комаров, перескакивая с камня на камень по бесконечным каскадам курумников, серыми «реками» стекающими со склонов сопок. Комары догоняют, мы ускоряем темп.
Павлик подружился с местными эвенскими мальчишками. Ловит длинной удочкой рыбу, и очень увлекся. Не хочет уезжать.
В Гарманде большой зверосовхоз. Выращивают черных песцов со злыми глазами. На жаре этих зверьков особенно жаль. Они трясут пустую банку, просят напиться. Вокруг клеток стоит звон, но работники не обращают внимания на «просьбы» лисичек.
Эвенск. На утро запланирован рейс в верховья Омолона. Быстро грузимся. Железное пузо вертолета тяжело поднимается. Винт бешено крутится. Вертолет бодает воздух, разгоняется и начинает парить. Поселок становится маленьким. Исчезает залив. Долго летим над сопками. Затем Андрей поднимается в кабину, намечает точку посадки. Это Большая Ауланджа – небольшой приток Омолона. Садимся на пойму горной речки. Выбрасываем вещи. Дверь захлопывается. Черная точка вертолета быстро исчезает в небе. Договорились – прилетит через неделю.
Как только вертолет улетел, видим красный трактор. Здесь в высокогорьях выпасают большое стадо оленей. На нем перевозим вещи на стоянку.
Несколько дней олени пасутся в окрестностях нашего лагеря. Эвены рассказали: в 20 километрах стоят палатки с провиантом. Его сторожит одна женщина-эвенка.
Вышли на экскурсию – все растения объедены или выбиты оленьими копытами. Зашли в гости к эвенам на стойбище. Они дали нам мяса. Из него Кира Павловна приготовила шашлыки.
В густых ивняках большие выводки куропаток. Они то и дело взлетают, когда мы пересекаем долину реки. Трезор бегает за ними, играет.
Все семь дней подряд, без передышки, мы в дальних маршрутах, стараемся как можно детальнее обследовать территорию. На восьмой день настал срок прилета вертолета.
С утра собрали вещи, свернули спальные мешки. От лагеря уходить нельзя. Рации у нас нет. Ружья – тоже. Только ракетница. Загораем на солнце. Появился мокрец – маленькая мошка, разъедающая кожу. Играем в кинга – вид преферанса. Вдруг слышим – тарахтит. Думаем – вертолет. Но это ложная тревога. Высоко в небе плавно пролетает прямо над нами самолет Ил-14. Это его трасса. Звук, который издает мотор, очень похож на вертолетный. В следующие дни мы опять обманываемся.
Сидим, наблюдаем маленьких тонконогих куличков, выискивающих червячков под камнями. Нас они совсем не боятся. У входа в палатку поселилась пичужка. Здесь всегда роятся комары, чуя нашу кровь. Кира Павловна любуется птичкой: «Вот бы взять ее домой, красивая». Андрей: «Вот так всегда, Кира Павловна, птичка помогает вам, ловит комаров, а вы в благодарность хотите ее в клетку!» Кира Павловна надулась. Андрей не обращает внимания. Красивую птичку согнали две боевые серенькие, похожие на воробышков. Стали совсем ручными, собирают «урожай» прямо на наших штормовках, ногах.
И на второй, и на третий день вертолета нет. Начинаем распутывать сети, которые мы случайно взяли с собой. Их приготовила хозяйственная Кира Павловна. Сети очень пригодились. Дважды мы отлавливали хариусов. Потом заводи опустели.
Хлеба давно нет. Кончился сахар. Крупы в обрез. Кончается и мука.
1973 г. Северо-Эвенск. А.П. Хохряков, М.Т. Мазуренко
В густых зарослях ив полно куропаток. Они взлетают при приближении. Ружья у нас нет, только ракетница. Андрей не любит стрелять и никогда ружья не берет. Придумал расстелить сети, высыпать на них горох. Может быть, куропатки попадутся в сети. Но «умные» птицы не отреагировали на это «изобретение».
Эвены откочевали. Нам тревожно. Появились слуховые галлюцинации, нам все время слышится грохот вертолета. Трезор стал есть едва созревающую голубику. Стараемся бодриться. Андрей глубокомысленно размышляет: «Наверное, только осенью в институте о нас вспомнят, на октябрьские праздники, когда будут распределять премии».
На девятый день вспомнили об эвенке и о складе провизии. На поиски пошли я с Андреем. В случае прилета вертолета как опознавательный знак надеваю красную футболку. Через три часа на горизонте увидели круглую палатку и приободрились. К ней пришлось идти еще три часа. Вокруг палатки - тишина. На самодельных качелях качается девочка, рядом мальчик показывает нам живую рыбку, которую поймал руками. У нас на глазах он ее съедает. В палатке спит его мать. Еле разбудили. Она дает нам столько, сколько хотим: сахар, муку, масло. На обратном пути Андрей забирается на сопку, собирает гербарий. 9 дней безделья утомительны. Ил-14 опять сбивает нас с толку. Андрей бежит вниз и чертыхается. Ложная тревога. Придя в лагерь, я собираюсь мыть голову, красиво жить и отдыхать. Только налила воду в таз и собралась окунуть голову – мгновенно прилетел вертолет!
Андрей сломал ребро. Нужно таскать вещи на пригорок. Поэтому я говорю надменному Левшину, командиру экипажа, чтобы помогал грузить. Этого летчики никогда не делают. Помогают нехотя.
Эвенск. Работа закончена. Быстрей бы улететь. Но таких, как мы, – много. Идем к доброму Падерину, и он помогает. В ожидании самолета играем в кинга. Только начали кон, как бегут к нам в интернат. Самолет подан. Присылают машину и на дорогу - пакет с красной рыбой. Милейший человек этот Падерин! Уважает ученых. Прощай, Северо-Эвенск! Самолет на полчаса приземляется в Гижиге. Андрей выскакивает и чуть ли не под брюхом самолета собирает растения. Летчики злятся. Я бегу, беспокоюсь. Убрали трап. Пришлось его снова подкатывать.
В Магадане лежит письмо от Бермана. Он рассержен. Сорваны сроки, а то, что почти 9 дней нас не выбирали, – не аргумент.
Срочно собираемся в намеченный с Берманом маршрут по обследованию степных склонов по Колыме и Индигирке.
Кира Павловна остается в Магадане. С нами, кроме Ларочки, едет Рита Назарова – моя подруга, миколог из Владивостока, а также новая сотрудница нашей лаборатории Саша Беркутенко. На трассе мы должны встретиться с Берманом. Заезжаем к Юре Королеву на стационар «Контакт» в соседстве с поселком Стоковое. Там еще с 30-х годов изучают сток. Юрий Борисович Королев облюбовал это место очень удачно. Стационар – это три вагончика, так называемые балки. В горах есть изба, давно не используемая метеорологами. В настоящее время это основной кабинет Юрия Борисовича, его святая святых. Там он соорудил подогреваемый душ. Его гордость – красивый туалет. Оригинальная фигура Юрий Борисович. Человек нервный, шумный, но добрый. Все он делает красиво, медленно, доводит до совершенства.
На «Контакте» на полевых работах находится Алексей Мосин – сотрудник нашего института. Он на днях улетает в Москву.
В связи с предстоящей защитой моей диссертации и подготовкой к защите диссертации Андрея мы решили провести зиму в Москве. Павлика решено отправить с Мосиным в Москву к родителям. Ему 1 сентября в школу. Жаль расставаться. Мы были вместе все лето.
На трассе невыносимая пыль. Лежим вповалку в кузове. На кузов надстроен большой фанерный каркас. Он слабо защищает от пыли. Дышать тяжело. Лежим, как селедки в банке, прижавшись, вплотную друг к другу. Едем на север по Тенькинской трассе. С Берманом встречаемся уже за Сусуманом по дороге в Якутию.
Начинается какая-то странная жизнь. Бермана сопровождает Леня Кузьмин – гельминтолог, симпатичный молодой человек, и стройная студентка Ольга из Новосибирска.
Мы, привыкшие к регулярной, хорошо организованной работе, теперь попали под начало нервного Дани Бермана. Главная цель этого маршрута по трассе – знакомство с северными степями на Колыме и Индигирке. Весь день едем. Останавливаемся на ночлег уже в полной темноте. Встаем на рассвете, ходим недалеко, лишь бы успеть хоть что-то собрать.
Мчимся вплоть до Индигирки. Даня хочет обследовать степи и наметить будущие маршруты. Южные склоны гор хорошо прогреваются. Там осталась древняя степная растительность. Каждый склон оригинален. На пригорке жарко, вокруг стрекочут кузнечики. А на хребте дует холодный ветер. Берман полон новых открытий. Он мне с гордостью сообщает: в его честь описан степной клоп.
Марш-бросками доехали до Хандыги. Мчимся обратно. Конец августа. Путь по трассе насчитывает сотни километров. Нас догоняет циклон. Первого сентября выпал снег. Собирать растения стало невозможно.
Второго сентября мы в Сеймчане. Сегодня Андрею 40 лет. Машина стоит на берегу Колымы. Серое небо. Белая пелена снега по берегам. Стальные воды Колымы несутся бурным потоком. Зимний пейзаж. Берман долго договаривается с владельцем небольшого катера. Хочет осмотреть степные склоны. Мужик за бутылку готов прыгнуть на небо. Катер наготове. Могут ехать только четыре человека: два от Бермана, два от ботаников. Андрей берет меня. А в группе Бермана бунт. Леня Кузьмин требует себе место, а Берман берет Ольгу. В результате Кузьмин не едет, Даниил Иосифович, разозлившись, убегает в лес. Одно место освобождается. Им быстро воспользовалась Беркутенко. В снежной пороше доплываем лишь до мыса Чегодан. Все покрыто белым покрывалом. Темно-серая Колыма скоро станет. Длинная Ольга «косит» большим сачком не насекомых, а снежинки. Беркутенко уводит Андрея на сопку. Они, словно северные олени тебенюют, – раскапывают снег.
В Сеймчане на берегу ждет машина. Все бело. Темнеет. В лиственничнике ярко горит костер. Приготовлен плов, подарки. На мотив песни «Самара-городок» поем посвящение, сочиненное Ларочкой.
Стихотворение, написанное Ларочкой Васильевой ко дню рождения Андрея. Его пели у костра в заснеженном лиственничнике на берегу Колымы:
Дорогой наш Хохряков,
Наш любимый Хохряков!
В сорок лет, в сорок лет
Поздравляем мы вас!
Хохряков с бородой,
В сорок лет старый дед
Ну, а если побрить…
Молодой, так и быть,
Ну и что ж, ну и что ж!
А для нас и такой
Он хорош, он хорош!
Хохряков в сорок лет
Может все, может все,
Ну а если не все,
Так ведь Мая на что?
Главный в области ботаник,
Дорогой наш Хохряков,
Мы уверены: он станет
Ну почти что Комаров!
Ой-ей-ей, летит комарик,
Подлетел и прямо в плов!
И нотации читает
Комару наш Хохряков.
Мы кончаем, мы кончаем.
Ты прости, что мы напели
Ведь обидеть мы тебя
Ну никак уж не хотели.
Ах, Самара городок,
Юность Хохрякова,
Беспокойная я!
Середина сентября. Работа продолжается на побережье. Одян – залив небольшой речки, впадающей в Охотское море в основании горы Беринга, самой высокой точки побережья к северо-востоку от Магадана. Палатки поставили в глубине бухты. С нами Света Константинова, Саша Беркутенко с мужем Алексеем Полежаевым и «отец Андрей», то есть Меженный.
Осень на побережье прекрасна. Во время штиля море тихое, прозрачное. Кажется таким теплым! Тихие дни резко сменяются бурями с дождем и ветром. Море сильно штормит. Ночью сильно морозит, по утрам корка льда лежит на лужах. До полудня туманы заполняют весь залив, долину речки.
Андрей решил подняться на гору Беринга с берега моря. Нас трое: Андрей, я и Света. Каменистые осыпи идут от основания горы до вершины. С трудом, иногда на четвереньках ползем вверх. Андрей не оглядывается и ждать нас не собирается. Наконец, высота взята. В далекой дымке виден Магадан. Еще светло, но нужно спешить. Темнеет рано, путь к лагерю далекий. Ярко алеют схваченные морозом ягоды сладкоплодной рябины бузинолистной. Я на ходу хватаю ягоды – «заготавливаю». Андрей спешит вперед, мы за ним вприпрыжку. Еле догоняем. То и дело чувствуем запах зверя и предполагаем, что можем столкнуться с медведем. Об этом мы со Светой говорим с опаской. Андрей, когда говорят о медведях, всегда раздражается. Уже в темноте видим огонь нашего костра и Андрея Александровича, в беспокойстве встречающего нас. Как хорошо холодным вечером у костра!
Днем закладываем гербарий, греемся на солнце. Вдруг видим – на пригорке большая медведица идет вместе с двумя малыми медвежатами. Наш Трезор заливается, бежит к пригорку. Медведица, переваливаясь, спешит скрыться в лиственничнике. Один из медвежат отстал, медведица возвращается, берет его зубами за холку, дает шлепка точно так, как это делают люди. Наблюдаем эту картину, как зачарованные. Только медведица скрылась, как к нам идут два охотника. Они с моря на моторной лодке выследили медведицу. С пристрастием спрашивают, куда убежала медведица. Говорим, что никого не видели.
Буря рвет нашу палатку, раскачивает крепления. Но нам в спальных мешках тепло. Пища кончается. Шторм выбросил на берег ламинарию. Из нее готовим салат. Пошел пятый день, как должен прилететь вертолет. Рыбаки исчезли… Как сообщить?
На восьмой день ожидания летит вертолет. Сигналим ракетницей. И правильно делаем. Оказывается, этот вертолет летел не за нами, а на северную метеостанцию. Обещают на обратном пути забрать. Как хочется в это верить! Прилетел. Всего несколько минут полета до Магадана.
Через несколько дней мы с Андреем улетели в Москву. Я – оформлять и защищать кандидатскую диссертацию. Андрей – оформлять, сокращать свою докторскую диссертацию.
Публикации 1973 г.: Вышло 10 (!) работ, в том числе «Закономерности эволюции онтогенеза у растений», «Направления эволюции форм роста в экстремальных условиях». Только две в тезисах. Большинство из статей посвящено флористическим исследованиям на Дальнем Востоке. Описан новый вид – прострел магаданский.
Поездки 1973 г.: Май: Хабаровск (поездка на отроги Хехцыра, Малышево). Июнь: Охотоморье (Ола, Атарган). Июль: Северо-Эвенск, Гарманда, Таватум. Заброс в верховья Омолона (река Большая Ауланджа). Август: экспедиция по Колымской трассе до Хандыги и обратно. Сентябрь: Охотоморье, залив Одян (гора Беринга).
Глава шестая: Защита докторской диссертации. Ожидание утверждения. Колыма. Чукотка. Курильские острова. Камчатка. Куба (1974 – 1977)
1974 Зиму 1974 года мы провели в Москве в прикомандировании. 14 февраля в Главном ботаническом саду я защитила кандидатскую диссертацию на тему: «Системы побегов и циклы их развития, на примере семейства жимолостных». В моей жизни это было грандиозное событие, к которому я шла очень долго и самостоятельно. Сначала изучала только голубую жимолость. На экспозиции полезных растений природной флоры, где я работала, росли два куста с вкусной ягодой. А так как я кончила сельскохозяйственный институт, то решила внедрять эту ягоду в Москве. Она, в сравнении с другими ягодами, созревала очень рано. Принесла ягоды в витаминный институт на анализ. Научный сотрудник института сообщила, что две мыши, наевшись этих ягод, умерли. Я ответила на это, что, возможно, мыши объелись. На Дальнем Востоке эта ягода - одна из самых популярных. А у москвичей настороженность к этой ягоде была связана с тем, что в лесах Подмосковья растет другой вид жимолости – жимолость лесная – «волчья ягода», с ядовитыми плодами.
В настоящее время жимолость голубая в садах Подмосковья – любимая ягода. Сначала я изучала только голубую жимолость. И обнаружила закономерность, связанную с цикличностью развития побегов. Захотелось узнать, как же дело обстоит и у других видов жимолостей, а потом и у всех представителей семейства жимолостных. Мне повезло. Жимолости, в своем большинстве – кустарники. И у них, у всех мое маленькое открытие присутствовало. Затем я решила исследовать и доругие роды семейства жимолостных. Откровенно говоря, уже не вкусные ягоды увлекали меня, а система побега формирования, присутствовавшая не только у жимолостей, калин и бузины, но и у всех кустарников. Меня все больше увлекала биоморфология. Мои теоретические работы по структуре кустарников имели и прямое отношение к агрономическому приему – обрезке кустарников. Но работа затягивалась. Мы переехали в Магадан, и это также затрудняло организацию защиты диссертации.
В 1972 году мой руководитель В.Н. Ворошилов заболел. Это задержало защиту еще на год. Перед защитой он уехал в Железноводск, в санаторий. Я волновалась, просила характеристику у А.К.Скворцова, возглавлявшего отдел флоры. Буквально в день защиты от Ворошилова по почте пришла блестящая характеристика. Боялась я и председателя диссертационного совета Петра Ивановича Лапина, зная его отношение к Андрею. Но он поддержал работу. Проголосовали единогласно.
Андрей старался помочь. Нарисовал схемы и рисунки, например, дерево с синим стволом и красными ветвями – для контраста.
Из Москвы во Владивосток Андрей отправил В.А.Красилову, своему будущему оппоненту, большую, на 45 страниц, статью «Биоморфологический анализ как основа филогенетической систематики растений». Написао он Красилову и о том, что некоторые его работы пробуксовывались или залеживались в течение 8 (!!!) лет.
Главное положение этой работы заключалось в том, что в систематике растений необходимо учитывать не только цветок, но и вегетативные органы – биоморфы.
Основное время уходило на очередную переработку и сокращение диссертации. Я боялась оппонентов, противников. Нашла редактора, отдала ей рукопись, заплатила. Когда Андрей увидел свою рукопись, всю исчерканную, возмутился. Может быть, он был прав. Писал он хорошо, был грамотным. Но я боялась лишних придирок, подстраховывалась.
Вторым важным делом, которым мы занимались всю зиму, был обмен квартир. Мать Андрея – Ольга Андреевна – ослепла, отец вышел на пенсию. Решено было объединиться. Трудность заключалась в том, что мы обменивали две двухкомнатные квартиры на одну четырехкомнатную. В Москве четырехкомнатные квартиры, как правило, были коммуналками, в которых жило не менее трех семей. Никак не разменяешь. Ездили, смотрели, звонили и устали. Неожиданно в апреле родственница тетя Клава увидела объявление около метро "Аэропорт". Обмен состоялся. Мы съехались с родителями в 4-комнатную квартиру на Ленинградском проспекте.
Станция метро «Аэропорт» находилась под нашим подъездом. Поэтому мы, хоть и числились на 4-м этаже, фактически находились на втором. Поздним вечером из-под земли можно было слышать, как идут поезда подземки.
Наш дом находился совсем близко от того места, где в 1933 году родился Андрей. Но избы, в которой произошло это знаменательное событие, к тому времени уже не было. На этом месте выросли большие дома. И только старая ветла, скованная асфальтом, напоминала о том времени, когда здесь были деревянные домики, окруженные садами. В 1998 году не стало и ветлы. Не стало и Андрея. «Плакучей ивы тень…»
Летом состоялся переезд. Андрей пишет дочке Оле: «Очень, очень интересно пожить на новой квартире. Такого простора у нас еще никогда не было. А потом, ведь в этих местах я вырос и помню этот дом с самого начала, как помню себя. Жили мы в маленьком домике, который теперь снесли, совсем недалеко. Но в школу приходилось ездить за «Динамо», на ул. Марины Расковой, и на дорогу у меня уходило с полчаса. Обидно, конечно, было проходить мимо близкой школы и ехать в дальнюю, но с другой стороны – эти поездки по получасу были теми же прогулками, особенно когда я шел после уроков домой. Очень часто, особенно весной, мы ходили пешком».
В те годы были мужские и женские школы. Школа около дома тогда была женской. Она находится во дворе дома, в который мы переехали в 1974 году, и в ней учились наши дети и внуки.
Шестого апреля Андрей улетал в Магадан. Я нарисовала плакат: Андрей в самолете, а мы машем ему: «Счастливого полета – расставаться неохота!»
Я осталась в Москве доделывать техническую часть диссертации, чтобы отослать ее во Владивосток. Я понимала ответственность момента. А чувствовал ли его Андрей? Вопрос. Мне было важно, чтобы все было гладко, чтобы не придирались к оформлению. Этому придавалось особое внимание. Диссертацию снова, в который раз, оказалось необходимо перепечатывать. Возникали сбои. Машинистка оказалась малограмотной. Пришлось перепечатывать по-новому. Нужно было вставить в текст латынь, выверить список литературы, особенно иностранной. Я взвалила на себя огромную работу: проверяла текст, в местах опечаток вклеивала вырезанную отдельно букву. Диссертацию во Владивостоке было необходимо получить не позже 10 мая. Андрей мне взволнованно писал, что 15 мая должен состояться последний перед летними каникулами ученый совет, где будут принимать его диссертацию к защите. Если она не будет представлена, ее к защите не примут.
Из-за майских праздников все могло сорваться. Я с моей соседкой и подругой Валей Пироговой успели забрать рукопись из Нефтяного института, где печаталась работа, в последний момент перед первомайскими праздниками, пока не наложили печать на двери.
Последний штрих. Нужно успеть перед праздниками и на почту, упаковать и отправить три увесистых «кирпича» рукописи. Почту не опечатывают, но на праздники закрывают, что фактически одно и тоже. Пришлось опять все делать в последний момент!
В мае с детьми гуляли по ботаническому саду. Весна. Пели соловьи, все цвело. Везде нас окружала яркая, свежая зелень. На прудах утки забавно бороздили водную гладь. Зашли и в отдел флоры, вспоминали нашу прошлую жизнь. Эта прогулка на всех произвела большое впечатление. Ведь в Магадане в мае еще снег и метель. Я написала Андрею письмо с восторгами и пожеланием вернуться поскорее в Москву. Он отреагировал без энтузиазма.
«Откровенно говоря, я не разделяю твоих слез по поводу Москвы. Даже как–то не хочется в который раз говорить о наших преимуществах здесь. Семейный уют, конечно, хорошо, но мы даже в экспедиции ездим вместе. А что касается детей, то идиллия с ними быстро кончится: подрастут – и ту-ту. Даже если мы будем жить в Москве, надо, чтобы взрослые, тем более женатые дети жили отдельно».
На лето дети оставались в Москве. Это было связано с трудностями организации защиты Андрея. Но родители Андрея рассчитывали на то, что внуки останутся в Москве и на зиму, будут учиться в московской школе. Часто говорили об этом. А меня это приводило в отчаяние. Остался большой архив с письмами, которые я посылала детям чуть ли не каждый день.
Далее в том же письме: «Конечно, обстановка в институте, или «нашем заведении» (как мы его называем с Королевым), не идеальная, но все равно тут мы на первом месте и у нас есть друзья. Не забывай, что при всем великолепии на экспозиции диких полезных (в отделе флоры ГБС) ты оставалась в ГБС лаборанткой все 10 лет, а я младшим научным сотрудником. Ну и что, что Скворцов поехал за границу. А разве мы не катаемся? А ведь он наверняка не летает на вертолетах.
Наконец, Москва для нас и не закрыта. На следующий год мы там пробудем по крайней мере половину лета. Да и как место жительства здесь мне больше нравится. Вышел из дома - и пешком пошел в горы. Единственное, что может сыграть роль, если говорить о переселении, – это характер работы. Когда мне разонравится изучать местную флору (в сущности, флористика - это баловство, несерьезное занятие) и когда что-то более серьезное найдется в Москве, что-нибудь связанное с широкими проблемами эволюции и систематики, тогда, конечно, стоит подумать о возвращении. Но все же здешнюю «Флору» я сделать должен».
В мае он пишет: «Времени зря не терял. Написал статейку насчет трав, ездил с Кривошеевым на Ньюклю, собрал хохлатку. Погода уже теплая, в городе травка зеленеет, на приморских склонах тоже зелень появляется, хохлатка с бутонами, пушица даже цветет. Горы все в проталинах». В том же письме сообщает, как трудно утвердить смету на полевые работы, получить оборудование, машину. У него высокое давление.
Андрей пишет родителям: «Дорогие мамочка и папочка! Обо мне не беспокойтесь. Все у меня очень хорошо. Никаких неудобств и никакого давления. Удивляюсь, откуда вы взяли, что у меня какое-то давление. И пить я никогда ничего не пью, кроме воды, разумеется, да еще какого-нибудь спирта. Работа у меня совсем не пыльная, можно спать хоть полный день, а можно сходить, когда захочется и куда захочется. На работе все тихо и спокойно, никаких тревог и волнений, кроме как насчет экспедиционной машины и сметы. Но со сметой все уже сделано. Дали нам в этом году 10 000. Можно ездить от Чукотки до Сахалина и летать 10 часов на вертолете. Отношения у меня со всеми очень хорошие или, в крайнем случае, просто хорошие. На 1 мая мне наприсылали всяких поздравлений из Москвы, Ленинграда, Владивостока от всяких докторов и профессоров. А я вот никому не послал, и вот приходится отвечать. Сейчас нужно идти в дом политпросвета на совещание по сельскому хозяйству Магаданской области, завтра будет заседание ботанического общества, послезавтра – ученый совет.
А на дворе у нас уже тепло. Снег перестал идти, все тает, все горы стали пятнистыми, с моря лед унесло, издали оно такое же, как и Черное. 3 мая ходил на экскурсию по берегу. Нашел очень полезную вещь – большую сетку, а в ней две мельхиоровые ложки и нож, завернутые в белую тряпку. Ее я выбросил, а сетку, нож и ложки взял себе. Дома у меня тоже все в порядке. Королев за всем следит и все за мной убирает. Ворчит, правда, что я неряха и ничего не кладу на место, но на все наводит порядок. Вот только пыль не вытирает и пол подметает редко. А так даже постирал мне рубашку и майку. Не знаю только, что с костюмом делать. Совсем запылился и завозился. А с питанием у меня все налажено. Готовлю сам, супа хватает на неделю, и вообще на еду времени почти не уходит, потому что пообедать и поужинать стараюсь в гостях. Как-то в апреле заходил на базар и покупал овощи. Картошка – 50 коп., огурцы – 8 руб., помидоры – 15 руб. Когда-то для меня были дороги помидоры за 5 руб., а теперь вот приходится покупать за 15! Но, в общем, все продукты есть и всякие овощи, и мясо, и хлеб, и даже зрелища, в основном телевизионные.
Пока всего хорошего, обнимаю и целую, поздравляю с днем Победы. Ваш Андрей».
В середине мая диссертация вместе с авторефератом уже находилась во Владивостоке. Моя подруга Рита Назарова написала мне, что я постаралась, текст был и отредактирован, и выверен. Теперь Андрею нужно было спешить во Владивосток на апробирование диссертации. Оттуда он планировал лететь в Якутск на симпозиум «Биологические проблемы Севера», а затем в Новосибирск – редактировать монографию по однодольным.
Я прилетела из Москвы в Магадан накануне отъезда Андрея. В мое отсутствие квартиру никто не убирал. Нужно было устраивать генеральную уборку. Костюм и вправду очень запущен. Срочно сдала его в чистку. Утром, перед отъездом в аэропорт обнаруживается: паспорт Андрея остался в кармане костюма. Везде необходим паспорт, особенно в закрытом городе Владивостоке. Что делать? Андрей улетел без паспорта. Я бегу в чистку. Большие мешки с одеждой грузят в машину. В последнюю секунду удается извлечь паспорт! Ура! Но как его доставить во Владивосток? У нас дома живет Леня Кузьмин, гельминтолог, с которым мы в прошлом году ездили по трассе. Он советует мне отправить изображение паспорта фототелеграфом.
Фотограф спрашивает: «Ваш муж утонул?» В Магадане часто тонут. Я в ужасе. Фотограф успокаивает: «Будет долго жить!» Фотографию паспорта он сделал мастерски, но на почте фототелеграмму отправить наотрез отказались. Пограничная зона…
Во Владивостоке Андрей успешно апробировал диссертацию и был участником регионального совещания ботаников. Совещание возглавлял С.С.Харкевич, согласившийся оппонировать диссертацию при условии, что ее пошлют на внешний отзыв в БИН, в Ленинград.
Через несколько дней мы встретились в Якутске. Симпозиум «Биологические проблемы Севера» проходил в «теплой и дружеской» атмосфере. В Якутске было жарко, хотя Лена вскрылась недавно. Симпозиум завершился поездкой на Ленские столбы – одну из самых знаменитых сибирских достопримечательностей, в среднем течении Лены. По полноводной Лене бесконечной чередой плыли льдины. С реки высокие останцы-столбы казались белым городом. Добраться туда до растений сложно.
Цвела береза, а у меня аллергия. Поэтому на столбы пойти не смогла.На берегу в сумерках белой ночи горели костры. Участники симпозиума тепло общались. Уже поздно. Я тревожусь, Андрея все нет. Наконец вижу: идет вдоль реки оборванный, без фотоаппарата, но с полной папкой. Во Владивостоке Рита Назарова купила ему дефицитный фотоаппарат «Зенит». «Где аппарат?» Он мне в ответ: «Хорошо, что я сам вернулся».
Владивостокский ботаник Урусов, с которым Андрей ходил на эту экскурсию, много лет спустя в 2000 году рассказал мне, как рисковал Андрей на столбах: забирался на их вершины и перескакивал с одного на другой.
Из Якутска Андрей улетел в Новосибирск редактировать монографию «Происхождение однодольных». Там находилась и рукопись монографии «Закономерности эволюции растений».
20 июня, как только вернулись в Магадан, – улетели в Сусуман, откуда запланировали заброситься на озеро Дарпир. Часть нашего отряда уже находится в Сусумане.
Все идет без задержек. На Дарпир летим втроем: Андрей, я и Сережа – временный рабочий-десятиклассник.
Через полтора часа полета на запад сопки, бесконечно следующие одна за другой, стали изменять свои контуры и вершины. На них появились странные гребешки. Это выветренные древние останцы.
Снег лежит в распадках, поднимаясь к вершинам, стаяв только на южных склонах. В пойме Таскана огромные белые наледи. За ним - длинная голубая чаша озера Дарпир. Садимся на голой площадке рядом с домиками метеорологов. Выбегают два заспанных парня. 17-летние метеорологи уже два года живут в отрыве от цивилизации; прилет вертолета для них большое событие.
Несколько красавиц лаек – дети одной матери - бегают вокруг. Их дедушка волк. На противоположном берегу озера, на крутых склонах, русла высохших рек издалека кажутся белыми потоками. Весенние водные потоки обнажили белый известняк.
Через озеро нас перевозит Кадик – один из бравых метеорологов. С лайкой Кучумом он едет на рыбную ловлю. На подъеме вскоре находим множество новых, специфических для известняков видов, среди которых и мак. Растет он на влажных подушках сфагнума – совсем нехарактерное для маков местообитание. Андрей позже назовет его маком дарпирским. Заедают комары, ноги вязнут во мхах. Выше, словно на огромных террасах, как в парке, растут высокие лиственницы. На почве пестрый ковер беловато-кремовых лишайников с темной брусникой и шикшей. Лишайники, сверху высохнув, обламываются. А под хрустящей высохшей шапкой - слоевище влажное, словно резиновое, скользит. Между стройными лиственницами будто посажены высокие, компактные кусты рододендрона Адамса – кашкары. Маленькие цветки собраны в шаровидные головки. Розоватые, полупрозрачные, они издают нежный аромат.
На крутых склонах русла речек так белы, что слепит глаза. Выходим на горное плато. На хребте нас встречает пронзительный ветер. На плато белые, розовые или ярко-красные куртины рододендронов расцвечивают тундру. В тенистой моховой ложбине Андрей нашел новый вид – малюсенькую иву. Листья-крошки, величиной с мизинец младенца, лежат поверх мха. Длинные белые шнуровидные плети побегов спрятаны в моховой подушке. Чтобы заложить их в гербарий, приходится осторожно извлекать содержимое мха, расплетать и бережно укладывать на газету. Ветер рвет газеты. Мы защищаем лист. Новую иву Андрей назвал ивой дарпирской. Сверху, с вершины открывается череда синих гор, уходящих за горизонт. Внизу, за чашей озера, словно странный оазис - видны маленькие домики метеостанции. Лес вокруг домиков полностью вырублен.
Устроились в маленькой баньке рядом с гигантской помойкой. Я пытаюсь сжечь накопившийся за годы мусор. Но это наивная затея. Вокруг много битого стекла, посуды – всего, чем знамениты северные помойки.
В сарае хранится большое богатство – кинофильмы, собранные за многие годы. После изнурительного маршрута лежим в затемненной комнате – смотрим, наслаждаемся. Метерологи выучили фильмы наизусть, цитируют. Сережа, вместо того, чтобы перебирать гербарий, весь день читает старые газеты. Попадаются иногда очень интересные статьи. А тут ещё зовут в «кинозал». Хорошо! Надеялись, вертолет задержится. Мы будем смотреть кино, ездить на озеро. Так нет, вертолет прилетел в срок.
На обратном пути из Сусумана остановка в Эльгене. Большая птицефабрика осталась со времен ГУЛАГа. Она описана в «Крутом маршруте» у Евгении Гинзбург. Удалось устроиться при клубе, в ленинской комнате. Разрешают только на одну ночь. Больше нельзя. Тут портрет вождя – Ленина! Он ведь «живее всех живых». А наш шофер напился и отборным матом беспокоил всю эту ночь вождя и нас…
В Магадане ожидало известие. БИН, куда отправили диссертацию на внешний отзыв, отреагировал отрицательно. Никакого разбора положений диссертации, обоснования отрицательного отношения к положениям, выставленным на защиту, нет. Отзыв состоит всего из одной страницы машинописного текста. Андрей решил защищаться во что бы то ни стало.
Следующая поездка - на Чукотку. Я, Андрей, Лида Благодатских надолго застряли в Анадырском аэропорту. Самолеты не летают. Туман. Дождь. Занять кресло проблема. Долго ждем. Все надоело. Здесь и ленинградские ботаники. С Юрой Кожевниковым ушли на экскурсию в сопки. Начался обстрел. Оказалось – стрельбище. Пришлось ретироваться.
Решили съездить в город Анадырь. Он находится на противоположном берегу лимана, на высоком берегу. У маленькой пристани долго ждем катер. Около пассажиров, изнывающих от долгого ожидания и, по всей видимости, желания выпить, делает круги маленький мужичок со стаканом. Обслуживает ожидающих. Ему за компанию щедро наливают. От пристани вверх тянется улица, заканчивающаяся площадью с памятником вождю народов Ленину. Под памятником, в небольшом палисаднике с упоением роют землю три больших борова. Мы предполагаем: делают подкоп под советскую святыню!
К памяти Ленина в то время относились без особого почтения. Чем больше было шуму в 1970 году, когда отмечалось 100-летие со дня рождения вождя, тем больше возникало анекдотов. Мы с Андреем внесли в юбилейную серию свою лепту. Придумывали курьезные ситуации. Например, сценарий балета, с па-де-де Владимира Ильича с Надеждой Крупской. Но самый удачный розыгрыш, на мой взгляд, получился, когда мы сказали нашим друзьям, что написали статью о флористическом составе шалаша в Разливе, где перед революцией скрывался Владимир Ильич. А главное, что эта статья прошла в «Ботаническом журнале» на ура. Наши друзья поверили. Такое было время.
Большой поселок Лаврентия – на берегу залива. Кругом тундра. Погрузились в сплошной туман, то и дело наплывающий на поселок. Туман развеялся мгновенно. Открылась поразительной красоты картина: море, залив, сопки. Можно лететь в Уэлен. Всем тут руководит «начальник» Чукотки – главный авиатор Борис Комков, красавец с голубыми глазами. На мотоцикле он собирает пьяных чукчей. Им, грязным и сопливым, вытирает носы, сажает вместе с нами в Ан-2. Летим. Во время полета Комков зовет меня в прозрачную кабину.
Стоят: А. Егоров, Е. Каренченко. Сидят: слева - С. Бондаренко-Контримавичус,
М. Казыханова, В. Остапенко, справа: А.П. Хохряков, М.Т. Мазуренко
Спустя несколько лет мне было очень приятно увидеть широким планом обаятельное лицо Бориса Комкова с экрана телевизора в популярной передаче «От всей души». Сейчас Комков живет в Пскове.
Внизу, как на географической карте, - Берингов пролив, за ним Аляска. Садимся на длинную Уэленскую косу. Маленькие домики. Над самолетом в виде фейерверка взмыли стайки стрижей.
Дневник: « 3 августа . Уэлен. Лагуна, за ней мыс и далее Северный Ледовитый океан. Везде по поселку разбросаны китовые кости, огромные пни китовых позвонков. На берегу чукчи разделывают тушу моржа. Помогаем вытягивать на берег вельбот. Все мужчины-чукчи пьяны. Все женщины в огромных ситцевых платьях с оборками.
Экскурсия к горячим ключам. На заставе выписывают пропуск. На сопках сплошь каменистые осыпи. Внизу поселок погружен в туман. Сверху видны дальние заливы, горы, освещенные солнцем. На склоне сопки - кладбище. В щелях обломочных пород лежат в открытых гробах скелеты. Черепа зловеще выглядывают из-под камней. В горячих ключах купаемся в маленьком бассейне. Температура и вкус воды такие же, как в Таватуме.
4 августа. Андрей болен. Сильный приступ аллергии. Прилетел Александр Вольфсон – врач из Анадыря. Легендарная личность. Он много лет живет на Чукотке. Делает Андрею укол. Рассказывает – много чукчей больны эхинококкозом.
Вчера весь поселок пьянствовал. Чукчам выдают вино раз в неделю. Русским каждый день. Грязь. Грязные лайки с блеклыми синеватыми глазами. В окнах домов выбиты стекла. На территории поселка дети катают череп, как мяч. На берегу лежат большие китовые головы. Баланусы – морские желуди – образовали колонии на ранках и в щелях кожи китов. Там же скопления клещей.
5 августа. Андрею лучше. Ясный день. Идем к мысу Дежнева. На заставе долго проверяют документы. Под обрывами стальные волны, белый прибой, стаи птиц. Вдали в дымке - очертания гор Аляски. Вечером на берегу чукчи разделывают туши китов. Дети сосут кожу, как леденцы. Трактором отдирают кожу с жиром. Мясо везут в ямы заквашивать для копальхена – особой еды чукчей. Андрей с нами не идет. Он не любит такие зрелища.
6 августа. С утра волнение. Прилетели участницы челюскинской эпопеи – Комова и две ее пожилые подруги. Комову увозят в поселок Инчоун. Там она надеется найти своих учеников – чукчей. В 1923 году она здесь работала на культбазе учительницей. К сожалению, в живых остался только один… Комову сопровождает корреспондент газеты «Заря коммунизма» из Лаврентия.
7 августа. В косторезной мастерской работает знаменитая Майя Гемауге. На ее лице следы алкоголя. Она расписывает нам небольшой, найденный Андреем в лагуне, осколок моржового клыка».
По возвращении в Лаврентия договорились с вездеходчиками поехать на Лоринские горячие ключи. Там бассейн и птицефабрика. Качаемся много часов по кочкарной тундре. Большое испытание закончилось в большом сарае около горячего бассейна. Долго приходим в себя. В тумане ходим на пологие сопки. День ходим в маршруте, день закладываем, сушим, перебираем. В большом сарае удобно, но сыро. Газет мало. Рядом с сараем парит большой горячий бассейн.
На целую неделю нас накрыло туманом и дождем. Ходить в маршруты нельзя. Лежим в бассейне часами. Хилые курочки, совсем мокрые от обдающего их пара, задумчиво нас рассматривают. О чем они думают? И думают ли? Вокруг бассейна специфичная флора. Много заносных видов. Видимо, семена их попали сюда с птичьим кормом и во влажном тепле проросли. Андрей об этом позже написал статью.
Вездеход сломался. Купания в тумане продолжаются. Началась вторая неделя безделья. Впору впасть в отчаяние. Тучи развеяло. Но еще серо и холодно. Садится вертолет. Выскакивают молодые девочки. Бегут к бассейну, а мы с Лидой бежим к Комкову. Жалобно просим взять нас в Лаврентия. Он сразу же соглашается. Лихорадочно тащим мешки, папки в вертолет. В салоне вертолета стоим, плотно прижавшись другу, словно селедки в банке. Вертолет с трудом поднимается и совсем низко над волнами всего за несколько минут прилетает в Лаврентия».
Осень нужно посвятить защите. Поэтому решили оставить детей в Москве, а самим лететь во Владивосток, печатать автореферат.
Во Владивостоке остановились в семье Назаровых. Рита – Маргарита Михайловна Назарова, миколог из Биолого-почвенного института – моя близкая подруга. Ее супруг Юрий Николаевич – орнитолог, один из главных организаторов дальневосточного зоомузея. У них сын – школьник Алеша. Строгая мама Риты, Надежда Васильевна – хетагуровка. В 30-х годах она приехала на Дальний Восток по призыву Валентины Хетагуровой. Несмотря на тесноту небольшой двухкомнатной квартиры панельного дома, наши друзья помогали нам во всем в очень непростое для нас время .
Рита взяла на себя заботу отдать в печать автореферат. Пока идет подготовка к защите, мы собрались работать в Приморье и на Курильских островах. Вместе с нами наши сотрудницы: Лида Благодатских и Вера Звезденко.
Чтобы попасть на Курилы, необходим специальный пропуск. Его получают в главном пограничном управлении. После нескольких дней бесполезных хлопот понимаем: пропуск получить мы не сможем. Решили рискнуть.
Из дневника: «Владивосток. На посадке женщины грузят ящики с пивом. Плывем проливом Босфором восточным. Остров Сахалин. В Корсакове стояли пять часов. Удалось сходить на экскурсию в лес!
15 сентября. Еще ночью стали на рейд у Курильска. Светает. Вырисовываются контуры Итурупа. Весь остров в яркой зелени густых зарослей бамбука. Только в 9 утра пришел плашкоут – самоходная баржа. Большой трап катается по плашкоуту. Мужчины тут же выпивают драгоценное пиво.
Устраиваемся в общежитии. Рядом живут студенты из Сибири. Работают на разделке красной рыбы. Шумно. Андрей не может заснуть. Нет места для установки палатки. Перед общежитием маленький пруд, вернее – большая лужа. В нем деревянная лодка. Ставим палатку над лодкой. На лодке надпись: «Memento mori». На берегу рядами сидят зловещие черные вороны. На Курилах особая черная разновидность этого птичьего племени. Ночью дождь срывает палатку, в озерце поднимается вода.
16 сентября. У пограничников получили разрешение передвигаться по острову. Сохранились старые японские названия речек. Идем на Первую Инкито. На сфагновом болоте – причудливые формы лиственниц. Стелется гигантская клюква. Зеленые бархатные склоны в бамбуке. Заразились соком ядовитого сумаха. Чешемся. В красочной бухточке лагерь свердловских подводников. Снимают фильм. Подозреваем – заготавливают икру. Рыбы в речке полно. Вода в море очень соленая и холодная. Никакого удовольствия.
17 сентября. По морскому берегу можно выйти к озеру Красивые глазки. Пересекаем речки Первую и Вторую Инкито, обходим высокий непропуск, крутой прибрежный мыс, выдающийся в море. На пустынном берегу – крупный галечник. Прибило разнообразные японские вещички. Дошли до устья Серной речки, которая берет начало у самого высокого вулкана Богдан Хмельницкий. Виноград амурский очень кислый, почти несъедобный. Самое сильное впечатление произвела крупная лиана гортензия пальчатая с белыми соцветиями.
18 сентября. Прежде чем подняться на вулкан Баранский, идем в поселок Рыбаки проконсультироваться. Необходимо иметь хотя бы кроки. Карты у нас нет, а местное население походами не интересуется. Директор рыборазводного завода показывает большие бассейны с мальками. Тут оплодотворяют икру. Завод остался с тех времен, когда эта территория принадлежала японцам. В каждом ручейке крупные рыбы плывут вверх по течению. В некоторых местах вода низкая, у самцов горб находится на воздухе. Многие рыбины не достигают нерестилищ, гибнут. Рыбы здесь во много раз больше, чем на Камчатке, тем более в Охотоморье. У директора рыборазводного завода гостят военные. Они ходили на несколько дней к выходам горячих ключей. Рассказывают, что их спутник обварил ногу, провалившись в горячую грязь.
20 сентября. На вулканы для облегчения похода спальных мешков не берем. С нами только одна маленькая палаточка и продукты на три дня. Котелок и тренога. Везде бамбук. 10 километров размытой лесной дорогой, после чего начинается подъем в бамбуке. Он выше человеческого роста, растет густо. Все, кто ходит в горы, ориентируются на старые японские, хорошо протоптанные, вернее, прорубленные в бамбуке тропы. Теперь они заросли бамбуком и еле видны. Бамбук смыкается над головой. Приходится раздвигать его руками. Выходим на верховое болото. Теперь, как нам объясняли, нужно найти, а вернее, нащупать ногами старую геологическую тропу, которая приведет нас на базовую площадку под вулканом Баранский. С радостью обнаруживаем тропу, постепенно спускаемся в долину речки. Начинаем понимать – заблудились, нужно возвращаться назад. Уже вечер, время потеряно. Решили заночевать в бамбуке. Вокруг следы медведей. Место дикое. Ломаем бамбук, стелем в палатке. Андрей ушел на экскурсию. Пришел, когда стемнело. Я волновалась. Утром вернулись вверх на горное болото.
Снова ищем тропу. Нашли, стали подниматься, долго и изнурительно раздвигая ветви бамбука. Наконец бамбук стал снижаться, появился обзор. Но до перевала еще далеко. На седловине нашли подходящую площадку для палатки с остатками кострища. Открылся прекрасный вид на склоны гор. Вдалеке курится вулкан Иван Грозный. Около зеленой лужайки - невысокие коврики вечнозеленой гаультерии Микели с белыми, словно ватными шариками ягод. Это мой объект. Кладу на ладонь белый шарик, чувствую очень знакомый запах апизатрона. У меня радикулит, и я время от времени растираюсь этим снадобьем со специфическим запахом. У гаультерии точно такой же.
Ложится ночь. Поднимается огромная луна, освещая странным светом окрестности. Над нами высятся черные пики вулкана Баранский. Отсюда кажется – до вершины рукой подать. Холодно. В маленькой палатке прижимаемся друг к другу. Лида, как всегда, боится медведей, а Андрей, как всегда, при упоминании о медведях злится.
23 сентября . Ясное утро. Подъем на вулкан трудный. Большие стволы кленов простерлись вниз по крутым склонам – «смотрят» кронами прямо в лицо. Нужно перелезать, подлезать под стволы. Ближе к вершине стланцы кончаются – начинается кустарничковая тундра. На черных пористых скалах вулканического туфа ковры кустарничков, среди которых есть совсем незнакомые, например арктерика, похожая на бруснику. Много бриантуса Гмелина. Все стенки кратера обросли ими, словно мхом.
Стоим на вершине кратера. Под нами лежит весь остров как на ладони. На север посмотришь – море, на юг – море.
В жерле пар, фумаролы, грохот подземелья, шипение, пахнет серой. Андрей спускается еще ниже и исчезает из поля зрения. Мы волнуемся. Вылез. Собираем, закладываем в папку сборы. Солнце высоко. На небе ни облачка. Тепло и тихо. Штиль. Отсюда сверху под вулканом на седловине четко видна наша маленькая белая палатка. В стороне между гор долина реки, фумарольное поле, белые фонтанчики паров. Туда и решаем спускаться вниз по ручью. Сверху все кажется близким и доступным. Начинается головокружительный спуск. Обходим водопады, цепляемся за скалы. Лида потеряла свой большой стальной нож, которым выкапывала мхи. Только под вечер спустились к фумарольному полю. Солнце осталось где-то наверху. Ущелье все уже. Находимся между почти сомкнувшимися, густо заросшими бамбуком крутыми холмами. Прошли одно, второе фумарольное поля. Встретили разрушенную пекарню. На горячих землях здесь готовили хлеб. Огромный «котел» с серой глиной булькает наподобие кипящей манной каши. Рядом булькает кипящая прозрачная вода. Скоро наступит темнота. В волнении среди бамбука нащупываем ногами тропу. Ура! Нашли. Теперь бы не сбиться и подняться на холмы, чтобы прийти к лагерю засветло. Быстро стемнело. На счастье, всходит огромная луна, таинственно освещая окрестности. Пересекаем реку с сильным серным запахом. Поднимаемся на очередной гребень, опять спускаемся, за ним вторая серная речка. Плавно поднимаемся, ориентируясь на черные пики Баранского. Наконец, выходим к нашей палатке. Весь остров ярко освещен мертвенным лунным светом.
Смотрим с гордостью вверх на «наш» вулкан. Отсюда опять он кажется совсем близким. Но мы-то теперь знаем, как к нему тяжело добираться. И как он высоко!
В маленькой палатке мы плотно, как в стручке, прижаты друг к другу. Опять спали плохо.
24 сентября. Устали. Обратно бредем, раздвигаем бамбук. У Андрея заплетаются ноги. Только к вечеру добираемся до рыборазводного завода.
25 сентября. Поселок Китовое. В нашем общежитии события. За две красные рыбы арестовали четырех студентов. Они сидят в КПЗ. В кустах обнаружен ящик с красной икрой. Около него дежурят два милиционера, ждут воров. Об этом сразу нам сообщила комендант общежития. Нас тоже обокрали. Утащили деньги, и главное, – блокноты с документами, квитанциями. Через день их подбросили. Расследование ведут серьезно. У всех жителей поселка берут отпечатки пальцев.
27 сентября. Андрей и я пойдем на самый высокий вулкан острова – Богдан Хмельницкий. Взяли палатку и только чехлы от спальных мешков. Необходимо засветло попасть к базовому лагерю. Спешим, обливаемся потом. Остановки только по пять минут. На бесконечном галечнике сбиваю ноги, падаю, сильно ушиблась. В 18 ч 30 мин. мы у серной речки. У впадения в море она бурная, сильно пахнет серой. Тащим колья из плавника, заготовленные на берегу. Водопады, желтые камни и бамбук. Ровно в 19 успеваем поставить палатку. Темнеет очень быстро. Всходит луна. Шумит река. Все таинственно и красиво. Серная кислая вода забивает все вкусы. Ночью относительно тепло.
28 сентября . Оставляем вещи и продукты. Начинаем подъем по очень узкому каньону, пробитому рекой. Глухие высокие ущелья, гроты. Внизу почти темно. Только где-то высоко виден свет. Там солнце. По руслу идти легко. Камни в речке все в желтом серном налете и не скользят. Никаких водорослей и растительности тут нет. Сколько серы утекает в море! Каньон кончается. Крутые берега заросли бамбуком. На отмелях речки видны многочисленные следы медвежьих лап. Но нас этим не удивишь – мы на Колыме привыкли видеть их мозаику. Но тут вдруг Андрей мне тихо говорит: «Посмотри – гималайский медвежонок». И впрямь, небольшой медвежонок с белой грудкой заинтересовался нами и бежит рядом. А я боюсь его матери. Медведи на Курилах огромные. Что делать? Продолжаем идти. Я отчаянно пою: «Эти глаза напротив». Медвежонок отстает. Выходим на свет.
Появляются пресные ручейки. Выше сливаются две речки. Одна серная, вторая – пресная. Обходим высокое ущелье и водопад. Подъем круче, ручей все уже. Вода исчезает. Заросли ольховника, искривленные стланцы кленов. Под ними стелется высокогорная гаультерия. Через большую щель входим в огромный кратер с высокими стенками. В поперечнике он 5-6 километров. Огромные изломанные глыбы камней в середине кратера заросли деревьями и кустарниками. Чтобы пересечь уснувшее жерло в несколько километров, приходится взбираться на валуны, спускаться. Очень трудно. Много кассиопеи плауновидной, наползающей плотными ковриками на скалы. Большие кусты цветущей вейгелы Миддендорфа. Вверх на край кратера забираемся по осыпи вулканического шлака, затем по отвесной стенке, заросшей диапенсией. Наверху сильный ветер. Краснеет крупный арктоус японский. На остров наплывают тучи. Обзор исчезает. Под нами с одной стороны море, с другой – огромный кратер. Андрей на полчаса уходит по кромке кратера. Без этого он не может. Я отдыхаю.
15 часов. Спешим обратно. В кратере опять подъемы и спуски с камня на камень. Успеть бы спуститься засветло. В ущелье вижу рядом с нашими следами огромный след медведя. Видимо, медведица следила за нами. Бежим. Не застала бы темнота. Вверху в узком просвете скал гаснет закат. Ровно в 19 часов выходим на отмель. Красный куст рябины –опознавательный знак нашей палатки. Поднимается теплый ветер. Ночью за палаткой кто-то катает банки. Шумит река. Разводим костер.
29 сентября. С утра ветрено. Моросит дождь. Успеваем свернуть еще не намокшую палатку. На море сильный ветер, волнение. Под тяжестью груза, обливаясь потом, идем по галечнику, обходим непропуск, у второй Инкито отдыхаем. Наконец, пьем чай с пресной водой. Последний рывок. Под сильным ливнем приходим в общежитие.
30 сентября. Ливень, гроза. Все сотрясается от раскатов грома. Перед мысленным взором кипящая вздувшаяся река, по которой мы поднимались. К вечеру вода и в речке, и на озере у общежития сильно поднялась. Затопило всю равнину, подбирается к общежитию. Палатка над лодкой раздувается, словно парус. Не унесло бы в море.
6 октября. Холодно. Дождь. Неожиданно к общежитию подъезжают машины. Вываливается пестрая толпа оргнабора, быстро заполняющая общежитие. Шум, гам. Преобладают женщины. Они работают на разделке рыбы. За несколько минут все комнаты заняты, над постелями прибиты коврики. Начинается веселье. Пьют все. Я неосторожно одной из девиц дарю плитку. Мгновенно из-за нее возникает драка. Более сильная тетка захотела ею овладеть. Андрей от этого содома уходит в палатку на лодке. Утром я нахожу лодку с палаткой посреди озера.
8 октября. На рейде теплоход «Туркмения». Толпа пассажиров стоит на причале в ожидании посадки. Но сначала погрузка. С огромными рюкзаками на спинах ждут посадки и наши знакомые военные с Рыборазводного. На Курилах туристов не бывает. Это строго закрытая зона. Все эти военные блатные. Теперь они этого не скрывают. В их компании есть маленький, ниже среднего роста, молодой человек, над которым подсмеиваются. Но он сын какого то начальника. На плашкоуте главное – вскочить на катающийся по нему трап. Мы тоже нагружены. В руках сетки. Но труднее всего достается «малышу». Его почти не видно под огромным рюкзаком. Он разводит руки: «Скажите, куда мне идти?»
Прощайте Курилы! До Владивостока красиво живем. Смотрим кино, едим в ресторане».
В наше отсутствие Рита отпечатала автореферат Андрея. Гордится и радуется. Во Владивостоке много хороших, благородных, настоящих друзей. Рита среди них занимает одно из главных мест.
Большей частью мы живем на даче у матери Риты – Надежды Васильевны. Дачные участки в поселке Сад-город расположены на крутых склонах сопок среди дубняка. Длинные полосы посадок завершаются маленькой избушкой. В избушке - комнатка, устланная старыми пальто. Чадит керосинка. В тишине, на крошечной верандочке загораем под последними теплыми лучами осеннего солнца. Готовимся к защите. Многое волнует.
Оказалось, как я и предполагала, Хржановский не очень хочет давать отзыв и прячется. Лететь во Владивосток он не собирается. Но его письменный отзыв необходим! Нужны и отзывы из крупных учреждений, особенно от докторов наук из Ботанического института в Ленинграде и из МГУ. Витас Контримавичус, очень заинтересованный в увеличении количества докторов наук в Магадане, и по человечески болеющий за Андрея, сам пишет Борису Юрцеву письмо с просьбой написать отзыв на диссертацию Андрея.
В ноябре в Магадане снова идут обсуждения. Без отзыва Хржановского защита не состоится. Необходимо его добыть во что бы то ни стало. Эту миссию я беру на себя. Покупаю панно из нерпы. С банкой красной икры лечу в Москву. С этими дарами Севера отправляюсь к Хржановскому. В последний момент перед отлетом из Магадана я выпросила у Андрея «куклу» – черновой вариант отзыва, который он, по нашей привычке, написал на черновике. Хржановский выговаривал и за эту «куклу», и за то, что Андрей высмеял В. Голубева на семинаре в Тимирязевской академии. Голубев – морфолог. Раньше работал в Главном ботаническом саду, и там его карьера не сложилась. Потом он переехал в Крым, в Никитский ботанический сад. Год назад Голубев делал доклад на кафедре ботаники в Тимирязевской академии. Заведующий кафедрой Хржановский с Голубевым были в дружеских отношениях. Ботаники из Педагогического института во главе с Т.И. Серебряковой резко критиковали Голубева. Андрей присоединился. Как с ним иногда бывало, войдя во вкус, ехидно его высмеял. Таким образом Андрей совершил очередной неосторожный поступок. Голубев отомстил. Прислал отрицательный, в очень резких выражениях, отзыв на диссертацию Андрея.
Встреча выпускников кафедры геоботаники 1957 года
В Москве еду в Тимирязевку. Хржаровский живет на ее территории. В передней квартиры все переговоры идут через его пышную и надменную супругу. Она берет мои дары и «куклу» отзыва. На второй день на пороге появился сам Хржановский, который мне выразил свое недовольство, но сделал все чин чином.
Я с отпечатанным и, главное, заверенным отзывом в начале декабря прилетела во Владивосток.
На защиту прилетел из Магадана и Витас. С защитой все до последнего момента висело на волоске.
Дело в том, что бывший директор Биолого-почвенного института Николай Николаевич Воронцов – известный зоолог, - приехав во Владивосток из Новосибирска, стал насаждать свое отношение к науке. Требовал от научных сотрудников индекс цитирования, который у многих был невысоким. Не поладил Воронцов и с местными властями. Его сняли с директоров. Андрей считался протеже Воронцова, и это также сыграло свою печальную роль во время защиты.
Защита проходила в большом темном зале Геологического института в Академгородке. Мне все казалось радужным. Андрей сделал прекрасный доклад. Оппоненты были на высоте. Это С.С.Харкевич, Г.Э.Куренцова и В.А. Красилов плюс отзыв Хржановского. Отзыв Валентина Абрамовича Красилова особенный, он сравнивал логику Андрея и его эволюционные построения с таковыми Любищева – знаменитого нетрадиционного эволюциониста. Все шло гладко. На все вопросы Андрей ответил. Но мне показался подозрительным Петя Горовой – грубый человек, вроде бы свой, ботаник, рубаха-парень. Но он не скрывал: бросил черный шар. Когда объявили, что Андрей прошел еле-еле, на дробях, меня как громом поразило. Ведь никто не выступал против!
Вечером мы пошли в ресторан с Витасом и нашими друзьями Назаровыми, Сусанной и Артуром Крыловыми. В маленьком ресторане, недалеко от морского порта, плясали моряки. Я еще не соображала, что произошло на самом деле, была как во сне. Радости не было. Навалилась усталость.
30 декабря мы прилетели в Магадан. Наконец мы дома. Нет горячей воды.
Я говорю Андрею: «Может быть, наши испытания в этом году закончились?» На что он с иронией отвечает: «Подожди, старый год еще не кончился». Оказалось, я оставила кран открытым. Ночью дали горячую воду. Она залила кухню, просочилась вниз к соседям…
Заканчивался очень напряженный год. Несмотря на трудности, итог был положительным. Я и Андрей защитили диссертации – я кандидатскую, он – докторскую. Мы в Москве объединились с родителями Андрея. Стали жить вместе в большой четырехкомнатной квартире.
Поездки 1974 г.: В мае: Владивосток, Якутск (Ленские столбы, Табага). Июнь: Магаданская область (озеро Дарпир, Эльген, Сусуман). Июль-август: Чукотка (поселок Лаврентия, пос. Уэлен, Лоринские горячие ключи), Приморье (Хуалаза), Курильские острова, остров Итуруп (пос.Китовое, вулкан Баранский, вулкан Богдан Хмельницкий).
Публикации 1974 г.: Рукопись книги «Закономерности эволюции растений» уже прошла редподготовку. Вышло 10 работ. В основном флористические и эволюционные. В «Журнале общей биологии» напечатана работа «Формы и этапы полимеризации в эволюции растений».
1975 С 1975 года начинается долгий трехлетний период ожидания утверждения в ВАКе (высшей аттестационной комиссии) диссертации Андрея. Ее из ВАКа отправляли на внешние отзывы. Одни отказывались. Другие писали отрицательные. Сотрудники БИНа не имели права давать отзывы. Они уже высказали отрицательное отношение к его работе. Написала отрицательный отзыв ботаник из Педагогического института им. Герцена в Ленинграде – Письяукова.
Андрей уже не кандидат наук и еще не доктор.
Наша магаданская квартира – перевал-база для приезжающих на лето в экспедиции. На доске объявлений такая памятка: «Приедут без нас: 1) Ульянова Татьяна Николаевна, 2) Тихонова Наташа, 3) Мосин Алексей – у него здесь вещи, пусть живет пока не найдет места. 4) Кожевников Юра – молодой человек с бородой, 5) Юрий Борисович Королев – без бороды, 6) Королева Наташа. Поживет несколько дней.»
Дети остались в Москве. В отпуск мы теперь будем уезжать зимой в Москву, к родителям и детям. А на лето будем брать с собой детей в экспедиции.
С лета 1975 года и до конца нашего магаданского периода жизни мы были тесно связаны с Сеймчанской лесоохраной.
В среднем течении реки Колымы вокруг Сеймчана - большая плодородная и, главное, теплая долина. Здесь выращивают в большом количестве капусту. В Сеймчане большой аэропорт, авиаотряд. Отсюда вниз по Колыме ходят баржи.
Летом мы планируем работать в среднем течении реки Колымы. Главное - заброситься вертолетом в интересный с ботанической точки зрения так называемый известняковый район. Это на реке Ясачной – притоке Колымы. В нашем полевом отряде Ларочка Васильева, Верочка Звезденко, Наташа – студентка географического факультета МГУ, 16-летний рабочий Вася Гаманов и наш 12-летний сын Павел.
Пока налаживали заявку на вертолет, спали в огромной палатке из парашютного шелка, прикрепленной к большому столбу. В такой палатке уместятся два-три десятка человек. Но как же там пыльно! Вылезать тоже сложно. Нужно нащупывать в легких складках выход… Комары в этом пыльном облаке, в отличие от нас, чувствуют себя прекрасно.
Едем в Эльген. Не тот, в котором мы были в прошлом году, где птицефабрика и ленинская комната. Этот Эльген – старый разрушенный поселок в 30 километрах к западу от Сеймчана. На широкой долине лежат руины обогатительной фабрики, остатки маленькой узкоколейки, брошенное огромное кайло.
3 июля 1975 года – день открытия ботанического конгресса в Ленинграде. Вечером Андрей торжественно смотрит на часы. В Ленинграде утро. Андрей поднимает тост.
Я считала, что его будут травмировать бесконечные вопросы о защите. И мы не поехали… Не знаю, были ли правы? Андрей пишет об этом периоде так: «Была страшная жара. Камни совершенно раскаленные – как в печке. 35 градусов, при этом масса комаров. На солнце жарко. Но раздеться нельзя, сразу бросаются тысячи, кусают. Ходить, особенно лазить по камням и скалам трудно. И так прошло почти 10 дней. Из особых событий были встречи с северными оленями и другими мирными животными, поимка медведя в петлю, вытаскивание машины из трясины, восхождение на три вершины, житие в балке, наполненном комарами».
Пошли в маршрут. По дороге перед балками геологов видим в петле большую медведицу. Петля сдавила туловище. Зверь изнемогает, хрипит. Андрей хочет освободить. Я в ужасе. Умоляю, хватаю за куртку, не отпускаю. Говорю: «Медведица пожмет тебе руку и побежит на сопку, найдет новый вид и подарит». Но нет. Чудес не бывает. Я бегу к вагончикам. Выходит заспанный геолог. Глазам не верит. Прямо рядом с домом попалась, глупая! Еле удалось увести Андрея в горы. Все подавлены. Слышится выстрел. Молчим. К вечеру возвращаемся в лагерь другой дорогой.
В Сеймчане жара. Утомительно ждем, когда вертолет забросит нас на Субканью, на запад. Там выходы известняков.
Наш полет объявляют под вечер. Долго торговались. Перегрузка. Андрей уже хотел пожертвовать Ларочкой. Но она - наш давний друг. Оставили болотные сапоги и еще кое-что. Вертолет бодает воздух. Маленькие спичечные коробки домов быстро исчезают. Утомительно долго летим над тайгой. Сели у ручья на полянку с цветущим эдельвейсом!
Дождь. Комаров особенно много. Место замечательное. Нарядный яркозеленый лиственничник, высокие кусты рододендрона Адамса. Под пригорком прозрачная речка. Ставим палатки под дождем.
Среднее течение р. Колымы
Несмотря на усталость и дождь, молодежь поет под гитару. На следующее утро туман разметало, открылись чудесные виды. Цепи голубых и темно-синих гор.
Андрей пишет в Москву: «Стояли в совершенно диком месте, в сотнях километрах от всяких поселений. В течение двух недель не видели ни одного постороннего человека. Лишь два раза пролетал над нами самолет. Место было очень хорошее. Палатки стояли в лесу на пригорке, а рядом речка, недалеко - большая наледь, а кругом горы и тайга, всё лиственничники редкостойные и болотистые. Лишь кое-где возвышались безлесные вершины, покрытые горными тундрами и голыми камнями».
На следующий день дождя нет. Отмытые свежие листья блестят, играют на солнце. Природа в этих местах замечательная. Бесконечными цепями на горизонте тянутся ярко-синие горы. Вертолет задержался только на один день.
Мы снова на сеймчанской лесоохране. Можно полететь и с летнабами. Они наблюдают пожары, которых всегда много на Колыме. Лето короткое. Необходимо обследовать максимально возможное количество точек. Поэтому решено разделиться на два отряда.
Андрей с Ларочкой и Наташей улетает на Кедон. Наш же отряд на барже спускается вниз по Колыме на ручей Аронгаз у степных склонов урочища Замковое. Состав отряда: я – старшая, Верочка – выпускница Горьковского университета, Вася – пятнадцатилетний рабочий нашей экспедиции и мой 12-летний сын Павел.
Баржа стремительно несется вниз. По сторонам мелькают красочные берега. Через три часа на излучине появляются скалы с зубцами на вершине, похожие на замок. Место это называется "Замковый". За скалами - ручей Аронгаз. На берегу - поляна, удобная для лагеря. Ставим палатку, готовим ужин. Любуемся бархатными горами за Колымой, освещенными вечерним закатом. У наших ног - величественная река.
Подплывают два рыбака. Они хорошо знают сотрудника нашего Института Алексея Петровича Васьковского, работали с ним. Сообщают – это место Алексея Петровича. Рыбаки предлагают показать молодежи свою заимку на противоположном берегу. На одной из проток у них стоят сети. Там они ловят щук. Молодежь загорается. Рыбак усаживает Васю, Веру и Павла в моторку, и они уплывают. Я же остаюсь со вторым рыбаком. Проходит час, второй. Темнеет, а моторка не возвращается. Я впадаю в отчаяние. Рыбак рассказывает, какие бывают случаи на реке, тем более что его попутчик не совсем трезв. Наконец, вдалеке появляется лодка. Пересекает стремнину, приближается. К моему удивлению, ею управляет Вася. Оказалось, пьяный рыбак начал заводить лодку. Неловкое движение - и винт раскроил ему руку. Кость не задета, но рана большая, и потеряно много крови. Пятнадцатилетний Вася оказался молодцом, завел лодку и сумел переехать Колыму. Все в лагере. Это главное. Рыбаки решают на моторке плыть вверх по Колыме в Сеймчан, в больницу. Разумно. Лодка уплывает. Собака раненого рыбака – небольшая овчарка - остается с нами. Как только рыбаки уплыли, собака, пометавшись у наших палаток, бросилась в воду и скрылась в сумерках.
С утра мы ушли в маршрут на скалы Замкового и далее на степные склоны. Поднимаясь все выше и выше к зубцам, сверху мы в центре реки увидели точку. Сначала мы решили, что реку переплывает сохатый. Но, присмотревшись, обнаружили: плывет собака, возвращается в наш лагерь.Вечером она опять уплыла на противоположный берег в поисках своего хозяина и через некоторое время возвратилась почти обессиленная.
Прошло два дня. Баржа «Венера» с бравым капитаном Савенковым, очень гордившимся своей фамилией, возвращалась из Оройка. По договоренности она должна была взять нас обратно в Сеймчан. Лодка причалила. Мы грузим вещи. Собака снова плывет, возможно, опять на противоположный берег, но уже из последних сил. В стремнине она обязательно бы утонула. Мы ее силком подхватываем на баржу. Верочка весь обратный путь возится с собакой, ухаживает за ней, кормит. В Сеймчане мы сдаем ее хозяйке, жене рыбака. Рыбак лежит в больнице. А собаку привязали в сарае и почти не кормят. Плата за преданность.
В ася - очень подвижный, веселый парень. Лесники-пожарные летят тушить пожар в тайге. Мы выясняем, что они по пути могут забросить нас на сопку, а на обратном пути заберут. Я выбираю горную тундру в таком месте, чтобы можно было набрать воды, и чтобы наша палатка была видна вертолетчикам издалека. Вертолет улетает. Мы быстро ставим палатку на небольшом плоском плато. Спускаемся с сопки за водой. Это далеко. Но так как за нами прилетят через сутки, мы не волнуемся. Рядом с нашей палаткой в начале спуска я приметила болотистую мочажину со мхом и осокой но тут много воды не наберешь, и она грязная. Спешим в маршрут и по коньку хребта поднимаемся до позднего вечера, собираем растения. Вася с пристрастием каждый раз спрашивает: « Это новый вид? В честь кого он будет назван?» Я обнадеживаю Васю. Это придает азарт нашим сборам. Возвращаемся в темноте. Закладывать уже поздно. Кедрового стланика полно. Собираем сухие ветки. Разжигаем костер недалеко от палатки. Ветер колышет яркое пламя. Мы совсем одни над тайгой. Наверное, очень далеко виден наш костер. Но это совершенно безлюдное место. Вася то и дело бросает в костер ярко вспыхивающие дробинки. У Васи есть одностволка, он часто стреляет, балуется. Мне это занятие и раньше очень не нравилось, теперь – особенно. На лесоохране Васе выдали мешок с продуктами – паек для работников лесоохраны на пожаре. На следующее утро за завтраком он ест только эти сухари: романтика. Хоть Васе 16, но по сути он настоящий ребенок.
Утром после завтрака я забираюсь в палатку закладывать гербарий. Так как ветер рвет ее полы, я укрепляю камнями края, укрепляю колья, сажусь закладывать. Вдруг слышу странный звук: «Пах!» Это Вася кинул в огонь порох, он взорвался. Я выбегаю из палатки: всё Васино лицо сильно обожжено. Бегу к мочажине, набираю сфагнум, выжимаю. Заставляю Васю пропитать мочой. Прикладываю к ожогу. Нужно посмотреть - сохранились ли глаза, пока нет отека! Мох чистый. Ветер разгоняет комаров. Они и не добираются до вершины. Жары нет. Опухший Вася лежит в палатке. Я сижу на плато, гляжу в небо. Высоко, плавно пролетают на север самолеты.
Только к вечеру третьего дня прилетел за нами большой вертолет МИ-6. На Васю, чтобы не пугать лесников, я натянула свою шапку с большими полями. Он температурил и ослаб, но свежая розовая корочка затянула ожоги на лице - позже даже рубцов не оказалось. В Сеймчане мы положили Васю в больницу. Посмотрели на карту: ручей под сопкой назывался «Огненный».
На Кедоне бичи приволокли Андрею мамонтовый бивень. Пока завтракали, не проследили, как разгорелся костер. Чуть не сожгли палатки. Но сетки с гербарием сильно подгорели. 11 августа 74 года мы встречали день рождения Павлика в большой комнате лесоохраны. В гостях у нас была Татьяна Николаевна Ульянова со своей ученицей. Было вино и подарки, все как положено. Еще больной Вася лежал на кровати, а Татьяна Николаевна говорила: пройдут года и мы будем вспоминать этот день, Павел вырастет. Кроме того, она поделилась своими наблюдениями: именно люди неаккуратные, не обращающие внимания на мелочи и бывают хорошими научными сотрудниками, сосредоточенными на одной идее. Эта верная мысль мне часто приходила в голову - в первую очередь, она относилась к Андрею.
В конце августа мы улетали в Магадан. Работа на Средней Колыме завершилась. Под вечер над аэродромом пламенел уже холодный закат. Настроение было приподнятым. Бренчала гитара. Мы пели: «Где среди пампасов, бегают бизоны… Словно статуэтка, девушка стояла». Андрей подпрыгивал и своеобразно танцевал, собирая вокруг себя зевак. Так он самовыражался! Мы умирали со смеху.
Осенью работа продолжалась в Приморье. Из Владивостока мы поехали на мыс Гамова - сначала поездом до Андреевки, а затем несколько километров вдоль моря.
Побережье Японского моря, Хасанский район
Любуемся лунной дорожкой. Нагружены спальными мешками. Несмотря на поздний час, нас встречает начальник морской экспедиционной станции (МЭС) Галкин. Сам он с Колымы, из Сеймчана, а значит, земляк. Предупреждает: завтрак в девять, обед в час и ужин в семь. Настоящий курорт! Что-то необыкновенное. Провожают в индивидуальный коттедж на берегу бухты. Мы никак не можем прийти в себя от обилия комфорта, неожиданно свалившегося на нас!
Утром восторги продолжаются. Наш коттедж находится на пригорке. Тихий рассвет. Ярко-голубая бухта Троицы. Цепочки куэст – островков, уходящих в море. Бежим купаться. Очень соленая вода в бухточке, хоть и прохладная, но приятная. В прозрачной глубине играют пестрые краски морских звезд, лежат круглые морские ежи, раки-отшельники, актинии, колышутся водоросли. На берегу - кучи панцирей морских гребешков. Вокруг заросли мискантуса. Сухо. Все напоминает саванну. Тайга исчезла. Стайками пасутся фазаны. Со странным свистом мимо нашего коттеджа пробегают олени. Все кажется необыкновенным: пламенеющие закаты и свежие рассветы!
Дубовые леса еще зеленеют. Почти ежедневно мы бороздим полуостров. В его дальних уголках, в узких бухтах растет корявая, по-японски, сосна погребальная.
Мы были привязаны к режиму, на завтрак ходили аккуратно. По утрам в столовой обедали сотрудники станции и странный приезжий с огромной головой, как нам рассказали – известный физик, отдыхающий на станции. За завтраком он требовал себе несколько порций манной каши, каждый раз приговаривая: «Мне погуще». У нас в семье эти слова стали крылатыми. Кроме того, этот физик, узнав, что мы из Магадана, из научно-исследовательского института, решил, что и ему нужно съездить в Магаданскую область, на очередной курорт. Мы его ничем не могли обнадежить. В нашем институте были организованы стационары, но все в довольно суровых, не курортных условиях. Мы работали по-иному, не на стационарах. Нужно было обследовать максимальное количество недоступных мест, в которые можно попасть только вертолетом.
На пароме вернулись во Владивосток и тут же уехали в леса Супутинского заповедника. Андрей пишет детям: «Сколько там было живности в море! Гораздо больше, чем в Черном. И разные морские звезды, и разные морские ежи, колючие-преколючие, и множество ракушек, крабы, камбалы, бычки и раки-отшельники. А по ночам, как и на Кавказе, – пение кузнечиков и цикад, маленькие светлячки. Масса оленей и фазанов. Так и вылетали из-под ног, целыми выводками! Местность очень походила на саванну: небольшие перелески и открытые пространства, заросшие высоким мискантусом, который действительно растет в саваннах.
А потом попали в Супутинский заповедник. Здесь уже царство только леса. Лес высокий, сплошь покрывающий все сопки, перевитый лианами – актинидией и виноградом, с массой колючих кустарников. Местами вообще трудно ходить сквозь заросли. Но зато красота какая! Огромные зеленые хвойные – кедры и пихты – контрастно выделяются на фоне желтеющих дубов, лип, берез, кленов. Особенно красивы клены с их ажурной ярко-красной листвой. Здесь тоже было много оленей, почти ручных. Ночью они задавали концерты – ревели и свистели, мешали спать».
Поздней осенью мы вернулись в Магадан. Живем уютно и весело. Яшка, наш кенар, поет на все лады. У меня в комнате садик. В большом напряжении готовим к сдаче рукопись «Кустарники. Структура и морфогенез». Необходимо было успеть отправить рукопись в издательство до 20 декабря. И мы успели!
В декабре Андрей пишет моей маме: «Только что вместе с Маей окончили книжку по кустарникам. Работали, как черти, особенно последние дни, вплоть до 25. Хорошо, что есть жесткие сроки, а то бы могли протянуть и дольше. Теперь надо ждать, чтобы ее утвердили к изданию. Да, а мое собственное утверждение откладывается на неопределенное время или даже оно вообще никогда не состоится, хотя я его себе нагадал на Рождество. По новому правилу (см. «Правду» за воскресенье, ст. «Кадры науки») все нерассмотренные диссертации направляются в спец. советы. Мою диссертацию, конечно, отправят в тот же БИН, и там же и зарежут. Вот потому у меня сейчас плохое настроение, и как-то ничего не клеится, и даже руки опускаются. Что делать? Что делать? Ничего больше и не остается, как только биться головой о стенку. Разве плетью обуха перешибешь?»
Он любил дразнить меня. Иногда он и вправду ударял головой о стену, приводя меня в отчаяние.
Делится с мамой, жалуется, что работоспособность у него падает прямо на глазах, и за месяц он написал только одну путную статейку о реликтах Колымского нагорья: «Недавно пришлось пойти на концерт Мулермана (ведь никого более достойного не было!). С микрофоном пел он неплохо, временами даже дух захватывало, особенно при словах «тебя б сожгли на площади». Вот, пожалуй, и все наши развлечения, и ничего более не предвидится, кроме как мы сами организуем выпивку по поводу годовщины со дня моей защиты. Такие ужасные слухи ходят, что ВАК буквально зверствует, из 70 каких-то докторских диссертаций пропустили только четыре! «Оставь надежду всяк сюда входящий», как сказал древний итальянский поэт, имея ввиду ВАК. Искренне преданный Ваш зять А. Хохряков».
Поездки 1975 г.: Июль-август: Магаданская область (Сеймчан, Эльген, Кедон, Аронгаз, заброс на Ясачную). Сентябрь: Приморье (мыс Гамова, Супутинский заповедник).
Публикации 1975г.: Вышли книги Андрея: «Соматическая эволюция однодольных» и «Закономерности эволюции растений». Маме удалось их заказать, а потом переслать нам для подарков.
1976 В начале 1976 года обстановка в институте не из лучших. Александр Шаткаускас уже год как ученый секретарь. В нашем маленьком институте ученый секретарь - что-то вроде директора. Чёткого распределения служебных обязанностей нет. Приходится даже по маленькому делу обращаться к Шаткаускасу. Нам он всегда отказывает. Мы работаем над сборником работ нашей лаборатории, который вот-вот должен выйти из печати, а Шаткаускас всячески нам препятствует с оформлением документов. Находятся и друзья. Приезжает из Владивостока, из редакционного центра Галина Филипповна Низяева и содействуют с оформлением документации. Сдать сборник удалось с большими трудностями, прибегнув к хитростям и поддержке друзей. Дружба с Низяевой, ее содействие способствует публикациям, пробиванию наших монографий в издательстве «Наука».
О степени напряженности жизни можно судить по той памятке, которую Андрей оставил мне, улетая весной из Москвы в Магадан: «1. Отвезти статью Антроповой в редакцию бюллетеней ГБС. 2. Позвонить в редакцию «Наука» насчет составления заявок. 3. Передать Заморскому, что нужен акт экспертизы и телефон редакции ЖОБ. 4. Связаться с Тихомировым по поводу Биологической школы. 5. Попросить Шафранову написать замечания о папоротниках. 6. Найти статью о реликтах Колымы и передать Гричук. 7. Купить книгу Терехина и прислать ее в Магадан. 8. Поговорить с Ворошиловым, сказать, что я помогу ему со вторым изданием. 9. Взять в президиуме МОИП книжечку «Доклады зоологии и ботаники».
Как только был оформлен очередной, уже третий, договор в Магадане, пришло Андрею приглашение от В.Н.Тихомирова поступить в МГУ на кафедру высших растений старшим научным сотрудником: «Я бы охотно пригласил тебя, при условии, что ты возьмешься за систематику Centrospermae и возглавишь в идейном отношении цитологов, эмбриологов, морфологов, палинологов, работающих с этим таксоном. Им не хватает объединяющего и оплодотворяющего влияния систематика, а для систематика и филогенетика, я полагаю, свет клином не сошелся на однодольных. Если эта перспектива тебя заинтересует (а мне бы хотелось, чтобы это случилось так), готов обсуждать все ее аспекты».
Это письмо нас взволновало. В такое тяжелое время Вадим Николаевич предлагает ему работу в МГУ. Мы сможем вернуться в Москву! С тех пор, как дети остались в Москве, разлука раздирает мне душу.
Андрей – Тихомирову: «По главному пункту твоего письма пока ничего определенного сообщить не могу. Просто все очень неожиданно и поэтому не переварено. Одно могу сказать. Однодольные тут совсем не причем. Я сам к ним что-то охладел. Есть, конечно, и более интересные вещи, чем центросеменные, и они, в конце концов, не так уж плохи. Более серьезное препятствие состоит в том, что я буквально только что перезаключил договор до 5 августа 79 года. Тянул больше трех месяцев, всё чего-то ждал. Но тут стала подпирать необходимость бронирования квартиры. Если же не обращать внимания на формальности, то у меня будет контрусловие: необходимость закончить флору Колымы и Охотии. Кроме того, у меня на лето намечена поездка на Аляску. Не хотелось бы ее терять. Поэтому, если все будет хорошо, то реально мой переход возможен лишь в начале осени или даже не раньше, чем через год».
На полевых сборах
Андрей остается в Магадане. Кроме того, есть надежда, вполне реальная, побывать с Б.А.Юрцевым на Аляске - а это предел мечтаний в те советские годы.
В тяжелое время, связанное с ожиданием утверждения диссертации, письмо Тихомирова очень нас поддержало. Но в дальнейшем больше разговоров о переходе в МГУ не возникало.
Андрей делится находками, консультируется с Борисом Юрцевым . Много сил уходит и на Юрия Павловича Кожевникова, который все время жалуется, требует к себе внимания. Отрывок из письма Б.Юрцеву: «Юрий Павлович меня совсем измучил со своими произведениями: оказывается, в том, что их не принимают в РИО (редакционно-издательском отделе), виноват не кто иной, как я. Тут я всеми силами стараюсь уладить создаваемые им на каждом шагу конфликты, от начальника отряда до бухгалтерии и ученого секретаря, и я же оказываюсь во всем виноват».
С начала лета 1976 вплоть до августа я отдыхала вместе с детьми на Зеленом мысу. Андрей же сказал, что не может позволить себе такой роскоши, а должен ехать на Омолон, приток Колымы. Он очень надеялся ездить со мной, Андрею всегда без меня было плохо. Все его письма полны тоски. В поле он собирается один, жалуется на трудности. В полевом отряде полный разнобой, а расхлебывать неурядицы приходится ему одному. Его изводит Шаткаускас, который урезает смету.
Перед отъездом на юг к маме, я в Москве который раз (!) пытаюсь выяснить возможность возвращения в Главный ботанический сад. Но двери закрыты. Выслушивала сочувственные советы, досадовала. Некоторые обнадеживали. Я писала по этому поводу Андрею.
Андрей 27 мая мне отвечает: «Насчет этой зимы надо ориентироваться на Магадан. И 77-й год, скорее всего, пройдет здесь. Но главное – конец где-то уже замаячил, и это должно придать настроение переносить нынешние невзгоды более бодро. Я твердо рассчитываю иметь через год черновой вариант рукописи определителя, потом внести дополнения в результате находок 77-го года, и к концу его иметь уже готовую рукопись».
15 июня: «Здравствуй, дорогая! Дело медленно, но верно идет к развязке. Ох уж эта бюрократия! Сколько бумаг нужно написать и подписать! Студенток оформлять – тоже всякие загвоздки. Выезд наметил на воскресенье. Потому что самолет на Омолон летит два раза в неделю. В четверг из-за бюрократической волокиты мы не успеваем. Вся комната опять завалена вещами, надо: оформить акт готовности и получить все подписи, после этого идти получать пропуск, после этого – билеты, кроме того – спирт, разобрать вещи, снова упаковать их и получить деньги».
Прежде все эти заботы ложились на меня. Теперь он один, можно понять его грусть. Он надеется на поездки со мной в августе: «Маршрут я написал такой: Магадан – Усть-Омчуг, с заездом на Яну (вверх по Детрину на перевал), Кулу, Хениканджа и всякие окрестности, и назад через Кулу и Ветренный к Берману на стационар. Мы на Омолоне пробудем до середины августа. После этого будем ездить по побережью. Если переходить в ГБС (в Москву, в Главный ботанический сад), то время здесь нужно использовать максимально. Ты можешь лететь на Камчатку, когда пожелаешь. Жаль, конечно, что на Омолон и стационар мне придется ехать почти одному. А так бы славно пожить там вместе с тобой и Пашкой! ... Мне опять тут начинает нравиться. Как-никак быть сам себе хозяином, постоянно открывать что-то новое, неизведанное не всякому удается и не везде возможно. И командовать я привык. И даже к положению бобыля понемножку привыкаю».
22 июня. «Дорогая! Наконец мы в Омолоне! Но заботы на этом не кончились. Надо попасть на стационар. Приходится ходить по всяким инстанциям, упрашивать, уговаривать. Наконец, нашли одного армянина Саркисянца, который согласился нас отвезти на лодке. Но до сих пор все равно не верится, что я когда-нибудь смогу отдохнуть, и никуда больше не буду стремиться. Ох, только бы уехать сегодня! Путешествие будет продолжаться весь день. Приедем на место, если, конечно, доберемся благополучно, около часа ночи. Но лишь бы уехать в любую погоду, в любое время!
Омолон – омерзительный поселок в большущей котловине. Горы только где-то на горизонте. Ходить почти некуда, ездить тоже, так как вообще нет никаких других поселков. Поселились в школе, но временно. Ремонт, и со временем придется куда то перебираться. А сейчас лишь бы вырваться. Как я рвался из Магадана, так же рвусь отсюда подальше».
26 июня: «Здравствуй, дорогая! Никогда еще мне не было так тяжело, как теперь. Неприятности и всякого рода препятствия следуют одни за другими. Поехали на лодке, сломался мотор, пришлось возвращаться, и притом ночью. Весь следующий день разбит. Потом еще пуще. Вещи, которые брали с собой, сложили на одном из складов около пристани в поселке, откуда до пристани, где баржа, 7 километров. И вот кладовщица внезапно уезжает. Наши вещи заперты. Ключей нам не дают. Баржа разгружается. Завтра последний день. Потом она пойдет. Видимо, придется ехать без вещей. Вот тебе и проблема, совершенно непредвиденная и непредсказуемая. Потом еще одна студентка заболела. До пристани с баржи надо добираться на попутных лодках, кого-то просить, сидеть, ждать. Силы мои совершенно на исходе. Не знаю, как я без тебя просуществую эти два месяца. Ночи опять стали почти бессонными. Но самое главное, что нет у меня никаких организаторских способностей, нет необходимой энергии, и скорее потому, что я вообще устал за все годы. Будь я один – то все бросил бы и жил бы в этом поселке просто так, никуда не бегая и никого ни о чем не прося. А тут ведь люди, которые на тебя смотрят и которые от тебя ждут каких-то действий, так что волей-неволей надо шевелиться, чего-то делать, куда-то ходить, просить, хлопотать. И все это надо делать именно мне.
Я очень рад, что ты отдыхаешь, как в раю, и я знаю, что это тебе необходимо. А мне бы хотелось сейчас заснуть и проснуться только через два месяца. Если все эти неприятности не кончатся, не знаю, как я их протяну и протяну ли вообще.Извини меня за это письмо. Оно тебя, конечно, не обрадует. Но все же придет уже тогда, когда ты как следует отдохнешь и будешь собираться в Магадан».
12 августа: «Здравствуй, дорогая! Вот мы и вернулись с Кегалей. Беспрецедентный случай – на три дня раньше срока, ждали вертолет 14, а он прилетел 11 августа. Прилетел в час дня и ждал нас до пяти – целых четыре часа! Все это я приписываю знакомству Гали Антроповой с вертолетчиками. Мы с Ларисой забирались на самую высокую гору в окрестностях высотой 1400 м, около 900 м над долиной реки. Все трудности уже позади, и надо сказать, что с некоторых пор мне стало везти. На стационаре прожил месяц без особых забот, много ездил на лодке по реке, на Кегали попали быстро, а оттуда еще быстрее. От студенток очень легко избавился. Новое помещение нашел без труда. Сейчас живем в прекрасной (по омолонским масштабам) квартире из двух комнат с кухней, питаемся три раза в день в столовой, забот теперь почти никаких (ох, как бы не сглазить!) Да и, конечно, находки. Уже в Омолоне нашли почти в поселке два-три новых вида, затем много интересного на скалах и степных склонах, и как самое интересное – редовския – новая для Магаданской области. Потом некоторые виды требуют уточнения. А в Кегалях еще больше. Там вообще оказалась очень богатая флора – более 350 видов в радиусе 10 километров! Из них самые замечательные – новые для области Silene acaulis, Saxifraga escholtzii – чукотские виды, о которых можно было только мечтать! Затем много всяких других редких, в основном арктических видов. Сейчас будем около недели в Омолоне. Надо собрать гербарий для лесников в качестве компенсации за помещение».
Сплавлялись по Омолону с неизменно верными Галей Антроповой и Ларочкой Васильевой. Долго простаивали, когда баржи садились на мель. Жили некоторое время в поселке Кегали. Андрей работал и на стационаре Института биологических проблем Севера на Омолоне.
В августе я прилетела в Магадан и уже через два дня встречала всю партию в Магаданском аэропорту. Грузили вещи, все были возбуждены, полны разнообразными впечатлениями. Андрей рассказывал о находках.
Как только Андрей, приехав из очередной поездки, после вертолетного заброса и полевого сезона, входил в нашу квартиру, он тут же шел к карте и отмечал новый обследованный пункт. Таким образом, карта постепенно заполнялась точками. Андрей шутил: «Засижена мухами».
В августе полевой сезон продолжается на побережье. Катер «Хрусталь» должен доставить нас из Магаданского рыбного порта на остров Завьялова. Этот большой остров хорошо виден и из бухты Нагаево в Магадане. Нас трое: я, Андрей и наша лаборантка Света Ершова. Грузим полевые вещи, палатки и запас продуктов. Единственное, что мы знаем, – на краю острова есть метеостанция.
В салон набиваются женщины – рабочие по разделке рыбы. Их по пути будут пересаживать на большой корабль – плавбазу. Публика пестрая. Такой же пестроты их «народный» язык. В середине ночи швартуемся у огромного корабля. Публика схлынула, мы в просторном катере одни. На рассвете подплываем к большому причалу в уютной бухте острова. На пригорке - ряды деревянных одноэтажных домов. Это Камчатский рыболовецкий и разделочный колхоз. Области Магаданская и Камчатская – два разных мира.
Выделяют большую комнату в одном из просторных, барачного типа домов. Бородатый Леша, рабочий колхоза, топит нам печку, сообщая, что завтрак в столовой в 9 утра. А мы думали жить в полном одиночестве среди дикой природы! Предлагаем Леше спирт в награду за гостеприимство. Он нам в ответ: «Я спирт не пью, чифирю!» Вокруг разделочного цеха - огромные скопления мешков из-под соли. В них крысиные поселения.
На побережье Охотского моря
Внутренности и головы рыб при разделке выбрасываются рядом с цехом. Крысы разъелись и обнаглели, гордо сидят на тропинке, не уступая дороги. Остров большой. За один день из конца в конец не пройдешь. Идем на самую высокую сопку. Сначала распадок, обрамленный каменными березами с искривленными ветрами стволами. В узких ущельях слежался снег. Он постепенно подтаивает, образуя пещеры. Лед за короткое лето стаивает лишь наполовину. Лиственницы на острове нет. Кедровый стланик низкий, что облегчает подъем. Сначала первая седловина. Думали, что она и есть самая высокая точка, но за ней открывается новая вершина, а за ней третья – и так несколько раз до самого верха. На вершине нас накрыла туча, облила дождем и улетела, снова открыв виды изумительной красоты. Стоим на вершине восточной окраины острова.
На восток - отвесный обрыв головокружительной высоты. Далеко внизу – белая пена прибоя. Стаи чаек. Наверху крутой склон зарос низким, но густым кедровым стлаником. Андрей спускается вниз и собирает дриаду аянскую. Лезет вверх, подтягиваясь на ветвях. Я не решаюсь. Обратно, на запад, идем другой стороной острова. По дороге вдоль ручьев, особенно у наледей, встречаем красочные лужайки с ярко цветущими кустарничками. Как будто сейчас не конец августа, а ранняя весна. Везде следы медведей. К берегу вышли только на закате. В лагерь необходимо прийти засветло. А пляжа как такового по берегу нет. Только нагромождения больших камней, уходящие в море. Прилив. Перепрыгиваем с одной каменной глыбы на другую. Огибаем выступ, выдающийся в море, углубляемся, затем по таким же глыбам забираемся на новый выступ. И сколько раз так будет? Папка на спине Андрея, наполненная растениями, маячит передо мной. В темноте видим огни колхоза. Играет музыка. Там идет своя привычная жизнь. Колхоз кажется нам совсем близким. Но это обман зрения. Нужно опять забираться на очередной выступ, потом снова и снова уже в темноте нащупывать каждый шаг на шатких камнях. Другой дороги нет. И наконец вдали видим темнеющий на фоне огней силуэт Светы, в беспокойстве вглядывающейся в темноту.
Прошла неделя ожидания катера. О нас забыли, и катер не пришел. Рыбаки рассказывали – сюда пришвартовываются разные маленькие корабли и кораблики, в основном сейнеры. Отстаиваются в бухточке во время штормов. Но без всякого расписания. Связи с Магаданом нет. Каждый день мы с грустью смотрим на этот город, еле видимый на горизонте.
После шторма пришвартовался корабль морской экспедиционной станции. Договорились с капитаном. Берет. Идем сначала мимо отвесных скал острова Недоразумения, затем на запад к Армани, и только потом возвращаемся в сторону Магадана.. В Магадан пришли 2 сентября. В этот день Андрею исполнилось 43 года.
В сентябре улетели во Владивосток. В Магадане уже холодно, а в Приморье можно работать еще два месяца. С нами наша сотрудница Галя Антропова. Сразу же едем в Кедровую падь – заповедник, расположенный недалеко от Владивостока.
Е. Коротков, А.Хохряков и В. Алфимов
Вечереет, почти темно. Идем несколько километров дальневосточной тайгой, и перед нами вырисовываются три красивых охотничьих домика. Они предназначены для именитых гостей Дальневосточного центра. В домиках пустота, а неподалеку, на берегу, веселье. Погода портится на глазах. Буйных гостей грузят на катер. Все затихает. Разражается сильнейший тайфун. Река вздувается. Ветер, дождь мешают нашей работе. Целую неделю мы ощущаем себя как на острове. Андрей без работы досадует. Наконец разъяснилось, установилась погода – такая, какая бывает долгой приморской осенью: с тихими солнечными днями, яркими красками осени. Мы поднимаемся на высокие гривы заповедника, на высшую точку Чалбан. Работаем и в Супутинском заповеднике, и в окрестностях Владивостока. Опять, как и в прошлом году, живем на даче бабы Нади, где Андрея очередной раз приняли за шпиона.
В полевой одежде, с тяжелыми спальными мешками идем вверх по крутому склону сопки, пробираемся дубравой к маленьким избушкам садовых участков. Я пришла из магазина, обнаруживаю Андрея с поднятыми руками под дулом пистолета. У него, бородатого, нет документов… Инцидент окончился братанием. Милиционер оказался магаданцем.
Вышла книга А.К.Скворцова «Гербарий». Андрей пишет ему:
«Дорогой Алексей Константинович! Большое спасибо за Вашу книжку. Прочитал ее с большим удовольствием. Говорят, она летом продавалась в нашем магазине, но моментально разошлась. Но кое с чем я позволю себе все же не согласиться. Вы пишете, что гербарий не может быть создан за 3-5 лет. Но вот нашему гербарию всего семь лет (с 70 года), но я считаю, что он уже создан как научная коллекция, по крайней мере, если не как научное учреждение. К нам уже приезжают специалисты изучать свои роды по северу ДВ, в частности, по злакам, по березам, по дриадам. Последний – это Юрцев, который очень остался доволен. Да и Коробков тоже – полынями. У нас не менее 25 000 основного фонда цветковых, да еще тысячи 2-3 мхов. Есть и лишайники, правда, не разобранные. К сожалению, нет настоящего помещения пока. Но зимой обещают дать. Конечно, насчет типового материала у нас жидковато, только мои изотипы (уже более 20), но все равно я позволю себе считать, что наш гербарий уже существует, и его можно включать в разные справочники. Главное в нем – южная часть Магаданской области, но, б.м. полно он охватывает и Чукотку и соседние районы Якутии, а менее полно – Камчатку, Курилы, Приморье и Приамурье. В общем, типичный, региональный».
Институт праздновал пять лет со дня своей организации. Подводились итоги соревнования лабораторий института. Подсчитывалось количество очков, которые давались за научные работы. Лаборатория ботаники завоевала первое место.
25 декабря в Москве на биофаке МГУ проходило очередное совещание по филогении растений. В.Н.Тихомиров был в ударе. В ботаническом саду на банкете он был единодушно избран «мистером Филогения». В знак этого события он по-гусарски пил шампанское из самой маленькой туфельки одной из дам… А самое главное – читал поэму Владимира Леонтьевича Комарова о Козо-Полянском «Некто из Воронежа».
Владимир Леонтьевич Комаров – один из самых известных исследователей флоры и растительности Дальнего Востока, с 1932 по 1946 годы - он президент АН. Козо-Полянский – известный эволюционист с мировым именем, в то время работал в Воронеже. Комаров не соглашался с его эволюционными взглядами, написал поэму, где довольно саркастически высмеивал Козо-Полянского.
Андрей все еще не доктор и не кандидат. Стало известно: его диссертация в Кишиневе, у «черного» оппонента Чеботаря.
1 января собирались родные. Как изменились за 16 лет! И внешне, и внутренне. Сколько воспоминаний! Разных! Подросло новое поколение, и мы перешли в категорию 40-50-летних. Давно прошла молодость, и зрелость на закате!
Поездки 1976 г.: Май: окрестности Магадана (Армань, бухта Светлая, Атарган). Июнь-июль: Магаданская область (Омолон, Омолонский стационар ИБПС, Кегали). Август: остров Завьялова. Сентябрь: Приморье (Кедровая падь, окрестности Владивостока).
1977 Зимой 1977 года в Магадане жизнь Андрея идет по строгому расписанию. Утром зарядка. Затем работа до обеда в 13 часов. Недолгий отдых, подведение итогов утренней работы, и снова на работе до позднего вечера. После чего прогулка по заснеженному Магадану.
По субботам и воскресеньям мы совершаем далекие пешие прогулки по окрестностям Магадана. Огромная Нагаевская бухта окружена горами. Особенно красив «Каменный венец» с острыми останцами, формой напоминающими корону. Бухта скована льдом. У берега изломы, торосы. Толстый лед поднимает прилив. Далее в глубь лед гладкий. Со стороны каменного венца находится рыбный порт. На противоположном берегу бухты – основной, морской.
Все выхоложено. Застывшая земля, вода. Низкое солнце освещает крутой берег. Ранний закат. Со льда Нагаевской бухты видны жалкие лачуги, напоминая первые поселения северного города.
С февраля световое время быстро набирает силу. Яркие рассветы и закаты пламенеют на горизонте бухты. На льду у небольших лунок сидят в тулупах рыбаки. Пробуравят лунку в толще льда - и однообразно дергают удочку. Маленькие кучки корюшки, покрытые инеем, лежат рядом с лункой. Жареная корюшка пахнет огурцом.
Ожидание утверждения диссертации достигло предела. Я пишу письмо в ВАК. Пишу всем друзьям. Прошу об этом и Витаса, составляю для него «куклу» письма.
Мое письмо в ВАК - не просто просьба об утверждении. Я пишу о том, что я не только жена А.Хохрякова, а его коллега. Я пишу о его многочисленных работах, выполненных уже после защиты. Кроме того, я написала письма всем, кто хоть как-то может помочь выяснить обстановку, поддержать.
Из дневника: «В довольно экстремальной обстановке мы работаем и держимся стойко. Андрей обрабатывает гербарий для «Флоры Магаданской области». Это злаки и осоки. Работы впереди уйма, но поставлены сроки, в которые он надеется уложиться. Это год или два. Год или два! Как долго мы здесь еще пробудем? Опять ставятся на весы преимущества Магадана и преимущества Москвы. Одно хорошо здесь, другое – в Москве. Но уезжать отсюда жаль. Здесь мы так покойны, так хорошо работаем. Судьба все определит».
Отрывок из письма Андрея к Юрию Евгеньевичу Алексееву: «Сам-то ты понимаешь, что дело не в каких-то противоречиях, а в том, что ты не счел нужным или возможным помочь другу или наоборот – счел возможным не помочь. Сам ты прекрасно знаешь, что в жизни бывают такие ситуации, когда в первую очередь нужна моральная помощь, поддержка, а материальная – уже во вторую очередь. И ты также прекрасно знаешь, что данный случай – именно такой. Да, спасибо за присланные назад мои письма. У меня какая-то навязчивая идея о том, что потомство заинтересуется моей перепиской. Так что не откажи в любезности, перешли и это письмо мне назад. Остаюсь преданным тебе другом, искренне твой А. Хохряков.»
Вышла из печати наша с Андреем книга «Структура и морфогенез кустарников». Среди биоморфологов эта книжка получила известность, в ней классификация побегов, приводится методика описания побеговых систем.
Майские праздники 1977 года мы провели на нашей подмосковной даче в Отдыхе. Ольга Николаевна Чистякова - сотрудница ка федры высших растений МГУ, наша соседка по даче. Оказывается, в Ульяновске совсем скоро будет проходить теоретическая школа по морфологии и анатомии растений. Ее организуют Р.Е. Левина и Т.И.Серебрякова. А нам - никто ни слова. То умолчали о конференции памяти И.Г. Серебрякова в апреле 1975 года, то - о конференции памяти А.А.Уранова в январе.
Ольга Николаевна в оргкомитете «школы» и находится под впечатлением от нашей книги по структуре кустарников. Хочет, чтобы мы присутствовали на «школе». Но на нее мы не попали. Т.И.Серебрякова сообщила нам, что на этой «школе» А. Яценко-Хмелевский критиковал Андрея. Я разозлилась и написала Хмелевскому, что за спиной не критикуют. А главное - я напоминаю ему о том, что он, Андрей Алексеевич, будучи другом Тахтаджяна, может узнать о судьбе диссертации Андрея, спрашиваю, кто этот Чеботарь, его черный оппонент. Завязывается переписка на высоких тонах. Андрей Алексеевич не намерен помогать, а, наоборот, считает Андрея чудаком. Но я не сдаюсь. Потом волны улеглись, и переписка с Яценко-Хмелевским продолжалась много лет.
Зимой, когда гадали на Рождество, Андрею выпало поехать в тропики - его давняя мечта. В те советские времена первоначально обязательно нужно было съездить в демократическую страну, потом ждать два года, и только тогда ты можешь поехать в туристическую поездку в капиталистическую страну. Неожиданно в наш институт поступило сообщение, что есть две «горящие» путевки на Кубу. Куба числилась в полукапиталистических. Нам разрешили.
Покупаю Андрею светлый польский костюм, открытые босоножки. Рассчитываю на отдых.
О трывки из дневника: «5 мая. Шереметьево. Посадка в Ил-62. Под нами, как на карте, удивительные видения: Италия, Рим, Средиземноморье и горы Атласа. Посадка в Рабате. Из африканской пустыни веет сухой полынью. Далее семь часов над Атлантикой. Объявляют - под нами Антильские острова, знаменитый Бермудский треугольник, о котором так много пишут.
Гавана! Ночь жаркая и влажная. Пальмы Реаль, плюмерии с огромными белыми цветами. В гостинице «Дювиль» остатки былой роскоши. Бассейн на 20-м этаже! Запущенность. Социализм по-кубински. С 18-го этажа открывается вид на океан, набережную Малекон и маяк. На рассвете уходим на первую экскурсию по набережной.
Два дня возят по городу. Вилла Хемингуэя. Из комнат несет затхлыми одеялами. Душа улетела, скорлупа осталась. Вода в бассейне спущена. Рядом могилы трех любимых собак.
Праздник в гостинице. Посреди бассейна плот с дарами тропиков: бананы, манго, папайя, ананасы. Фрукты вычурно разрезаны и выставлены на шведский стол. Подбегай и хватай, что и делают безвитаминные магаданцы.
Белое кладбище в центре Гаваны. Под мраморной плитой семейное захоронение. Главная достопримечательность - могила знаменитого шахматиста Хосе Рауля Капабланки. Улицы кладбища радиально расходятся от церкви, открытой на четыре стороны. День поминовения усопших. Народу много. Негр с отрешенным лицом несет, словно блюдо, небольшой венок белых цветов. По его щекам струйками льются слезы.
f9 мая. Весь день едем вдоль Карибского моря. Мечтаем окунуться. В программе это не предусмотрено. Руководительница - толстая магаданская тетка. Мы ее зовем «мамочка», ведет себя как мачеха. В Тринидаде до моря далеко. Пешком не дойти. В группе бунт и стенания. Выхлопотали день морских купаний. В ресторане отмечаем день Победы. Директор ресторана поет для нас «Бесаме мучо» - любимую песню кубинцев.
На рассвете в легких одеждах ушли в лес. Низкие пальмы без стволов, вьющаяся пассифлора, роща агав. Заразились лаковым деревом. Покрылись волдырями. Раны чешутся, отеки. Но это потом. А пока - морское купание на пляже Сибоней. Гладь теплого Карибского моря. Песчаные пляжи обрамлены огромными делониксами. Как только привезли на пляж - Андрей убежал в заросли ризофоры. Настоящие мангры! Недалеко коралловые рифы. Белый костюм испачкан. Босоножки изорваны. Необходима полевая одежда. Где ее взять? Тут нет магазинов. Все по карточкам. С этого времени мы сушим гербарий на лампах в комфортабельных гостиничных номерах.
Город Камагуэй. Ландшафт меняется. Растительность богаче. Большие темные деревья манго увешаны яркими, словно игрушки, желтыми грушевидными плодами на длинных плодоножках. Розетки бромелиевых скрывают под собой ветви деревьев. Броски в природу в основном по утрам. Далее туристическая программа и сборы по возможности.
Главная забота - сушка гербария. Спасают кондиционеры. Приходится ежедневно стирать и гладить одежду. Хорошо, что в гостинице есть горячая вода!
Сантьяго-де-Куба. Комфортабельный отель увит цветущими бугенвиллеями. Огромный цереус с наступлением ночи открывает большие цветки.
На пляже волны. В теплом прибое купаться очень приятно. Негр огромного роста отгоняет большой палкой тех, кто хочет зайти на глубину. Андрей убежал на отвесные скалы. Возвращается босой. Грязный, но живой! Стираем штаны в небольшой речке.
Поездка в горы Сьерра-Маэстра. Только здесь понимаешь, как Фидель Кастро мог к 15 оставшимся в живых присоединить большой отряд. Непроходимые джунгли. Андрей в большом возбуждении рвется в лес. Залез на скалу и по лианам лазал над автобусом. Сверху сыплются камни. Грязный костюм Андрей выворачивает наизнанку и таким образом может войти в автобус, успокаивая по путчиков.
Древовидные папоротники на горе Сан-Педро окутаны туманом. С утра везут смотреть крепость. Андрей имитирует болезнь, чтобы пособирать растения в захламленном лесочке около военной базы, но там однообразно и неинтересно.
Следующий пункт на побережье Атлантического океана - деревня Гуардалавака. Отель с массой недоделок. Строили недавно, по-советски или по-кубински? Гремит музыка. Льют ливни. Плюс 18. Для Кубы холодно. На пляже мальчишки дрожат, губы синеют. По пляжу разбегаются пестрые крабы.
Во второй половине дня Андрей идет на экскурсию в ближайший лес. Я даю Андрею советские значки для подарков и ухожу на берег производить обмен «комиссы» на «караколь», то есть рубашки на ракушку. В тропиках темнеет мгновенно. Я стою у выхода из отеля. Жду Андрея, очень волнуюсь. Зачем не пошла с ним? Плевать на эту розовую «караколь»! В 8 вечера, уже в полной темноте, он возвращается очень взволнованный и без растений!!! Такого не бывало никогда. Отмывается в душе, говорит возбужденно: «Я мимо них прошел! Я сумел скрыться! Все было, как в «Кавказском пленнике!» Не успел он произнести эти слова, как нас вызывают в администрацию отеля. За столом военные, на столе лежит испачканная в грязи белая вязаная шапочка Андрея. Ее торжественно, с извинениями, нам возвращают. Оказывается, как только Андрей стал подходить к лесу, его окликнул крестьянин. Андрей не хотел объясняться, терять время и побежал к лесу, где через некоторое время был окружен собаками и военными. По нему стреляли. Но он не хотел сдаваться в лесу. Прошел мимо кордона прямо к деревне и там сдался в плен. Очень помогли значки, которые он стал раздаривать крестьянам и военным.
Большой университетский город Санта-Клара. Руководительница нашей группы забыла, что мы туристы. В ее партийном представлении – мы делегация, главная миссия которой - не отдых, а представительство. Нам приходится ссылаться на мнимые болезни и удирать на природу. Полно удивительных картин. Например, в темноте светится большое дерево, облепленное большими, величиной с полпальца светляками.
Варадеро. Живем в видавшем виды отеле «Тортуга». Опять гремит музыка. Кубинцы - большие любители громкого. В Гуардалаваке Андрей никак не мог заснуть и ночью прятался от гремящей музыки в ванной. Поэтому мы боремся за тишину и получаем комнатку с гремящим кондиционером и шумящей всю ночь трубой. Дверь открывается на зеленый газон. Огромные кокосовые пальмы в изящном изгибе склонили пышные кроны. Пылают ярко-красным огромные делониксы. Гуляем босиком по песчаному пляжу. Нас сопровождает лунная дорожка. Теплое море, приятный бриз. На деревьях сверкают большие светляки. Синева моря сочетается с желтым песком берега. Роща огромных панданусов.
В один из вечеров Андрей в женском парике танцует темпераментный танец козликом, повергнув иностранцев в смятение.
В Варадеро нам дали свободное время, и мы смогли совершить несколько экскурсий. Одна из них - вдоль берега залива в заросли мангров. Я видела летящего пеликана! Ракушки загадочной формы! Нас искусали комары.
Экскурсия на рифы. Плавали в масках среди кораллов. Яркие рыбки. Колонии ежей с длинными иглами. Синие кораллы подобны кружеву. Красные водоросли в виде веера.
Очередное шоу. Пестро разряженные негритянки визгливо поют под гром оркестра. Кубинцы в экстазе.
В Гаване с трудом выпросились в ботанический сад. Он находится в центре города. На запущенных газонах пасутся лошади. Нет этикеток. В саду, кроме нас, посетителей нет. В Сорроа большие сборы. Быстро отмываем корни папоротников, закладываем.
В завершение круиза по программе - грандиозное шоу в кафе «Тропикана». В парке подсвеченные мраморные фигуры.
Вечером объявляют: Ил-62, летевший за нами, на посадке в Гаване разбился. Поэтому будет задержка на день. Убегаем в город. У набережной негр поймал огромную рыбу, с трудом вытаскивает. Рядом небоскребы. Андрей рассказывает, что днем, когда он спал, а мы плескались в бассейне, ему приснился сон: летит в небе вертолет и падает. Сон в руку.
На следующий день везут на известный пляж Санта-Мария дель Мааре. Пляж изумительный. Такой же мелкий песок, как и в Варадеро. Теплое море. Берега окружены густыми зарослями казуарин, которые тут называют кубинскими соснами. Праздная, а для меня и Андрея напряженная жизнь кончается. Аэродром. Долгая посадка. Мечтаем увидеть в иллюминатор Флориду. Гроза, все заслоняют тучи. В Магадан вернулись в конце мая».
В Магадане нас ожидал сюрприз. Кто-то написал в Магаданский Обком КПСС анонимку на директора института Контримавичуса. В анонимке, как говорили, было написано, что Контримавичус приблизил к себе литовцев. Андрей же в открытую говорил Витасу о плохой работе его замов. В частных беседах говорил, что вполне естественно то, что директор окружил себя земляками, в этом нет ничего плохого. Плохо лишь то, что Шаткаускас - наш враг и то, что никто среди руководства не знает своего места, а каждый мнит себя директором. Стали гадать – кто бы мог быть автором анонимки, которая была послана из Москвы. «Доброжелатели» постарались указать директору на меня и Андрея.
В наше отсутствие нашу лабораторию лишили одной из комнат. Книги, записи свалили на полу в гербарии. Часть сотрудников института перестала с нами здороваться. Вся эта кампания проходила в самое тяжелое для Андрея время.
Мы поспешили уехать на полевые. В июне мы будем работать в Северо-Эвенском районе, базироваться в Чайбухе. Оттуда нас должны забросить на Тайгонос – полуостров, граничащий с Камчаткой. В полевом отряде, кроме меня с Андреем, Галя Антропова и наша дочка Оля – старшеклассница.
Несколько дней стоит нелетная погода. Дважды объявляли рейс, и мы дважды через все летное поле таскали полевое оборудование в самолет. Давали отбой, снова выгружали. Когда полетели – не верили в свое счастье.
Июнь, а все сопки на побережье в снегу. Море штормит, туман. К северу исчезает лиственница. Сопки зеленеют кедровым стлаником.
А. П. Хохряков и М.Т. Мазуренко
Из письма Андрея Павлу 31 июля: «Прошел месяц нашего полевого сезона. Были мы на Тайгоносе. Сначала жили в бараке на Чайбухе, потом в палатке на берегу моря во внутренней губе, потом снова в доме в поселке Верхний Парень. Всего интереснее было, конечно, в палатке. Погода была скверная, дождь шел по три дня не переставая, да еще с ветром. Река разлилась. Дождь стучит по брезенту, и кое-где в палатке начинает капать. Печка беспрестанно раскачивается из-за ветра, и колена трубы часто выпадают... В общем, временами было очень неприятно. Два дня подряд просидели безвылазно, два раза промокли насквозь. Однажды в Чайбухе мы ходили целые сутки, с ночевкой в охотничьем домике, по кочкарной тундре. Хорошо, что комаров почти не было. В первый день ходили с утра до ночи, почти до 12 часов ночи. Поход, правду сказать, был очень трудным. В Верхнем Парени мама ездила на вездеходе по корякским стойбищам, видела, как резали и ели оленя, и ей это все очень понравилось».
На Тайгоносе мы стояли в уютной бухте. Сопки вокруг густо заросли кедровым стлаником. В этом районе очень сильные отливы. Вода уходит далеко, обнажая берег и полностью изменяя рисунок ландшафта. Во время приливов берег заливает на высоту до 13 метров. Рядом с нашим лагерем медведи протоптали тропинку.
Из дневника: «11 июля. Сегодня я и Андрей идем к мысу Ачкори. Тучи высоко и далеко, как и накануне. Возможно, будет солнце. Ползем по стланику на плато. Все в поту. Обычные картины. Ручьи, лужки у снежников. Очень красивы примулы. На плато очень много аспектирующей кассиопеи плауновидной. Белые колокольчики цветов на красных цветоножках. Отсюда виден изрезанный берег внутренней губы и фантастический «город» из белых скал, к которому вчера ходили Оля и Галя. Впереди наплывают черные тучи, затягивающие противоположные горы. Холодный ветер. Спускаемся в долину ручья в ольховник. Потеряли копалку. Южные склоны остепненные. Небо затягивает все сильнее. У моря уже накрапывает дождь. Устала. Греем на плавнике чай. На глазах сопка исчезает в тумане. Обратный путь по первому распадку. Очень выручает сильно выбитая медвежья тропа. Нигде я не видела таких медвежьих троп. Если бы не сомкнутые ветви стланика и ольховника, сквозь которые приходится продираться, как в тоннеле, подумаешь, что это торная тропа, проложенная людьми. А если тебе навстречу попадется медведь? Куда мы денемся? Но я не говорю об этом Андрею, следуя за ним по-медвежьи, чуть ли не на четвереньках. Когда выходим из «тоннеля», снова вижу хорошо протоптанную тропинку, по которой ползти вверх легче.
Наконец, выбрались в высокогорья. Медвежья тропа пропала. Туман еще гуще. Андрей выверяет компас. Кажется, что идем в обратную сторону. Куда идти? Вокруг туман. Самое верное – спуститься к морю. Ползем сквозь высокий стланик. Мокрые. Как я рада увидеть сквозь пелену тумана море – главный ориентир. Опять вверх. Опять медвежья тропа. Большая, нахоженная. Опять меня охватывают страхи. Торопимся, обливаемся потом. Наконец проглядывает берег, скалы разной конфигурации. До нашей долины далеко. Все незнакомо. То вверх, то вниз. Все по медвежьему «тоннелю». Ольховник, стланик. Стланик, ольховник. Взбираемся на плато. Отсюда видим нашу бухту. Отлив все изменил - не узнать, обнажились скалы. Последний крутой спуск. На берегу скользкие листья морской капусты лежат густым слоем. На камнях много морских желудей. Жалобные крики чаек. Последние километры. Наша палатка уже близко. Перед ней горит костер. Ночью ливень, ветер. Следующий день сидим в палатке безвылазно.
12 июля. Срок прилета вертолета. Непогода. Думаем, не прилетит. Я и Андрей идем в горы. На сопках шквальный ветер. Сапоги вязнут в болоте. В 6 вечера возвратились в лагерь. Я чиню трубу, замазываю глиной. Летит вертолет. Через несколько минут под нами горы, в которых мы сегодня бродили. Горы и опять огромная «наша» тундра, в которой мы завязли в Чайбухе. Садимся на аэродроме в Чайбухе. Налетели комары. Взлетаем. Под нами огромная котловина Гижиги. На горизонте пламенеет закат. Долго летим. Пареньское озеро. Кружим над поселком. Все мокро. С трудом садимся у самого поселка, и первое, что я вижу, – к нам бежит все население поселка – старухи в кухлянках, дети. Вертолет улетает. Хватают наши вещи и тащат в поселок. Меня, Олю и Галю перетаскивают через протоку на закорках… Такого гостеприимства нам не оказывали ни до, ни после.
Верхний Парень. Гостеприимству нет предела. Устроили в комнате рядом с поселковой библиотекой. Специально для нас показывают «Солярис» Тарковского. В горы попасть трудно. Ходим в пышной пойме. Цветет вейник. У Андрея разыгралась аллергия. На вездеходе я уехала на оленье стойбище. По дороге он несколько раз ломался, что было мне на руку. В сумерках белой ночи ползаю на коленях перед сломанным вездеходом, выкапываю мелочь на горной тундре. На вездеходе сидит полупьяный директор совхоза и его напарник. Разговаривают: «Что это бабье ползает по тундре, не знаешь?»
Как только вернулась из поездки, через час сел вертолет. Далее из Чайбухи в Магадан мы улетели без помех».
Бухта Лужина. Л. Благодатских, В. Левковский, А. Хохряков.
Полевой сезон продолжался. Я с Олей улетела на Камчатку, а Андрей на «Абориген» – стационар Д. Бермана в районе озера Джека Лондона в среднем течении Колымы у хребта Большой Анначаг.
Андрей рассказывал. В Усть-Омчуге нужно было ждать автобус сутки. Пошел устраиваться в гостиницу. Спрашивают: «Будете спать с этим парнем?» Андрей отвечает: «Буду» – не подозревая, что ему предлагают спать с ним валетом… Пошел на экскурсию. Вернулся вечером. Но парень не пришел ночевать, и таким образом Андрею досталась целая кровать!
В сентябре Андрей с Лидой Благодатских и Володей Левковским забрасывались в бухту Лужина на западе Охотоморья. Вертолету негде было сесть. Только на пляже. Выше обрывы. Палатки поставили на пляже под скалой. Во время шторма волны подбирались к палаткам. Андрей остался очень доволен. Опять нашел карагану гривастую. Он так пишет детям: «Место было чудесное: берег моря, высокие крутые горы, светлые березовые леса, как на Камчатке. Погода была плохая и хорошая. Палатку пришлось ставить на самом берегу моря, на гальке под скалой. А приливы становились все больше, и мы боялись, что нас, наконец, будет заливать, тем более что в шторм волны действительно докатывались почти до палаток. Было много птиц, в основном чаек, а также утки-морянки. Нерпы подплывали почти к самому берегу. Погода по временам – дождь, штормовой ветер, сплошной туман. Топили печку, ходили в маршруты, А главное – вертолет прилетел вовремя».
Пришел отзыв от черного оппонента. Совсем черный. Андрей от меня его скрыл, не хотел лишних разговоров, как он говорил, «кудахтанья», суеты.
Из письма Андрея моей маме на Зеленый мыс: «Чувствовал себя я что-то плохо. Почему-то после маршрутов стал уставать, ходить три дня подряд тоже стало трудно. Почему-то потянуло к более спокойной жизни, прежних темпов и напряжений выдерживать стало трудно. Да, видно, сказывается общее напряжение всех предыдущих лет. А тут еще из-за аллергии насморк и воспаление дыхательных путей стали хроническими. То вдруг в животе зарежет, то сердце перебои дает, зубы заболят. Вот я и решил отдохнуть как следует, совсем отдохнуть – от всяких дел и забот. На Кубе забот все же избежать не удалось: постоянные переезды, гербарий, всюду музыка. Даже ночами. А Вы знаете, как я этого не люблю. Мечтаю пожить у Вас месяца два или даже больше. Как хорошо у Вас по утрам копать землю и колоть дрова! О! Ведь так все было! Почему не вечно?» «Поездка в Америку постоянно откладывается и теперь перенесена на конец августа. Пришли отзывы из ВАКа – от Письяуковой и Чеботаря – того же качества, как и все прочие отрицательные отзывы, что-то среднее между биновским и голубевским. Сплошное непонимание или нежелание понять, смесь демагогии с поучениями, передергивания, цитирование каких-то обрывков фраз без указания страниц, а чаще всего отсутствие каких-либо ссылок. В общем, если разбирательство будет объективным, и будут присутствовать не только ботаники, то бояться мне нечего. Аргументы этих письяуковых и чеботарей примитивные и убогие, когда они вообще есть. Вот только не могу понять, действительно ли они ничего не поняли (не смогли) или просто поняли, но не захотели написать хорошие отзывы, боясь за свое положение?»
7 октября из ВАКа прислали открытку. Вызывали на рассмотрение диссертации Андрея. Сообщали, что заседание будет проходить 19 октября (это мой день рождения!!!) в 18 часов.
Я в Магадане. Сны я вижу очень редко. Ночью мне приснился сон. Я иду по глубокой траншее, а сверху на меня прыгает упырь. Я закричала и… проснулась. Посмотрела на часы – два часа ночи, в Москве шесть часов вечера. Андрей на комиссии ВАК. До утра я не заснула, на рассвете пошла на почту звонить.
20 лет выпуска кафедры геоботаники МГУ 1957 года.
Андрей мне рассказал, что заседание комиссии ВАК проходило на биологическом факультете МГУ. Все были доброжелательны, все прошло благополучно. Андрей был в приподнятом настроении. В институте меня поздравляли.
Из-за странного совпадения на президиуме ВАК, где должны были утвердить решение комиссии, проходило утверждение и кандидатской диссертации Шаткаускаса. У него были трудности с утверждением, связанные с неприятной историей. В Ленинграде, в БИНе, на банкете в завершении защиты, в реке Карповке утонул один из гостей. Витас беспокоился. В этой истории разобрались. Диссертацию Шаткаускаса утвердили.
А докторскую диссертацию Андрея на том же президиуме ВАКа не утвердили.
Редкий случай. Андрей мне пишет 26 ноября: «Заседание президиума ВАК было только вчера, и никакого утверждения еще нет. Там подошли чисто формально: 1 – отзыв ведущего учреждения – отрицательный, 2– отзывы черных оппонентов – тоже отрицательные, 3 – есть просто отрицательные отзывы, 4 – голосование очень плохое, а «за» – только решение экспертного совета. Поэтому решили, что нужен еще один отзыв. Теперь в лучшем случае нужно ждать декабря. Но на этот раз, кажется, отзыв будет писаться с моим личным участием. Так что, может, что и выгорит. Но накануне мне снились нехорошие сны: то фантастических размеров крокодил меня хотел съесть, то зубр забодать, то я падал со всяких обрывов и утесов. Вот не верь после этого снам. И сердце часто стучало, как будто чувствовало. Вот теперь, кажется, немного успокоилось, как бы не сглазить. Но ты про это никому не говори, авось, к новому году все и обойдется».
В это очень тяжелое время, когда, казалось, счастье было так близко, так возможно, опять возникли трудности....
Андрей работает в полную силу. Да он иначе не может. В письме: «Я, как всегда, занят разной работой. Пишу или, вернее, написал статью «Роль эмбрионизации в эволюции растений» и принялся за новую книжку «Эволюция биоморф растений». Уже написал предисловие и принимаюсь за введение. Потом пришлось писать два отзыва на диссертации и предстоит еще один, присутствовал на различных научных заседаниях и даже один раз председательствовал, на следующей неделе надо быть на двух защитах. 24-го - встреча нашего курса, окончивших МГУ в 1957 году, то есть после двадцатилетней разлуки. Уже среди моих сокурсников есть член-корр., декан факультета (биофака), завы всяких рангов и масса докторов. Вот как растут люди, не то, что некоторые».
31 декабря я летела из Магадана в Москву. Красноярский экипаж решил воспользоваться разницей во времени и встречать новый год у себя дома. Пассажиры объединились и чудом связались с главным диспетчером, после чего самолет быстро взлетел. В салоне образовалось братство, активно прощавшееся со старым годом. Там я познакомилась с геологом Татьяной Петровной Разиной, сотрудницей СВКНИИ в Магадане, с которой мы дружим до сих пор.
В приподнятом настроении, за два часа до нового года я приехала домой, где узнала, что несколько часов назад, 31-го числа, на пленуме ВАК диссертацию Андрея утвердили. Он стал доктором биологических наук.
Поездки 1977 г.: Май: Куба (Гавана, Тринидад, Сантяго-де-Куба, горы Сьерра-Маэстра, Гуардалавака, Санта-Клара, Варадеро, Сорроа). Июнь: Магаданская область (Чайбуха, полуостров Тайгонос, пос. Верхний Парень). Август: Магаданская область (верхнеколымский стационар «Абориген»). Сентябрь: Охотоморье (бухта Лужина).
Публикации 1977 г.: Вышло шесть работ. Главная их них - наша монография «Структура и морфогенез кустарников». Остальные в большинстве – описание новых видов, эволюционные: «Биоморфологический анализ и его значение в филогенетической систематике», «Условия существования как причина поли- и олигомеризации у растений».
Глава седьмая: Последние годы в Магадане. Завершение «Флоры Магаданской области». Поездки по Колыме, в Юго-Восточную Азию, на Аляску, в Средиземноморье (1978 - 1984)
1978 В первых числах января 1978 года утверждение диссертации решили отметить в кругу близких. Но празднование пришлось отменить. У Андрея сильный приступ аппендицита. Необходимо лечь в больницу. До последнего момента он упрямо не понимает, чем ему может грозить просрочка. Хотел убежать из приемного покоя, где всегда не торопятся. Срочно оперировали. В палате очень угнетал его густой русский мат. Сам он никогда не ругался.
Некоторые замечания между прочим. Я уже писала мельком, что в 1973 году на Чукотке встречалась с участницами челюскинской эпопеи. И одна из челюскинок - Комова - рассказывала мне, что после того, как экипаж парохода «Челюскин» был спасен и оказался в поселке Лаврентия, у многих начались острые приступы аппендицита. Было так много оперируемых, что кончились обезболивающие средства, и оперировали даже по живому. Считалось, что это связано со стрессом.
Я надолго осталась в Москве. Наша дочка кончала школу, сдавала экзамены.
Андрей был один в Магадане. И, как всегда, когда он один, ему плохо. Очень плохо! Только сейчас я понимаю, как многое ему было невмоготу! Он пишет моей маме: «Что-то я себя чувствую очень плохо в последнее время. Вероятно, нервы совсем расшатались, боли во всем теле, начиная с пяток и кончая головой, особенно в животе, и сердце что-то стало сдавать: болит, участились перебои, пальцы рук иногда немеют. А тут еще в «Литературке» статья о том, как люди умирают, и что при этом ощущают, и вот сегодня видел скверный сон: будто зацепился за скалу, хочу спуститься вниз, а спуск, в то время как я стою на месте, делается все круче и, наконец, становится совсем крутым, так что мне ничего другого не остается, как падать... и всё идёт к тому, чтобы я упал и разбился, и я этого (во сне) страшно не хочу, но делать-то больше нечего, разве что висеть до изнеможения, и тогда все равно конец… и я решил лучше проснуться. Своей Мае и никому другому я об этом не пишу, но сами понимаете, с кем-то хочется поделиться, и никого, кроме Вас, у меня нет, с кем можно отвести душу».
Казалось бы: наконец его утвердили, все относительно благополучно. Но, видимо, слишком сильное, а главное длительное напряжение он перенес. И теперь наступила разрядка.
В начале лета Андрей должен лететь на Аляску. Прилетел в Москву – поездку отменили. Он пишет, что иностранцы его пока не интересуют. «Сейчас я занят вплотную своей флорой. Сделано 40 процентов. За следующий год нужно сделать остальные 60 процентов. Надо спешить. На этой почве и был у меня невроз, сейчас решил немного остановиться».
Запланированы работы на полуострове Пьягина – на северо-востоке от Магадана. Однако зацвел вейник, разыгралась аллергия, и Андрей не смог полететь. Забросились сотрудники лаборатории с приезжими из Москвы. Погода испортилась. Охотоморье накрыл какой-то особенный, не типичный для Охотоморья циклон. Андрей очень волновался. Действительно, там были приключения, унесло лодку, но к счастью, без людей.
12 августа мы уехали по трассе в Тенькинский район на стационар «Контакт» к Юрию Борисовичу Королеву.
Кроме трех вагончиков-балков, как я уже упоминала, у Юрия Борисовича есть избушка в горах. Там полная тишина. После стрессов это для Андрея особенно важно.
Из дневника: « 17 августа . Поход на тундру. Тучи то набегают, то пропадают. Крутой подъем по королевской тропе. Довольно легкий. Весь день ходили по горным плато с альпийскими лужайками. Взошли на пики скал с останцами, туда, где мы бродили в 71-м году. Тогда для нас Магадан только начинался, я еще не переехала. А сейчас? Все те же безбрежные цепи синих гор, все те же осыпи. В долине широкая лента реки Кулу. Отсюда, с высоты, хорошо видно, какие жалкие позиции занимает лес, ютясь только по долинам, разреженными кусками поднимаясь по склонам. Царствуют здесь серые камни. Бесконечные осыпи. Пришли только к вечеру. У домика белели три глупые куропатки. Почти ручные.
21 августа. Несколько дней в обычном режиме. День в походе, день на закладку и переборку. Пора вниз и далее в Магадан. Утро прозрачное. Яркое солнце. Все так же прекрасна величественная Морозовская сопка. Спускаемся вниз, навьючив на себя весь багаж. Утренние тени бархатно оттеняют сопки. Природа светла и нарядна. Кое-где торчат уже червивые и размякшие последние грибы. В поселке только просыпаются. Навстречу мчится Юрий Борисович. Его красное лицо искажено. Волосы курчавятся. Чем-то он мне напоминает Мефистофеля, но доброго. Громким пронзительным голосом он кричит на кого-то в кустах, и в первое мгновение кажется, что он кричит на собаку. Ан, нет, это местный пьянчужка крадется опохмелиться к благообразному шоферу нашего института – Леше. А Леша вовсе и не благообразный, совсем наоборот, грубо матерится и пьет.
Пьяниц в Стоковом, как и везде на Колыме, полно. Пьяному Леше по серпантинам трассы ехать невозможно, разобьется. Нам приходится ехать автобусом. Кроме того, Юрий Борисович в поселке справедливо слывет главным носителем нравственности. Ю.Б.К.–- как он себя часто называет,- не пьет и не любит пьяниц. Впрочем как и я, и как Андрей. В поле у нас бывают долгие споры у костра или перед сном в палатке: алкоголизм – это болезнь или распущенность. Андрей считает пьянство распущенностью, я – болезнью.
Выходим на трассу. Сидим на обочине. Мимо идут машины, поднимая облака пыли. Первые блики осени. Кое-где яркие красные пятнышки листьев на березке Миддендорфа, желтые листья на чозениях. Тепло. Все сияет и блестит под лучами солнца. Как много здесь лишайников! На вершинах сопок, на перевалах - сплошные алекториевые тундры. Нет сомкнутых зарослей кедрового стланика. Он только в глубине распадков. Лиственница только в поймах. Через час приходит автобус. На Теньке (Тенькинской трассе) шоферы – свои люди. Они всех знают, всем остановят. Посадят пьяного и разбудят там, где надо.
Перевалы, серпантины. После Мадауна сопки сплошь покрылись густыми зарослями кедрового стланика. Заросли ольховника густые и ярко-зеленые. Наконец под вечер приезжаем в туманный и холодный Магадан.
В конце августа мы втроем: я, Андрей и Олег Тузов, студент МГУ, уехали на несколько дней в пойму реки Армань. 29 августа Андрей оставляет записку в лаборатории: «Дорогие девочки! 2 сентября у меня день рождения. Прошу ко мне с М.Т. часам к 5-6. Но чтобы вы не пришли к закрытым дверям, постарайтесь для нас выбить машину на вечер 31».
До Армани два крутых, но невысоких перевала. Со второго перевала к реке – долгий затяжной спуск. Справа вдоль трассы высокие предгорья покрыты редкими лиственничниками с вкраплениями каменной березы и густым подлеском из кедрового стланика, березок и рододендрона золотистого. А слева обрывы к морю. Природа в осенних, очень ярких красках. Алеет рябина бузинолистная, желтеет береза. Лиственницы еще зеленые, но кое-где схвачены желтизной. Палатку поставили в роще чозений на галечнике, недалеко от стремительного русла Армани. Пронзительный холодный ветер дует по руслу, словно в трубе. Мы очень мерзнем. Днем бывает тихо.
28 августа. Андрей и Олег идут в каменноберезники к морю. Я закладываю гербарий в палатке. Ветер настолько холодный, что паста в ручке застывает. Яркое солнце с ветром сжигают лицо. Андрей с Тузовым тоже обветрились и обгорели. Ветер усиливается.
29 августа. Противоположный, более высокий берег Армани резко отличается от низкого, заросшего чозенией. В пойменном лиственничнике крупные деревья. В зеленых мхах – орнаменты арктоуса альпийского. Хорошо выражены прибрежные луга с обилием рябчика, ириса. Находим галению, отсутствующую в чозенниках. Продолжает цвести вейник. У Андрея снова разыгрывается аллергия. Поэтому возвращаемся раньше срока. Идем по краю основного русла реки. Внизу прозрачная быстрина. Приехала машина. Мчимся яркой, освещенной солнцем дорогой. Высокий перевал. Синие бухты. С дороги виден, как на ладони, остров Недоразумения. Впереди - Магадан».
Отмечать день рождения Андрея стало традицией. Высокий, крупный, с приятными чертами лица и курчавыми волосами, Олег Тузов внес оживление в женский коллектив нашей лаборатории. 2 сентября, в день рождения Андрея, у нас дома собралась наша лаборатория. Все нарядные, особенно Галя Антропова с распущенными и как-то особенно уложенными волосами. Сближает пережитая опасность на полуострове Пьягина. Есть что вспомнить. Первое – там медведи встречались на каждом шагу. Их разгоняли ударами в чайник. Второе – ушли в поход по берегу моря под обрывами. Начался прилив. Еле спаслись в ложбине между скал. Высокая вода держалась долго. Спортивный Олег сумел вскарабкаться по обрыву, пришел в лагерь и на резиновой лодке приплыл к запертым в каменном мешке Лиде Благодатских и Гале. Лодка маленькая. Сначала Тузов отвез Лиду, потом приплыл за Галей. Море было гладким и тихим. Стоял штиль, и ничто не предвещало бури. Но как только стали подплывать к лагерю, ветер стал относить легкую резинку в море. Боролись с ветром долго. Победила сила Тузова. Все дни сильного шторма лежали в палатке. Лодку унесло. Медведь раскачивал палатку. И еще какие-то ужасы. Но все живы. Все любят героя Тузова. Планируют поездки на будущий год.
На следующий день я и Андрей улетали на Камчатку, а оттуда на Курильские острова.
Дневник: « 3 сентября. Рано утром вновь одеваем рюкзаки на спины. Ясный холодный день. Автобус мчит нас к аэропорту привычные 56 километров. Только начинают желтеть тополя, и кое-где краснеет березка Миддендорфа. На посадке в моем кармане рюкзака засекли флягу со спиртом. Я мечусь, прошу оставить, кудахтаю. Разозлилась и решила вылить спирт в урну. Как только стала отвинчивать пробку, пожалели. Тащим на себе вещи в самолет. Взлетаем. Сквозь облака, как на ладони, под нами лежит трасса, серые гольцы на вершинах сопок обрамлены зеленью. Затем долина Олы, Атарган, мыс Харбис. Пересекаем полуостров Кони. Все знакомо.
Наплывает туман, и только у берегов Камчатки вырисовывается болотистый западный берег полуострова. Далее все больше зеленого. Высокие сопки с черными рваными острыми краями. Две огромные «сахарные» головки Авачинского и Корякского вулканов покрыты снегом. Самолет делает круг над Авачинской бухтой. Под нами изрезанные берега. Город тянется по берегу бухты. Куэсты, небольшие фьорды. Часть бухты закрывает караван белых облачков. Бешеный темп посадки на бетон полосы. Тепло! Елизово.
В Петропавловске останавливаемся у Дьяконовых. Баба Муся (Мария Александровна) сильно постарела, сморщена, но полна энергии. Павла Дьяконова уже нет в живых. Живет она с дочкой Валей и ее сыном-подростком Пашей, названным в честь деда. В однокомнатной квартире постоянно бывают гости, в основном из Ключей, где она с Дьяконовым жила долгие годы. Она - пенсионер республиканского значения! Андрей теперь для нее не Андрюша, а Андрей Павлович!
4 сентября . Улетаем в Эссо из Халактырки – местного аэропорта. Народ с утра ждет бортов. В Эссо летают только Ан-2 (10 человек). Стрекоза взмывает и снова под нами, но уже ближе, чем вчера, головки вулканов. До Милькова сплошная зелень. Ни одного поселка. Видим истоки реки Камчатки. Ниже по течению, серпантинные извивы, меандры реки, новые острова, зарастающие старицы. Оставляем в стороне бесформенный Толбачик и величественную Ключевскую сопку с заснеженными вершинами. Летим долиной реки Быстрой. По сторонам плоские столовые горы расцвечены осенними красками. Остальной фон зеленый. Садимся между гор. У маленькой будки аэропорта плакат: «Наш бассейн самый лучший на Камчатке!» Это не выдумка. Построенный комсомольцами большой бетонный бассейн с раздевалкой, с горячим полом – украшение не только Эссо, но и всей Камчатки.
Не успеваем отойти от аэропорта, как нас подвозит почтовый ГАЗ-66 и везет прямо к лесничеству. Домик лесничего на пригорке рядом с больницей. Жена лесничего – гречанка Мимоза, сын – Дионис.
Эссо - большой поселок с деревянными тротуарами, палисадниками перед уютными домами. Сажают цветы и овощи. Поселок в зелени посаженных тополей и осин. Плещемся в теплом бассейне. На вкус вода пресная, но все нас уверяют – очень полезная.
Лесник Антип выделяет нам комнату, отапливаемую термальными водами в двух батареях. Термальные воды пахнут серой. Отвинчиваем кран и получаем воду для мытья посуды. Очень удобно.
В 9 вечера наступила темная ночь. Над большой сопкой на холодном черном небе сверкает ковш Большой Медведицы. Ночью был заморозок.
5 сентября. С утра идем в горы. Вчера мы их долго рассматривали, умилялись их близости, как обычно, обманчивой. Проходим мостик через реку Уксичан, приток Быстрой. Начинаем подъем на увал. Так здесь называют горы. По пути высокотравье, редкий лиственничник и высокие вазовидные кусты кедрового стланика разной степени густоты. Толстые стволы простираются вниз по склону, пружиня под ногами. Каменная береза осталась внизу. Выше – пояс густого стланика. Кое-где выглядывают высокие деревья рябины в осенней расцветке. Есть и низкая рябина бузинолистная. Выше вейник с ольховником. На крутом склоне появляются альпийские лужайки. Много нового. Осень, но собирать еще можно. Папка раздулась и отяжелела. Забираемся на «пупочку» – так мы назвали вершину горы, которую видели снизу из поселка. Это, оказывается, не вершина, а нижняя часть хребта. Пламенеет арктоус альпийский, много стелющейся малютки-кассиопеи плауновидной. Красочные лужки филлодоце. Желтые низкие куртинки ивы красноплодной. Начинаются щебнистые участки, здесь много нового. Жаль уходить. Но уже 5 часов, дотемна нужно спуститься к реке, к поселку. Вниз по крутому распадку чуть ли не бежим. Пробираемся под стволами ольховника, прыгаем по камням. В высоком вейнике Андрей получает дозу пыльцы. Далее травы по пояс. Ступишь – проваливаешься в яму. Андрей говорит: «Каждый шаг – подвиг». Устала. Наконец шум реки. Последние усилия, и мы в пойме. Уже в темноте подходим к поселку. В бассейне окунаем уставшие тела в теплую воду. Над нашим домом сверкает холодный отблеск заката. Банка компота, капустный салат, горячий картофель – благодеяния Мимозы довершают блаженство. Мы погружаемся в теплоту спального мешка.
6 сентября. Весь день закладываем гербарий. Разживаемся газетами. Мимоза продолжает нас благодетельствовать: то морковь, то картофель, не говоря уж о посуде. Приходил пьяный знакомый. Набежали другие пьяные рожи и увели первого в неизвестном направлении, с глаз долой. Из дома наблюдаем тучи, наплывающие на «наши» горы. Холодно. Видимо, со дня на день пойдет снег. В бассейне очень горячая вода. Еле выдерживаем. В магазине только хлеб и огромные, холодного копчения красные рыбины. Это нерка – самая благородная из красных рыб.
7 сентября. Ночью лил проливной дождь. В горах снег. Несмотря на непогоду, идем на плато в долине Усикчана. Снизу все кажется близким и низким. На поверку, долгим и трудным. Так и сегодня. Сначала веселая дорога мимо горячих источников. Клочья тумана и туч ложатся пластами и тут же разметываются. Ищем место для подъема. Начинается бесконечное карабканье в стланике по очень крутому, почти отвесному склону. Мокрые стволы пружинят. Лишайник скользит под ногами. Ноги утопают в сфагнуме. Каждый шаг дается с большим трудом. Промокли. Куртка насквозь. Стланику нет конца. Наконец, видим осыпь и надеемся на лучшее. Но неизвестно, что лучше: осыпи из легкого вулканического туфа – непрочные (где ты, наш магаданский гранит?) или мокрый со сфагнумом стланик. Все покрыто скользкими лишайниками. Через два часа выходим на плато, которое нас разочаровывает бедностью растительности. На нем преимущественно голубичники с вкраплениями кедрового стланика. Глубокая промоина. Но воды нигде нет. Проходим все плато. Решили спускаться по ручью. Начинаем спуск в узком ущелье с отвесными склонами. Сначала маленькие альпийские лужайки. На них - желтая арника Лессинга, колокольчики, живокость. На каждом шагу белый цветущий белозор, последние цветки на лютиках. Продираемся сквозь мокрый ольховник. Прыгаем по камням. Полное впечатление, что мы петляем, оставаясь на той же высоте. Может быть, так оно на самом деле? Близится темнота. Обливаясь потом, рассекая мокрый вейник, прыгая по камням, спешим изо всех сил вниз. Неизвестно, сколько продлится эта скачка с препятствиями, эти нащупывания дороги в вейнике и прыжки по камням. В темноте такой путь немыслим. Светлого времени остается всего час. Опять спешка. Наконец долина ручья расширилась. Уже в полных сумерках мы вышли на дорогу. В памяти остались пламенеющие деревья рябин, заросли смородины печальной, осыпанной ярко-красными ягодами, нежно-желтые кроны берез. Пять километров по дороге в полной темноте заняли не более часа. Мостик через реку нашли наугад. Очень устали. У меня болят ноги, у Андрея – зубы. Мимоза сильно волновалась. Тут много медведей. Во время спуска мне все время казалось, что нас «пасет» медведь. На пути встречались свежие э медвежьи экскременты. Мимоза рассказывает: летом медведь загрыз охотника прямо на дороге. Нашли только резиновые сапоги с ногами. Ужас. Андрей опять злится, слушая рассказы Мимозы. Я молчу и боюсь.
11 сентября. Андрей чуть ли не каждые полчаса выходит из домика и вглядывается в беспокойное метание разнокалиберных облаков. В течение часа почти все небо может очиститься, и тут же огромные синие тучи закрывают ближайшие сопки, ложатся в долинах.
С утра в маршруте. Повезло. Сразу нашли вырубленную в кедровом стланике тропу. Осенние краски: красные рябины, желтые березы, малиновая голубика. Поднимаемся в мокром высоком вейнике. Вода весело стекает в резиновые голенища сапог. В распадке тропинка вверх то видна, то исчезает. Береза идет вверх, вплоть до горных тундр, нисколько не убывая. На плато вышли в 11 часов насквозь промокшие. Пронзительный холодный ветер рвет одежду. Закладывать сборы в папку трудно. Распадок, по которому мы сегодня поднимались, начинается в огромном цирке, заключенном со всех сторон высокими горами. Осыпи поросли альпийской растительностью. Снизу из поселка они выглядят забавными зелеными полосками. На вершине цирка перевал. Сейчас, осенью, он ржавого цвета. Справа острый пик горы. Какие огни тут горели когда-то? Выходим на заброшенную стоянку коряков. У большого костра сушим одежду. Начинаем подъем. Все вокруг заволокли тучи. Сыплет град. Он сбил все капли с кустов. Ноги остались сухими. Только взошли на первую «пупочку», как взошло солнце. Внизу, в ущелье Усикчана скапливаются черные тучи. А у нас наверху солнце. Новые находки. Ходить по осыпям из туфа трудно. Легкие крупинки скатываются из-под ног. Ноги проваливаются. Медленно, с трудом поднимаемся на самую высокую точку горы. Солнце исчезает. Наплывают тучи. Андрей уже не виден, хотя он от меня на расстоянии не более 50 м. Влажные пятна мелкозема без растительности «стекают» вниз. Между ними полосы горной тундры. Влажный мелкозем засасывает ноги. Это ярко-коричневая грязь гейзерита. Идем обратно. В болотце набираю воду в чайник. Несу. Есть опасность выйти на обрыв. Рискуем. Я несу чайник с осторожностью. Не хочу разлить воду. Крупные камни скатываются. Ноги опять засасывает. Идем гуськом, с осторожностью. Спустились. Накрыла туча. Сыплет крупный град, мгновенно устилающий землю. Он скользит под ногами. Я продолжаю спускаться с чайником на весу. Андрей с большой папкой трусит по дну цирка в ернике и ольховнике. Развести костер очень трудно. Помогают сухие стружки, таблетка сухого спирта. Костер пылает. Сопка у нас за спиной мгновенно побелела. Успели. Нас греет «красный цветок». Пьем чай под градом. Спуск с сопки проделываем в темпе по насту из града. Он сыплет всю дорогу. Сильно вымокли. Сапоги наполнились водой. Иногда отливаем для большей подвижности. Сквозь тучи яркое солнце освещает желтые ягоды жимолости шамиссо. Лиственницы и березы отражаются в дорожной луже. У реки дети-коряки с длинными удилищами поймали несколько «мальмушек». Нам дают одну. К дому приходим в полной темноте. Добрая Мимоза поит горячим чаем с вареньем.
12 сентября. Закладка гербария. В «нашем» распадке лежит снег. Он уже не тает. Над бассейном пар.
13 сентября. Поход на увалы вниз по течению реки Быстрой. На сборе картофеля и турнепса работает весь поселок, включая райисполком. Поднимаемся по увалу и оказываемся в красивом осеннем березовом лесу. Прохладная свежесть, опавшая листва, пожелтевший травяной покров. В стланике мхи, плауны, ковры линнеи. Заросли с элементами темнохвойной тайги рядом с каменноберезниками с преобладанием злаков и жимолости камчатской. Ушли далеко. Но здесь, наверху, очень громко слышны из усилителя, поставленного на полях, то песни битлов, то французские шансоны. Песни звучат все громче на нашей «галерке». К вечеру спускаемся с увала и в пойме встречаем большую заросль боярышника Crataegus chlorosarca – харемы. Высокие – до 4 м деревцевидные кусты усыпаны вкусными ягодами.
16 сентября. Позади два дня беспросветной непогоды. Нельзя и думать об отлете. Вещи упакованы.
Наконец сегодня все сияет под осенним солнцем. Горы бархатные, темнозеленые, с белыми снеговыми вершинами. Ночью сыпал снег. В аэропорт провожает Мимоза. Сообщают – борт вылетел из Питера. Так тут зовут на ленинградский лад Петропавловск. Начальник аэропорта, он же кассир, говорит, что летит первая ласточка. Знакомый ветеринар предлагает по этому поводу всем «вздрогнуть». Еле отбились. Маленький помятый мужчина всем надоел. Прилетает самолет. Грузимся. Мотор работает, а сморчка с лицом печальной жирафы нет. Ветеринар его втаскивает в последний момент. Привязываемся. Летим. Ветер качает нашу скорлупку. Неожиданная посадка в Лазо. 11 лет назад мы сидели за тем же столиком. Андрей ловил на себе комаров, складывая их в кучку. Здесь В.Ворошилов не позволил нам пойти на гору Николку. В густом тумане тогда мы ее так и не увидели. Теперь она сияет снегами, высокая и островерхая. Следующий пункт – Мильково. И снова полет мимо острых пиков гор, разломов, горных озер, распадков. Экзотика! В нашем салоне – новый пьяный нахал. С «жирафой» они обнимаются и пьют. Садимся в Халактырке. Молоденький пилот сетует: столовая закрыта, а ему летать целый день. Оставляем ему наш завтрак.
В Петропавловске удалось поговорить с детьми по телефону. Есть новости из Москвы и Владивостока. Заявку на мою монографию о рододендронах дальнего востока не удалось утвердить. Значит можно спокойно плыть на Курилы, хотя обидно.
Несколько дней в Петропавловске сильно утомили. У наших хозяев тесно и шумно. Их гостеприимству нет конца. Знакомые из Ключей, где долго жила Мария Александровна то прилетают, то улетают. Не отдохнешь, не заснешь. Ходили вдоль бухты в каменноберезняках и высокотравье. Под вечер на остановке автобуса встретили знаменитую Анну Сушкину с супругом, участницу челюскинской эпопеи. Год назад я вместе с их дочерью Асей Виталь встречалась у Королева на его стационаре «Контакт». Энергичная пожилая дама, подражает мужчине. Дань ее молодости, когда женщины водили самолеты, пароходы. Рядом с ней послушный безмолвный муж. Сушкины также собрались на Курилы. Из Петропавловска раз в месяц отходит на Курилы теплоход. Мы его ждем. Он отойдет только 29 сентября.
Свободное время мы используем для поездок. Научный сотрудник института вулканологии Н.Василевский уверенно сказал нам, что из Пиночево за день можно пешком выйти в высокогорья. Мы наивно ему поверили. Погода холодная, сырая. В горы мы шли очень долго. До высокогорий так и не дошли.
28 сентября. В кассе морвокзала выстаиваем большую очередь за билетами. Будет очень обидно, если не достанется.
29 сентября . Теплоход «Урицкий». Серое туманное утро. Сыплет мелкий дождь. У выхода из бухты – скалы «Три брата». Идем вдоль берегов Камчатки до мыса Лопатка. За Лопаткой на Парамушире встает величественный вулкан Алаид. Каждый старается рассказать об ужасной катастрофе, когда Северо-Курильск был смыт огромной волной цунами.
1 сентября. Быстрый ход нашего теплохода замедляется. Идем вдоль Итурупа. Видны вулканы Баранский и Грозный. Места, где мы бывали четыре года назад. Больше 5 часов стоим в бухте Касатка у поселка Буревестник. Никого не выпускают на берег. Швартуемся у Шикотана и только на следующий день приходим в Южно-Курильск.
2 октября. Кунашир. Стоим на рейде. Долго не присылают плашкоут. Тепло! Зеленые берега. Мы на юге! Прощаемся с Сушкиными. Они отправляются дальше, на Сахалин. Прыгаем на плашкоут. Проверка документов. Пристань. Грязные серые дома. Везде пахнет рыбой. Влажно и жарко. Обливаясь потом, под тяжестью сеток и рюкзаков идем в лесхоз. После долгих просьб нам все отказывают. В магазинах пустота. Жилья нет нигде. Весь жалкий поселок, то есть город, забит военными. Никуда нас не пустят. Идем в гостиницу. Там нам также отказывают. И когда, казалось положение совершенно безвыходное, на нашем пути встречается благообразный донор. На его груди значок – капелька крови. Зовут его Лазарев Борис Павлович. Обещает после работы устроить в сарай к соседям.
В ожидании донора мы устраиваемся на песчаном пляже у выброшенных на берег остовов кораблей. Дремлем, греемся на солнце. Под вечер Лазарев ведет нас к соседке. Хозяйка сарая – душевнобольная, с высунутым языком, все время тяжело дышит и чмокает. Кроме хозяйки, в доме живет краснорожий пьяница Саша по прозвищу Гордеич. Совершенно невменяем. Качаясь, открывает сарай. Рядом грязный курятник. Курочки задумчиво заглядывают внутрь. Андрею очень нравится. Подметаем. Света нет. Но есть крыша!
3 октября. С утра идем к пограничникам на горячий пляж. Там должны дать разрешение на работы. Дорога тянется вдоль моря. Отлив. На мягком песке – скопления водорослей. Много чаек. Тонкие ножки кажутся смешно приставленными к туловищу. Другое дело, когда они плавно качаются на волнах – маленький белый кораблик.
На прибрежных песках – опушка из розы морщинистой, за ней темный пихтовый лес. Много красники, черника, менцизия. Есть и большие экземпляры тиса. В подлеске вечнозеленый падуб. На опушках бамбук, гортензия, багульник крупнолистный. Большой приморский луг. Травы пожухли. Болото. Росянка, клюква огромных размеров, такая, какую мы встречали на Итурупе. Пыльной дорогой поднимаемся на сопку. Через несколько километров приходим в пограничную часть. Полно воронья. Они не каркают, а хохочут, почти полностью имитируя человеческий голос. Поселок пограничников издалека кажется игрушечным. Правильные квадратные дома, ровная дорожка. Все это в контрасте с мягкими облесенными сопками, подернутыми легким туманом. Точь-в-точь японские гравюры. Ждем. Пограничники по струнке ходят строем. Капитан Назарко интересуется красникой. Выписывает пропуск. Оказалось, кроме штампа еще нужна важная бумажка – разрешение на производство работ, которой у нас нет. Пожалел. Обложенные бумажками, мы свободны. Можно и выкупаться. Серные ванны за горой. Плещемся в небольшой шестигранной ванночке.
На обратном пути перед нами вырастает гора. Андрей ползет на нее, хотя после купания в ванночке распарился. Даже по прямой дороге идти трудно, но ему нужно все осмотреть. Внизу обрывы, плещется море. Вспоминаю, как на мысе Гамова он лез на морские обрывы, приводя меня в отчаяние. Здесь тоже самое. Обратный путь вдоль моря. Устали. Ноги вязнут в песке. Собираем ракушки, дышим морским воздухом. В нашем курятнике знакомимся со Славой – сыном хозяйки. Это высокий белокурый нечесанный балбес. Читаем при свечах.
4 октября. Холодно. Ветрено. Закладываем гербарий. Дует со всех сторон. В доме тяжело и затхло дышит хозяйка. Дремлет в тяжелом запое засиженный мухами Саша, то есть Гордеич.
5 октября. В маршруте. Берег моря. Большие песчаные дюны заросли розой морщинистой. Идем по приливной полосе. Солнце припекает, дует ветер. Вдали в море - скалы. Одна – очередной чертов палец. По отливу идем берегом дальше и дальше. В глубине бухточки палатка. В ней три солдата. Один из них, казах, подходит к нам и требует документы. Отходит в сторону, делая вид, что умеет читать. Выходим на скалы. Огибаем. Дальше по прижиму – глубокая вода. Тут не пройти. Пытаемся залезть на скалу – не получается. Приходится возвращаться и обходить прижим лесом. Начинается прилив. Ноги обдает белая пена волн. Солнце припекает по-летнему. Наверх тропинка для смелых «в никуда». За вершиной – обрыв в море. Андрей, словно акробат, идет по самому по краю. Лучше не смотреть. Я вся сжимаюсь. Но Андрею нужно все пройти до конца. Быстро спускаемся вниз. У меня долго дрожит все внутри от пережитого. Оказывается, по отливу тут есть дорога, проходят даже машины… Сейчас вода по колено. Сапоги полны воды. На берег выброшены морские звезды, и лежит странный моллюск – гигантская мокрица. Никогда такой не видела. На склонах ветровые формы пихт. В море торчат новые чертовы пальцы. Вдоль дороги отвесные обрывы. Стоит лестница. Андрей забирается и собирает скальные растения. Здесь ободранный золотой корень, за которым, как и за клоповкой, тут особенно охотятся. На обратном пути идем сначала зеленомошной тайгой, а потом долго по зарослям густого бамбука. Сухо шелестят пыльные листья. Вид сопок, покрытых лесом с разного цвета оттенками зеленого, прекрасен. Трудно представить более привлекательную картину. Большие рощи колючих аралий с огромными сложными листьями. Далее, в обход – снова идем берегом моря. Прилив усиливается. Море вливается в устье речки. Приходится идти по пояс в воде.
Вечером у нас в сарае в гостях сосед-донор, Борис Павлович Лазарев. Он жаждет ходить с нами. Андрей с Лазаревым пьют местный вермут, по-видимому, гадкая бормотуха. Ночью был заморозок, а утром ясная прекрасная погода.
6 октября. Славик с утра на работу не идет. Мать лежит в полузабытьи. Саша продолжает пить. Закладываем гербарий. Перебираем сетки. Днем идем на источники. Девять километров берегом. Потом лес, и далее в гору по тропе. Речка обрамлена высокоствольными пихтами. В подлеске вечнозеленая скиммия, падуб, много менцизии, проростки вьющейся гортензии. Нужно выходить на дорогу. Задерживаемся у актинидии. Висят зелененькие ароматные ягодки со вкусом ананаса. К дороге выходим сквозь заросль бамбука. Где же источники? Идем вверх вдоль реки, заглядывая во все углы. Встречаем трактористов. Оказывается, мы прошли вверх намного дальше. Спускаемся и оказываемся у «Росинки». Это серный источник. Источник – это маленький бассейн. Доски домика расписаны и похожи на типовую детскую площадку. Как на надгробной доске, на сером камне начертано, что это благоустройство вокруг источника создано пограничниками в честь 60-летия советской власти! Барахтаемся в теплом источнике с серным запахом. На обратном пути папка оттягивает плечо. Дорога длинная. Подвозят на «виллисе» до самого дома. Благородный Борис Павлович протянул к нашему сараю провод с лампочкой Ильича. Да здравствует свет!
7 октября. Сегодня – день Конституции. Сильный ветер. Холодно. Ночью были заморозки. Весь день погода менялась на глазах: то град, то солнце. Небо то полностью открывается, то покрывается многослойными разноцветными, от дымчатых до почти черных, тучами. В сарае очень холодно и неуютно. Идем в дом. Там тяжелый запах. Хозяйка с бессмысленным взором, разговорчивый Славик и Гордеич, который «развязал». Пьет вермут. Работать в такой обстановке нет возможности. Андрей в одночасье заболел. Воспалилось горло. Пытается отдыхать в доме. Я сижу в сарае. Совсем рядом играет оркестр в честь праздника. В 17 часов митинг и торжественное собрание. Потом концерт на улице.
8 октября. В шесть утра успеваем на первый автобус. Тепло. Звездное небо сменяется ясной зарей. Выходим на 17-м километре трассы на Головнино. Сразу углубляемся в пихтарник. Идем по старой японской дороге к заброшенному серному заводику. Пихтарник сменяется бамбучником. Бамбуки не так густы, как на Итурупе, но и здесь шуршащая, железно-шелестящая, грубая пыльная зелень скрывает тропу, на которой то и дело лежат упавшие стволы. Сломать ногу ничего не стоит. Утренние лучи начинают освещать пихты. Осенней окраски еще нет. Только кое-где ясень и сумах пестрят желтым и красным. Остатки серного заводика еле заметны. Вверх тропа идет в бамбучнике. После полутора часов подъема подходим к фумарольному полю. Здесь и серные источники. Парим ноги. Северный ветер не позволяет нам полностью выкупаться. Фумарольное поле – небольшая пустынька, полностью лишенная растительности. Сильно пахнет серой. Из земли с шумом вырываются пары, пыхтящие, словно большой паровоз. Одна фумарола – самая большая и шумная. Она вся окутана паром, разлетающимся в разные стороны под сильным ветром. В ее центре небольшое жерло, обрамленное наплывами желтой серы.
Идем вверх по распадку лиственного леса. Преобладает каменная береза. У верхней границы леса – горная тундра с вечнозелеными кустарничками: диапенсия, брусника, рододендрон камчатский, арктерика. На обрывах скал, покрытых зелеными мхами, краснеют сочные крупные ягоды красники, словно их кто-то разбросал. На вершине вулкана Менделеева кратера не видно. Все заросло кедровым стлаником, сквозь который торчат острые черные невысокие скалы. Отсюда виден весь остров. День ясный. Ни одного облачка. На юге – небольшой вулкан Головнина. На севере – огромный величественный Тятя. На горизонте в дымке – снеговые вершины Хоккайдо. По совету Лазарева спускаемся с противоположной стороны вулкана. Путаемся в высоких зарослях кедрового стланика, ниже – в зарослях падуба. Приходится сползать со скал. Скользим вниз по высокому бамбуку, по гибким стволам. Сухая пыль въедается, не дает дышать. Выходим к обрыву с ярко-желтой почвой и по осыпи очень медленно спускаемся к фумарольному полю. Местами вся поверхность почвы источает струйки пара. Выходим к остаткам японского кирпичного завода. Каждый кирпич приводит Бориса Павловича в восторг. Японские, аккуратные кирпичики очень отличаются от привозимых с материка наших больших рыхлых кирпичей. Меня поражает прочность телеграфных столбов. Японцы пропитывали дерево серой, и оно годами не разрушается. По сторонам на каждом шагу горячие, шипящие и булькающие источники. Вода в речке становится беловато-голубой. Серный ручей впадает в мощный коричнево-ржавый приток, растворяющий голубоватую речку. Спешим, почти бежим, перепрыгивая с камня на камень. Вот и «Росинка» с ее безвкусным теремком и массой голых тел, барахтающихся в небольшом бассейне. Следующий пункт – кислая речка. Дорогу хорошо знает Борис Павлович. 40 минут быстрого хода по густому лесу, и мы оказываемся у теплой реки, которая течет в каменном ложе. Здесь, в отличие от серных источников, вода кислая. Лужа с грязью тоже теплая. Каскады водопадов, «ванночки», то есть вырытые по краю речки небольшие бассейны. Всё это в глухом, защищенном со всех сторон лесу. Купаемся, стоим под водопадом. Усталость уходит. Две гостеприимные купальщицы угощают нас картошкой, сваренной в кипящем ключике! Барахтаемся в грязях. Лечимся. Уже поздно. Нужно выйти на трассу засветло. Идем опять лесом и бамбуком.
На Речной (так зовется наша улица) всё та же кампания. Гордеич по прежнему пьет, Славик славит на все лады Гордеича, мать лежит. Вонь и грязь. Мухи обсидели потолок. Меняем гербарий.
9 октября. Закладка гербария. Тепло, ветрено и очень красиво. Все время пахнет морем. Идем обеспечить тылы к знатной рыбачке Фаине Александровне. Нужно же где-то жить. Ее разваленный дом стоит на обрыве у мола. Вокруг лежат горы панцирей морского гребешка, но, к сожалению, все перебитые. Налетает свежий ветер. Тучки заволакивают вершину вулкана Менделеева.
10 октября . Поднялся ветер. На море шторм. Станция вулканологов стоит на берегу. Это красивый особняк, а в нем важный главный вулканолог Мархинин. Удалось договориться. Он берет нас в кальдеру вулкана Головнино. Там он будет стоять три дня.
12 октября. Сегодня уезжаем в Головнино. Тащим тяжелые вещи через весь поселок. Ноги увязают в песке. Андрей стал задыхаться, когда приходится носить тяжелые вещи. У дома вулканологов разложены спальные мешки, у всех очень занятой вид. Мне это кажется удивительным, так как собираются они уже больше недели. Нам дают поручение. Мы должны составить рацион на 12 человек с расчетом на три дня. Для нас трудная задача. Ведь мы видим этих людей впервые, не знаем их традиций. Капризам нет предела и путанице тоже. Оказалось – есть в запасе тушенка. Что же покупать? Мы несколько раз проезжаем мимо нашего сарая в поисках продуктов. В конце концов догадались: мы здесь некстати, не знамениты, как, например, писатель-фантаст из столицы и оператор, тоже видимо из центра. Он будет снимать фильм о Мархинине…… Мы ведь издалека, из Магадана.
Год или два спустя, как-то случайно, по телевизору я увидела шипящие фумаролы, импозантного Мархинина на фоне вулкана. Диктор торжественно вещал, что большой ученый стоит у истоков жизни на земле.
По дороге у Серноводской заставы тщательно проверяют документы. Едем в гору. Деревья среди бамбука стоят островками. Резкий спуск в кальдеру. В центре - ярко-голубое озеро, словно из медного купороса. Есть еще небольшое кипящее озеро. Там пыхтят фумаролы. По берегу черный сыпучий шлак. Вечером сильный ветер в темноте рвет в стороны языки огня большого костра.
13 октября. У кипящего озера раньше был японский серный заводик. Теперь все в запустении. Поднимаемся на край кальдеры. Везде бамбук. Встречаем магнолию обратнояйцевидную с большими лопатчатыми листьями. Красивая листопадная магнолия мне хорошо знакома по Батумскому ботаническому саду. В природе, на территории нашей страны она распространена только здесь, на юге самого южного острова Курильской гряды. Должна строго охраняться. Внесена в Красную книгу. Но Гордеич нам с упоением рассказал, как местное население собирает ее листья, лечится от гипертонии. Действительно, магнолия - ценное лекарственное растение. Спасет ее, по всей видимости, только то, что она растет в весьма труднодоступном месте.
Добираемся до гребня и в бамбуке находим самый главный для меня вид – рододендрон Чоноски. Рядом - большие кусты багульника. Странно – он растет в сухом бамбуке. Мы шли целый день до заставы Алехино – не дошли и вернулись. Решили расстаться с вулканологами и идти в Алехино самостоятельно.
14 октября. С утра Мархинин позирует перед камерой. Потом вся компания уезжает. Прячем в бамбуке палатку и идем к морю. Узкий распадок, которым мы спускаемся, хорошо защищен. На противоположной стороне ветер гнет огромные деревья. Здесь он дует, как в трубе. Алеют необычно ярким цветом листья сумаха, краснеют дубы. Огромные березы поднимаются вверх из глубины ущелья. Вьется по деревьям древогубец. Лианы очень толстые. На ветвях ярко-желтые плоды. Дорожка поворачивает в очень глухое, защищенное от ветра ущелье. Здесь деревья особенно высоки. Магнолии, березы, акантопанакс, ясени, маакия. Далее резкий спуск к морю. На берегу картина меняется. Ветер бушует, оборвал листья, намел их в большие кучи. А у самого моря ветра нет, даже припекает. На узком пляже огромные, круглые, обтесанные штормами валуны. Здесь остатки почти разрушенной заставы. На доске надпись, что эта застава охраняется государством. Почему эти обломки должны охраняться государством – загадка. Возможно только потому, что напротив остров Хоккайдо? Нам, на этот вопрос никто не дал ответа. Но мы предполагаем: это связано с тем, что раньше пограничники пользовались конным транспортом, по крутым тропинкам спускаясь к заставе. Теперь все механизировано. На берег моря никакая автомашина не проедет. На узкий берег моря вертолет не приземлится. Заставу закрыли.
Шторм. Идем вдоль берега. Я срываюсь с камня, падаю. Опять будет синяк. Для Андрея это - сигнал смыться. Оставляет папку и уходит осматривать скалы. Я остаюсь наедине с бушующим морем. Вдали в тумане Хоккайдо. Долго жду, досадую, плачу. Где он? Ползу вверх на скалу. Никого нет. Вижу Андрея внизу, сразу успокаиваюсь. Обратный путь идет быстрее. Нас снизу, с пляжа, вносит в распадок сильный ветер, и снова мы в густом огромном лесу.
Озеро. По-японски оно называется Итибасинайо. Вулканологи уехали. Мы одни. Ветер стих. Заготавливаем бамбук, в нем будем ночевать. Спальные мешки увезли вулканологи. У нас только палатка. Ночью опять поднимается ветер. Холодно. Согреваемся спиртом.
15 октября . Тайфун стих. Белые барашки на ярко-голубом озере улеглись. Поднимаемся на край кальдеры. Вдали море. Хоккайдо как на ладони. В проливе кораблики. Живописной тропой идем несколько километров в лесу, а потом спускаемся к морю, любуясь морскими просторами. Пустынный пляж. Вдалеке на берегу застава. Одинокий солдат ходит по берегу, рассматривая дары шторма. Множество цветных разорванных сетей, туфли, старые игрушки! Он на нас не обращает ни малейшего внимания. Застава – маленький домик. При входе большая надпись: «Все, что принадлежит народу, должно охраняться!» Начальник заставы забирает документы. Мы будем ночевать перед заставой, на ее территории не должны находиться посторонние. До вечера можно сходить в лес. Кисти съедобной калины, кизил. Высокая лилия – кардиокринум. На верхушках канделябров большие коробочки, набитые семенами. Огромные боровы – достопримечательность заставы – носом выкапывают лилию, внесенную в Красную книгу… Огромные пихты, ели, магнолии. Лес красоты особенной. Переваливаем через хребет и оказываемся над обрывом, с видом на море. Вдоль берега курсирует крейсер. Поздним вечером нам разрешают выкупаться в горячем источнике. Ложимся в маленькие низкие шестигранные ванночки – фасон, оставшийся после японцев. Распаренные, ложимся на сырые матрацы, которые нашли рядом с заставой. Ночь очень холодная. Дрожим. Засыпаем в забытьи после изрядной дозы спирта для «сугрева»…
16 октября. Утро. Застава заперта. Никаких признаков жизни. Только в 11 утра совершенно заспанный старшина, окруженный кошками, отдает нам документы. На прощанье еще раз плещемся в ванночках.
14 километров идем до Серноводской заставы. Сначала дождь накрапывал. Потом все сильнее и сильнее. Затем накрыл шторм с ветром. Шальные пограничники с трудом отметили наши документы. На счастье, попалась попутная машина. До самого Курильска поливал холодный дождь. На Речной нам искренне рады. Валентина Семеновна, наша полоумная хозяйка, оказывается, соскучилась и привязалась к нам. Вечером опять размышления: «Завязал Гордеич или развязал…»
19 октября. Сегодня мне 43 года! Целый день пакуем гербарий. Пишем этикетки. Удалось отправить три посылки! Под вечер черная туча накрыла Курильск. Гремели громы, сверкали молнии! Купили круглую бутылку «Гамзы» и торт, отправились к Лазаревым.
20 октября. Пакуем посылку. В избе запустение. Славик спит на полу. Хозяйка выпила горсть транквилизаторов и продолжает ныть: «Славик, где ты?»
Путь к источникам показался коротким. Привыкли. Распадок, темный лес и у каскада теплые воды, ванночки в каменном ложе реки. На источниках пара ученых все время, что мы барахтались, как кайманы, в грязи, трясли колбу, выясняя химический состав целебных вод.
По возвращении обнаруживаем у нас Анну Петровну Сушкину. Они с супругом вернулись с Шикотана. Рассказывает всем о своих приключениях на теплоходе «Андровская». С каждым разом ее рассказ шлифуется. Видимо, войдет в историю.
21 октября. Сегодня последний день на Кунашире. В окружении наших шизофреников зашиваем последние посылки. Сушкины сообщают: «Урицкий» будет в три часа дня. А почта закрыта на перерыв! В темпе укладываем вещи. Нужно успеть отправить посылки. Огромная очередь. Никто не торопится. Приходят преданные Сушкины. Рвутся принять участие в экспедиции, поднести груз, пробить отправку посылок! Ура! Посылки сданы! Напряжение спадает. Последнее «прости». С бутылкой идем прощаться к Лазаревым. Сушкина в четвертый раз кормит нас рассказом о своем путешествии. По поводу названия теплохода «Ольга Андровская» значительно говорит: «Баба есть баба». У нее бравада – она «мужик». Это весьма экстравагантно для пожилой дамы и ее бледного, худого и послушного мужа, безропотно сопровождающего ее в этих далеких турне.
Нужно спешить. Месим грязь до пристани. Но там никто ничего не знает. Сушкина мечтает познакомиться со знатной рыбачкой. Идем к ее разваленному домику рядом с причалом. Хозяйка под большим градусом. Сушкина и рыбачка бросаются друг другу в объятия. «Я мужик» – кричит Сушкина, «и я мужик», – вторит ей рыбачка. Анна Петровна рассказывает о своем участии в челюскинской эпопее, но хозяйка еле соображает, качается. Оставляем Анну Петровну закреплять знакомство. Люди тащат с пригорка чемоданы. Начинается посадка на плашкоут. Пограничный досмотр. В море высокая волна. Сильно качает. Плашкоут подбрасывает на высоту в два этажа. Объявляют, что по случаю непогоды на Шикотан заходить не будут. Трап катается по плашкоуту. Нужно вовремя заскочить. А мы нагружены! Как-то это удается. Мы на корабле! Нас помнят, встречают! Вдали в темноте видны огоньки Курильска. Теперь наша жизнь потечет в ритме: ужин, кино, сон!
23 октября. Идем на север. К вечеру у Парамушира темно-серые тучи низко висят над кораблем. Пейзаж почти северный. Если бы не кратеры, мрачные разломы – все было бы точь-в-точь как на Чукотке. Везде тундра. Японский аэродром пришел в негодность. Всю зиму сообщения вообще не будет. Только раз в неделю, а чаще всего реже, катер с Камчатки будет привозить почту. И все. Уже третьи сутки красиво живем. Но завтра мы придем в Петропавловск, и конец отдыху.
24 октября . Утро. Медленно идем вдоль знакомых берегов Авачинской бухты. Листья облетели. В природе ясность и строгость. В Петропавловске меня ждет телеграмма. Оказалось, мою заявку на монографию приняли. Необходимо сдать рукопись до Нового года! А улететь в Магадан мы можем только через неделю! Нет билетов!
У Дьяконовых в «теремке» ночует одновременно до шести человек. Гости, веселье, разговоры. Устали.
Самолет взмыл. Под нами все бело. Через три часа под крылом вижу заснеженный полуостров Кони, залив Одян, Атарган. В Магадане давно зима».
До конца декабря я работала над оформлением монографии «Рододендроны Дальнего востока, структура и морфогенез». Это было сверхнапряженное время. Нужно было успеть во время сдать рукопись в издательство «Наука». Андрей мне помогал. Был действительно настоящим ответственным редактором. Но ворчал, хотел заниматься своими делами. Я очень устала, но успела в срок.
Поездки 1978 г.: Август: Магаданская обл. (Верхнеколымский стационар «Контакт», Армань). Сентябрь: Камчатка (Эссо, Пиночево, окрестности г.Петропавловска), остров Кунашир (г. Курильск, вулкан Менделеева, кальдера вулкана Головнино, застава Алехино).
Публикации 1978 г.: У Андрея вышло шесть печатных работ. Три по флористике, три на эволюционную тему. В «Журнале общей биологии»: « Изменение образа жизни растений в онтогенезе», «Эволюция эмбрионизации у растений».
1979 С начала 1979 года, одновременно с работой над «Флорой Магаданской области», Андрей работает над монографией «Эволюция жизненных форм растений». Чтобы объективно оценить работу сотрудников лаборатории, Андрей разработал коэффициенты оценки. Доктор наук должен выполнить наибольшую работу, старшие научные сотрудники – несколько меньшую, и так далее по нисходящей. Это организует коллектив. Андрей показывает им пример.
Борьба за первое место среди лабораторий института приобретает форму игры, азартного спорта. Мы второй год на первом месте!
Андрей уехал в командировку «на материк», работать в гербариях. Я радостно ему сообщаю: «Наша лаборатория вырвалась вперед и получила 170 очков. Орнитологи 130, а остальные – 70-90, а Берман – 32 очка!»
Кроме радостных сообщений, были и тревожные. Я отправила рукопись своей монографии в Москву посылкой, в срок. А она пропала. Уже январь. Андрей прилетел в Москву, а рукописи там нет… Я хожу на почту, выясняю. С удивлением работники почты мне сообщают, что пропадают в основном меха, а бумажки никто посылками не высылает. Действительно, в «Науку» все работы посылалось бандеролями. Работники издательства за посылкой не пошли. Андрей мне звонит, успокаивает: «У тебя ведь есть черновик, второй экземпляр». Я ему в ужасе: «Загнанных лошадей застреливают, не правда ли?». Подумать о том, чтобы этот рывок повторить – было немыслимо. Главное – рукопись нашлась.
Зимой мы возились с работами Юрия Павловича Кожевникова. Он издавал депонированную монографию. Кроме того, прислал в чукотский сборник огромную статью. Часть работы пришлось делать мне, оформлять документы, редактировать. Юрий Павлович все наши магаданские годы требовал к себе большого внимания, заваливал Андрея письмами и рукописями. Андрей, хоть и ворчал, но, чувствуя глубокую увлеченность Ю.П. ботаникой, выполнял все его просьбы.
Юрий Павлович был постоянно неудовлетворен, жаловался на свое трудное положение в Ленинграде. Андрей хлопотал, хотел его устроить к нам в институт на работу. Но Контримавичус был не намерен устраивать Кожевникова в свой, то есть наш, институт. Прежде всего, потому, что тот испортил отношения с Борисом Юрцевым, которому Контримавичус симпатизировал. Да и сам Юрий Павлович не был намерен менять свое прочное и удобное положение в Ленинграде. В дальнейшем, при каждой встрече с Юрием Павловичем, я выслушивала его намерение уехать в очередное место, прекрасно понимая, что никуда он не уедет, а будет жить в Ленинграде.
Андрея выматывало постоянное недомогание. В мае ему делают кардиограмму. Давление 160 на 90 и диагноз: атеросклеротический кардиосклероз… Несмотря на это, работал он с особенной энергией.
В мае мы с Андреем организовали в геологическом институте СВКНИИ чтения в честь Ж.Б.Ламарка. Отмечали юбилейную дату выхода «Философии зоологии». Андрей посвятил свой доклад взглядам Ламарка. Он так увлекся, что написал по этому поводу статью. Эту статью в виде главы он включил в свою книжку по эволюции биоморф растений. Но она, к сожалению, в книгу не попала.
В начале июня мы работали на Атаргане, недалеко от поселка Ола на побережье. Там, где мы с Андреем были весной 1974 года. На сей раз в отряде ботаники – я, Андрей, Света Ершова и энтомологи – Эрих Матис и Витя Ведерников. Матис – средних лет, невысокого роста, тихий и аккуратный, возглавляет в нашем институте энтомологическое направление. Витя – молодой специалист, худощавый, с маленькой, очень круглой головкой. Большие круглые очки дополняют впечатление стрекозы. Нас сопровождает учительница биологии из поселка Ола. Она когда-то хотела устроиться в наш институт, но единиц не было. Устроилась преподавать биологию в поселке Ола. Учительница надеется снова заниматься кедром, кедровым стлаником и поступить на работу в наш институт. На Атаргане она устраивает нас к своим знакомым. Семья большая, простая и шумная. Мы в теплоте и тесноте, но не в обиде. Сильно мучают клопы.
В полном составе идем в маршрут на мыс Харбис. С самого начала обнаруживается: учительница одета не по-полевому, без брюк и сильно отстает. Андрей, как всегда, не обращает внимания на окружающих. Прошли 10 километров по косе, затем берегом. Андрей выбирает небольшой крутой распадок для подъема на горную тундру. Отсюда мы начнем подъем вверх, на тундру и будем спускаться по другому склону, к выступу мыса Харбис.
Энтомологи остаются внизу. На подъеме трудно, приходится хвататься за ветви, напрягаться. Скользит сухой вейник, тащит вниз. Учительница еле ползет и не решается жаловаться ни мне, ни тем более Андрею, который по привычке вырывается вверх. Толстые сережки каменной березы раскачиваются, прямо в нос летят фонтанчики желтой пыльцы. У меня аллергия. Тру глаза, чихаю, но ползу. Под нами необычайно красивое синее море с белыми чайками. Через залив вдалеке виден весь заснеженный остров Завьялова. Мыс Атарган сверху формой напоминает муравья.
Магаданские раннецветущие растения
Еще одно усилие, и мы на горной тундре. Пологие склоны, небольшие снежники, рядом лужки, щебнистые плато. Глядим на кустарничковую тундру – глаза разбегаются. Пятна белых цветов – диапенсии, колокольчики брусники, голубики, белые кассиопеи, розовые куртины рододендрона лапландского. Все сияет. Пронизывает холодный ветер. Света с учительницей в стороне, она все время отстает. Я их поджидаю. Андрей досадует.
По крутизне морского склона начинаем спуск к мысу Харбис. На небольших полянках белеет нежными головками дриада аянская. Так круто, что нам приходится ехать на «пятой точке», вниз, как на санках, по сухому вейнику. Сверху не видно, есть ли тропа у мыса Харбис или нет. Андрей предполагает, но до конца не уверен. Меня тревожит, пройдем ли мы берегом со слабой учительницей, если на берег наплывет прилив. Спорим, а тем временем учительница полностью обессилела и на каждой полянке ложится, говорит, что в институт работать не пойдет. Идти она уже почти не может. Я уговариваю Андрея идти обратно вверх, как бы это ни было трудно. Нужно откуда-то брать силы и идти обратно. Что мы и делаем. На вершине не задерживаемся и с полуобморочной учительницей начинаем спуск. Обратный путь знакомый, но очень непростой. Особенно трудны последние этапы. Энтомологи поднимаются по распадку и буквально подхватывают на руки несчастную женщину, спускают вниз. Мы у берега. Но еще нужно пройти несколько километров до поселка.
Нужно собираться в дальние летние экспедиции. Запланированы работы в поселках по среднему течению реки Колымы с забросами в горы Колымского нагорья.
Наш сын Павел сможет прилететь только 25 июня. Ждем из Москвы и Олега Тузова – студента МГУ, который был у нас на практике в прошлом году. Поэтому, мы на неделю едем на Сплавную.
Из дневника: « 19 июня. Состав группы: я, Андрей, Света Ершова (Константинова), Оля Иконникова и Витя Ведерников.
Останавливаемся на надпойменной террасе одной из проток реки Хасын. За протокой - чозениевые рощи в весеннем наряде. Лиственничники полностью сведены. На горизонте - синие силуэты гор с полосками снега в распадках.
20 июня . С утра пасмурно. Мы со Светой остаемся закладывать гербарий, остальная группа сплавляется вниз на красной резиновой пироге. Целый день идет проливной дождь. В шесть пришли все промокшие до нитки. Нашли росянку и клюкву четырехгранную.
21 июня. Непогода. Унылая картина. Я, Света и Андрей идем вверх по Хасыну. На лугах цветущие черные рябчики, синяя мертензия. Пенье птиц. Кукование кукушки. Стареющие тополя исполинами стоят над лесом. В тихих старицах отражается черемуха. Она перевивается стволами, ложится, укореняется. Есть места, где темно. Набредаем на полянку ярко-алой цветущей грушанки кровянокрасной – «колымский ландыш», так ее здесь называют. Крупные лиловые цветы княжика охотского густо обвивают ивы на опушках леса.
Недалеко аэродром «56 километр». Взлетающие самолеты разрывают облака. К вечеру снова сильный дождь.
22 июня. Весь день со Светой закладываем гербарий. Остальные в маршруте. Серо. К вечеру развеялось. Сопки на горизонте темно синеют. Одна имеет форму вулкана. Свежо и тихо.
Вечерами перед сном играем в шарады. Победила шарада Светы Ершовой: Чай. Стул. Хина. А все вместе: «Частухина». Дело в том, что в нашем институте работает молодая, способная, веселая, и совсем не «хина» Света Частухина.
Рядом сельскохозяйственные угодья. Вместо комаров в палатку набиваются мухи. Они не кусают, как известно, но противно ползают, щекотят, летают. Ловим их. Андрей пользуется своим испытанным методом – поджигает свечкой. Но если комары маленькие, быстро сгорают под пламенем, мухи – более крупные, сразу не сдаются… Оля Иконникова не принимает участия в этой кампании, тяжело вздыхает.
23 июня. Зато утром на рассвете Оля первая ушла за черемухой на букеты. В Магадане черемухи нет. Наконец после сплошных дождей ясное утро. Все умыто. Так обидно уезжать. Днем даже удалось позагорать.
26 июня. Магадан. Встретили Павла. Ждем Тузова. Сообщил: прилетит прямо в Сеймчан. Поэтому улетаем вчетвером: Андрей, Павел, Света и я.
Перед отъездом на все лето мы в заботах о полевом оборудовании. Холодный ветер метет пыль между серыми коробками домов. Идем на склад.
После Сплавной нужно разобрать вещи. Расстилаем, проветриваем, выворачиваем наизнанку палатку, из которой неожиданно на просторы столицы колымского края вылетают тысячи мух.
Теперь нужно собраться на все лето. Мы давно знаем наизусть, что нам нужно взять. Распределяем вещи между членами отряда, упаковываем в баульные мешки, во вьючные ящики. Закупаем продукты, получаем спирт. Нужно так упаковать вещи, чтобы не было лишнего, ведь все тащим на себе. Долго раздумываем, брать – не брать войлок, чтобы постелить на пол палатки. Решаем взять. И в этот войлок укутываем канистру со спиртом. Необходимый запас – разменная монета в экспедициях.
Наконец, куплены билеты до Сеймчана, заказывается машина в аэропорт.
27 июня. В аэропорту на погрузке с пристрастием просматривают вещи. Злая тетка на регистрации в лоб спрашивает меня: «Что там в кошме?». Я признаюсь: «спирт». И тут началось. «Его нужно сдать в багаж», – говорит. Если сдадим – значит, обязательно украдут. А самолет уже стоит. Что делать? На глазах у тетки распаковываем вещи, вытаскиваем канистру. С ней Света уезжает обратно в Магадан. Она планирует до следующего, вечернего рейса купить пластиковую канистру и провезти в ней спирт. Мы улетаем. Света успела все сделать. На посадке она передала свой чемодан со спиртом транзитному пассажиру, и он его преспокойно пронес! Тетка не верила, следила. Через 40 минут мы встретили Свету в Сеймчане. Её попутчик отдал чемодан и улетел.
28 июня. Базируемся на лесоохране. Ставим палатку в лиственничнике, рядом с парашютной вышкой. Вечерами к нам на чай приходят сотрудники лесоохраны и начальник лесоохраны Володя Киреев.
Сразу договариваемся о лодках, вертолете и др. Киреев готов нам оказать всяческую помощь.
29 июня. Ждем Тузова. На лесоохране есть и плавсредства. В ясный день на моторке переплываем полноводную Колыму. Жара. Весь день ходим по красочному склону, собирая мелкие подушки, флоксы, душистый тимьян, словно где-то в степи. Внизу Сеймчан, аэропорт и бурная в разливе, мчащаяся Колыма как на ладони. За ней зеленеет огромная долина, на горизонте синеют горы.
1 июля. Наконец дождались Олега. Сразу улетели в Рассоху. Далекий поселочек на севере, куда летает за два с половиной часа Ан-2.
Поселок – это одна широкая улица, разъезженная вездеходами. По обочинам стоят добротные избы. Эвены на кочевке. За поселком большой, пустующий кораль. Избы не заперты, в них пусто. Но одна изба вполне обжита. В ней бойкая старушка Настя варит самогон, продает.
3 июля. Заняли полуразваленную избушку. Из маленького окна открывается вид на кораль, а за ним - степные склоны.
Жизнь идет в обычных ритмах: экскурсия, закладка, перекладка и опять сборы. Андрей ходит в маршруты почти каждый день, а остальные поочередно.
7 июля. В окрестностях Рассохи высоких гор и, соответственно, горной тундры нет. Эвены выпасают стадо оленей на горе Конус. На стоянку эвенов отвез вездеход. Ночевали в чуме. Эвены с утра до вечера бегут за огромным стадом. Труднейшая жизнь.
10 июля. Из Рассохи перебросились в поселок Ороек, на границе Магаданской области с Якутией. Нас встречает стройный, голубоглазый, с приятным, несколько женственным лицом, белокурый Володя Щеглов. Они с Киреевым друзья, заядлые охотники.
Лесоохрана, куда нас устраивает Щеглов, – небольшой домик на берегу Колымы. Вокруг неказистые избушки, где ютятся в основном бичи. Рядом с лесоохраной большая вертолетная площадка. Сюда самолеты не летают. Везде грязь и запустение. Живем вповалку в одной комнате лесоохраны, куда по утру приходят лесники и долго играют замусоленными картами.
Отношения в поселке вполне домашние. Через несколько дней нас все знают и оказывают всяческое гостеприимство. Но главный наш благодетель - Щеглов. То рыбку вяленую - уек (мойву) - принесет, то мясо сохатого. Тут на сохатого ходят, кажется, все.
Тузов задирает Свету. Он груб и неприятен. Все время чем-то недоволен, что вносит в наш маленький коллектив напряжение. Спальные мешки, в которых мы спим, лежат рядком. Ночью Света храпит. Олег ее грубо обрывает, Света плачет. Андрей помалкивает, хотя, видимо, у него со сном тоже не все в порядке.
Щеглов дает нам лодку, своего сотрудника Володю Обоева. Он возит нас вниз и вверх по реке на экскурсии.
1 августа. Из Оройка на барже поднимаемся вверх по Колыме на Коркодонскую метеостанцию. Ночами холодно. Баржа медленно ползет вверх. Кажется, что стоим на одном месте. Медленно мимо проплывают в сумерках белой ночи красивые берега, покрытые лиственничником. Впереди виднеется «Палец» – высокий останец, у которого камни выветрились так, что вверху остался только острый пик.
3 августа. Метеостанция находится у впадения Коркодона в Колыму, в одной из её проток. Это добротный рубленый дом, в котором живут молодые супруги Селифановы. К своим обязанностям они относятся с большой ответственностью. Через каждые два часа отправляют данные, отстукивая морзянку. Метеостанция – бойкое место, что-то вроде клуба. Сюда заходят все без исключения баржи, следующие вниз и вверх по Колыме от Сеймчана до Зырянки. Все капитаны – друзья метеорологов.
Степные склоны Колымы
8 августа. Селифанов на лодке возит нас на степные склоны. Стоит прекрасная погода. Нам удалось обследовать большое пространство. Пойма Колымы широкая. Заболоченные лиственничники, кочкарные болота, постоянно залитые водой ивняки с осокой, старицы. Есть и настоящее озеро. Селифанов рассказал нам, что там водились прекрасные карпы, но метеорологи глушили рыбу, и теперь ее нет.
10 августа. Хребет Кудлей тянется вдоль Коркодона. Забираемся на хребет по крутому склону, поросшему редкой лиственницей. Обливаемся потом, не решаясь снять штормовки. В этих местах особенно много комаров. На вершине хребта причудливые известняковые останцы, маленькие, не сравнить с гигантами на Таскане. Ветер разогнал комаров, сразу стало холодно. Открылся вид на разливы Колымы, горы. Внизу вьется лента Коркодона. Лодка Селифанова медленно поднимается вверх по реке. Сверху она сначала кажется маленькой точкой. Мчимся вниз, чтобы лодочник нас заметил. Гремит выстрел, отдаваясь эхом на склонах. Пока мы спускались, Селифанову удалось застрелить большого лося. Лось лежит в воде у берега, и Селифанов пытается его причалить. Нужно помочь. Туша очень большая. Но Андрей насупился. Не подходит.
11 августа. Стоит жара. Колыма сильно обмелела. Баржи не ходят, а нам нужно подняться в Сеймчан. Мы перекочевали на берег Колымы. На высоком берегу Колымы поставили палатки. Загораем у кромки воды, иногда окунаемся. Утомительное ожидание. Гербарий высушен. Андрей опаздывает в Хабаровск на Тихоокеанский конгресс, но не очень волнуется. Ему здесь, на природе, нравится больше. Тузов все сильнее мрачнеет и хамит.
Курилы. У острова Шикотан
Однажды к нам приплыл на катамаране из пустой бочки рыбак. Хотел узнать, когда же будет баржа. Таким же путем он уплыл вниз в Ороек.
16 августа. По-прежнему жарко. Охотник Антон, наш старый знакомый, предлагает свозить на свой остров на Коркодоне, там он делает массовые заготовки черной смородины-дикуши, зимует и охотится на соболя. Сказал, что возьмет для заготовки смородины бочку. Летом он сдает ягоду на пункт приема в Сеймчане. Меня, Свету и Тузова Андрей отпускает. Плывем вверх по Коркодону. По берегам - сказочной красоты лиственничники. Нетронутый остров Антона зарос высоким тополевником. Здесь густые, обильно плодоносящие заросли смородины-дикуши. Не зря ее называют алданским виноградом. Ягоды крупные, темные, в больших кистях. Антон деловито берет бочку и большой овальный банный таз. За ушки привязывает веревку и вешает себе на грудь. Подходит к кусту смородины и ударяет по ветвям. Ягоды ссыпаются в шайку. У нас со Светой так ловко не получается. Антон собрал целую бочку. Мы также довольны сборами.
Едем обратно. Холодно. Пронзительный ветер дует как по трубе. На реке барашки. Погода портится. Ягоды вскружили голову Тузову. На рассвете следующего дня он покинул наш лагерь и ушел жить на метеостанцию к Селифанову, собирать ягоду. Хочет заработать. Андрей нам по этому поводу сказал: «Так будет всем нам спокойнее». Действительно, Тузов всех нас держал в напряжении.
20 августа. Льет проливной дождь. Колыма вздулась. За несколько часов уровень в реке поднялся на несколько метров. Исчез пляж, исчезла лестница, сделанная нами на обрыве к реке. Начался сильный паводок. Огромная река в разливе мчит серые стремительные воды. Противоположный берег едва просматривается.
Мы оказались на острове. Вокруг все залило водой. Как сохранить сухим гербарий, и останемся ли мы вообще живыми? Река гудит. Собака, прибившаяся к нам, лает на плывущие совсем рядом вырванные с корнем деревья. Неожиданно подплывает на лодке Тузов за своей бочкой с ягодой. Андрей тихо и деликатно говорит ему: «Как нам быть? Нужно спасать гербарий». А тот в ответ: «Пропадайте вы тут к чертовой матери!» И уплывает.
Вода прибывает. Андрей с Павлом пошли искать деревья, куда можно привязать гербарий, если вода затопит остров. Ивняк слабый, гнется.
Неожиданно далеко внизу по реке видим белое пятно. Потом все явственнее и явственнее. Глазам не верится. Из Зырянки, как только вода поднялась, отправили в Сеймчан баржу с грузом. Баржа! Это спасение! Баржа все ближе. Решаем сигналить из ракетницы. И правильно делаем. Капитан думал, что мы ягодники, собирающие смородину. Баржа пришвартовывается к нашему островку. Капитан узнает Андрея. Он плавал с ним на Омолоне в 1976 году. Два дюжих матроса грузят нашу бочку с ягодой на баржу. Через нескольких минут мы покидаем островок. Еще некоторое время мы переживаем чудесное спасение. Хриплый голос Высоцкого раздается «по окрестным берегам». Можно отдохнуть».
Вдоль реки видим знакомые берега, степные склоны. Через два дня мы снова в Сеймчане.
В конце августа мы работали в окрестностях Сеймчана, в пойме Колымы. Андрей опоздал на конгресс, но не жалел.
В сентябре мы снова на несколько дней ездили на Атарган. Полевые работы на этом не закончились. Андрей со Светой Ершовой и Евгением Тихменевым забрасывались на запад по побережью Охотского моря на Монтеклейские горячие ключи.
В начале ноября очередной раз нас гоняли на овощную базу перебирать гнилую капусту, сложенную в мешки. Капуста – не картошка. Тут своя специфика. Прежде всего – это дефицит. Нужно очищать вилки от гнилых листьев. Андрей относится к этой работе с большой ответственностью. Но за свой труд всегда берет натурой. Два вилка ему удалось принести домой. Хорошо, что не поймали. Я всегда волновалась. А он упрямо всегда отбирал несколько, но лучших: то картофелин, то луковиц.
После демократической Кубы нам разрешили посетить и капиталистические страны. Мы купили путевки в круиз по юго-восточным морям. Нас ждут тропики, Япония! В те, уже далекие времена поездка в капиталистические страны была дорогой. Попасть в такую поездку очень трудно. Мы не пожалели денег и оказались в каюте первого класса.
Из дневника: « 12 ноября. Сначала Хабаровск. Снега нет. Но холодно.
В большом холле центральной гостиницы установочная лекция. Стращают, предупреждают: ходить только тройками, чуть ли не взявшись за руки.
13 ноября. Находка – порт отправления. Снега нет. Ветер. Изнываем. Небольшой теплоход «Приамурье» готовится к дальнему плаванию. Наконец, проходим таможню и поднимаемся на теплоход. Раздается марш «Прощание славянки». Пароход отчаливает и набирает скорость. Огни Находки исчезают. Начинается сильная качка.
14 ноября . Весь день в море. Штормит. Проходим Сонгарский пролив. Серые скалы. Тучи. Холодно. Идем на юг вдоль берегов Японии. Вдали светятся города. Качает.
15 ноября. Утром заходим в величественный Токийский залив. Над нами один за другим взлетают в небо «боинги». Вдали морской порт в виде огромного корабля. Швартуемся в гавани Хоруме. Полдня стоим на палубе, изнываем. Перед нами серый дом, грузчики в респираторах и белых перчатках грузят цемент. Наконец нас везут в город.
Везде огромные развязки. Узкие тротуары и знакомые мне с детства деревья: гинкго, камелии, все японское и только японское.
Официальная программа. Везут на фирму «Тошиба». Здесь царство электроники. В огромном холле что-то вроде люстры переливается всеми красками под тихую мелодию. В большом зале маленькая красивая японочка держит в руке стальной грибочек. На экране выстраиваются квадраты с видами Японии. Чудеса техники и гармонии.
Только после ужина дают свободное время. Отпускают тройкой. К нам прилепилась Раечка – женщина с длинным, лошадиным лицом, назойливая. Ее муж – партийный функционер в одном из поселков на Колымской трассе. На главной улице Гинзе знаменитый театр Кабуки. Любуемся маленькими витринами, чистотой. В конце улицы удается посидеть в тихом скверике. Ирисы обрамляют маленький прудик. Вода льется по маленькому каскаду. Японский садик. Рядом гудит огромный город. Здесь, в тихом местечке, город кажется за экраном.
Токио
17 ноября. Подъем в 6 утра. Экскурсия в горы Никко. Долго, очень долго выезжаем из города. Трудно провести границу, где кончается Токио, и где начинается пригород. Вдоль современных улиц несколько раз видим сваленные в кучу каменные фонарики. Здесь раньше были японские садики. На каждой улице флажки возвещают распродажу подержанных машин: все улицы запружены ими. Для нас это небывалое зрелище. Школьники в желтых шапочках, взявшись за руки, идут в школу. За городом - маленькие сады. В них одно-два мандариновых дерева, хурма, вся в желтых плодах. Дороги платные. То и дело останавливаемся у кордона, где наш шофер на ходу отдает талончик.
После 2,5 часа езды начались предгорья. Натуральные леса из криптомерии японской. Остановка у огромной автозаправки. В магазине красивые повседневные товары. Детские игрушки очаровательны. Мандарины уншиу, крупные, величиной с маленький апельсин, висят рядами в сеточке, словно желтая гирлянда. Решаемся купить и попробовать, что вызывает удивление у наших спутников. Нам ведь разменяли на все страны только 30 советских рублей. Деньги берегутся как зеница ока для Сингапура, где можно что-то купить из «тряпок» и выгадать.
Впервые удается сбегать в лесок на несколько минут. Вижу в диком виде абелию, поэрарию и заросли энкиантуса. Выше – хвойные леса. Маленький, как с картинки, город Никко. Все тут дышит древностью и патриархальностью. Люди одеты скромно, по-европейски.
Огромная долина, покрытая лиственным, уже безлистным лесом. Священные обезьяны не боятся людей. На гору Никко поднимаемся по 48 знаменитым серпантинам-виткам. Едем круто вверх. Качество дороги идеальное. Вдоль дороги обрывы покрыты сетками. Городок у большого озера. Холодно, но снега нигде нет. В туристическом центре полно народу, в основном молодежь. Все очень чисто, никакого шума. На жаровнях лежат необычной формы моллюски.
В программе – водопад. Спускают вниз на огромном лифте. Смотровая площадка может вместить несколько сот человек. А водопад ниже среднего. Струйка стекает по скалам. Может быть, потому, что глубокая осень? Обед в ресторане на берегу озера. На тарелке всего очень мало. Маленькая рыбка форель, несколько горошин. Все красиво. Рисовый хлеб очень свеж.
Свободного времени нет. Отсюда никуда в сторону не выберешься.Обратно вниз спускаемся по другой дороге. Те же витки, так же ограждена дорога от падения камней, и мы снова в Никко. Дают возможность пройти по территории буддийского храма. Андрею удается собрать первый гербарий. Идем по длинной аллее криптомерий с огромными стволами. Ярко-красные крыши пагод украшены драконами. Монахи в белой одежде. Народу много, но экстаза на лицах я не вижу.
Обратный путь в Токио затягивается. Едем медленно, в темноте. Бесконечные пробки. Уйма машин.
18 ноября. С утра везут в императорский дворец. Несколько низких сосенок изящно изогнулись, как будто бы под ветром. Огромные, широкие магистрали украшены орнаментами из цветущих хризантем, обрамленных вечнозелеными приземистыми кустами гардений.
Посещаем огромный, почти дикий парк в центре города. Густые рощи вечнозеленых мирзинолистных дубов, говения сладкая роняет ветви с мясистыми плодоножками. Поют птицы. В синтоистский храм привели красивых маленьких девочек в кимоно на освящение. Так и хочется сказать – крестины. Андрей убегает в лес. На дороге подметает дворник, не обращающая никакого внимания на Андрея, лихорадочно собирающего на обочине папоротники и запихивающего их в карманы. Моросит дождь. Андрей приходит весь в грязи.
Следующее по программе – обзор города с токийской телевизионной башни. Внизу в холле стоят восковые фигуры самураев. Очень натурально. Комфортабельные лифты поднимают вверх. Из обзорной башни видны бесчисленные улицы, 3-6 - ярусные развязки дорог. Очень много зелени!
И снова свободное время. Теперь мы немного освоились, освободились от Раечки. Сегодня воскресенье. Торговый день. Поэтому Гинза полностью отдана пешеходам для посещения магазинов. В огромном количестве сувениров находим цепочку с крестиком. Его, оказывается, нельзя покупать. Мы – советские люди, должны числиться атеистами, так объясняет Раечка. Думаю припрятать. Говорят, могут отобрать на таможне. Идем вдвоем мимо игровых автоматов, которые видим впервые, мимо кафе, где девушки миловидно и бесконечно кланяются перед молодыми людьми. Жизнь, своя японская жизнь кипит на Гинзе.
В 15 часов все уже на теплоходе. Проверки. В 18 отчаливаем. Буксир тянет нас из гавани, а потом набираем скорость, и Японские острова остаются вдали. Темнеет. Штормит.
19 ноября. Шторм. Весь день лежим. Качает. Добываем с трудом немного газет для закладки гербария. Как хорошо, что у нас отдельная каюта. В дело идут и глянцевые проспекты, что нам дали на «Тошибе». Обнаруживаем, что там Курильские острова причислены к Японии!
20 ноября. Идем на юг. Стало тепло. Наполнили бассейн. Развлекают самодеятельностью. Сегодня день группы из Узбекистана. Потрясли богатейшими подарками капитану и команде.
21 ноября. Шторм 8 баллов. Тепло. Загораем. За бортом летучие рыбки. Поздний вечер. Мы стоим на носу. Корабль разрезает воду, поднимая волны. Завораживающее зрелище. Небо расцвечено яркими звездами. Андрей удивляется: «Те же созвездия, но на новом месте». А главное – Южный Крест. Он тоже ясно виден. Тихий океан – не пустынное место. То и дело в темноте появляются, словно пасхальные пироги, ярко освещенные многопалубные теплоходы. Наш корабль меняет курс. Получен сигнал «SOS». С палубы в темноте, как в театре, виден тонущий корабль. К нему подходят несколько кораблей. Штормит. Лодка не заводится. Дают красную ракету. Наконец, лодке удалось подплыть. Люди спускаются по веревочному трапу. Лодка отплывает к японскому кораблю.
23 ноября. Мы на Филиппинах. Манила. Внизу у корабля пестрая толпа молодых людей бросает нам монетки и просит в ответ наши. Играет оркестр с огромной трубой. Каждого одаривают ожерельем из душистых неизвестных цветов. Быстро рассаживают в автобус. Пересекаем город в основном с двухэтажными, ничем не примечательными домами. Реже встречаются высотные квадраты домов, обрамленные обширными газонами, шпалерами из разноцветных бугенвиллей. Везде кокосовые пальмы. Много открытых бедных лавчонок. В грязных канавах барахтаются дети. Улицы запружены небольшими, ярко раскрашенными джипами с картинками и трогательными надписями. Например: «О, papa!», «О, mama!» На капоте маленькие фигурки серебристых коней. Везде торгуют кокосами и ананасами. Как только автобус останавливается, собирается толпа с сувенирами из ракушек, куколок и других безделушек. Орут, их отгоняют полицейские.
Едем на юг. Проезжаем несколько маленьких городков, где жалкие лачуги находятся рядом с комфортабельными двухэтажными домами. Как и в Маниле, много католических храмов. На домах тоже кресты. Все зелено. Жара. В автобусе нет кондиционера. Буйволы обреченно жуют жвачку. Предгорья в дымке. После двухчасовой тряски по жаре – невысокие горы. Привезли к местечку Пагасан. На маленькой пристани у темно-коричневой быстрой реки посадка в длинную лодку. Гребец на корме, а в центре лодки помещаются только три туриста. Рядом неизменная Раечка. Возможно, ей поручили следить за учеными. Но у Андрея идеальное алиби. Он собирает только растения. Ни с кем не заговаривает.
На стремнине реки за банку сока уговорили не ехать на водопады, а пойти в лесок на берегу. Андрей на скале собирает папоротники. Раечка терпит. На водопады мы уже не попадаем. Лодка разворачивается, подключается к веренице других, плывущих на большой скорости вниз. В ресторане беспорядок. Шведский стол. Кулинария своеобразная. Острые подливы, пресный рис, вареная капуста с каким-то вьюнком, приторный соус из бананов, водянистые арбузы.
После обеда удалось побродить по скверу. Андрей нашел канаву, в ней набрал множество папоротников. В восторге!
Возвращаемся в Манилу. Провозят по улицам, не открывая дверей автобуса. Мы под охраной. У изысканного магазина успеваем собрать растения на стене и купить половинку тридакны. Темнота наступает мгновенно в 6 часов. В город вечером не пускают.
24 ноября. Экскурсия по Маниле. Форт Сант-Яго с казематами и музей, связанный с памятью о народном герое Хосе Рисале. Перед музеем – парадный сквер с тропическими деревьями, многие из которых в цвету. Огромный квадрат международного центра выстроен японцами. В гигантском холле – люстра на весь огромный потолок. В полный рост портреты маслом президента Филиппин Маркоса и его супруги.
Демонстрируют документальный фильм об истории Филиппин. В конце фильма большой портрет Мао Цзедуна (в знак дружбы с Китаем) и Подгорного (в знак дружбы с СССР).
Привозят на закрытый рынок. За воротами охрана. Мир изысканных сувениров. Андрей в азарте накупил раковин, среди которых одна особенная, маленькая, вся колючая.
25, 26 ноября. Загораем на палубе. Штормит. Развлекают, устраивают спортивный праздник. Наша магаданская группа такая азартная, что мы, несмотря на огромные тела узбеков, перетянули канат. Очень этим гордимся.
27 ноября. Утром просыпаемся как обычно, но на улице еще темно. Астрономическое время не совпадает с судовым. 6 часов. Стоим в заливе Кучинг у острова Калимантан (Борнео). Изрезанные красивые берега сплошь покрыты мангровой пальмой ниппой с огромными листьями. Андрей возбужден, долго фотографирует.
С корабля видна китайская деревня рыбаков на сваях. Протоку заполнили маленькие суденышки. В Кучинге дома, в основном двухэтажные, еле выглядывают из зелени рощ огромных разнообразных пальм, очень высоких деревьев. Вдоль улиц полянки, заросшие злаками, выглядят так же, как лужки в Подмосковье. Забавно наступать на траву стыдливой мимозы. Она тут же складывает свои сложные листья. То же самое было и на Кубе. Мимоза – сорное растение! Открытые лавки изобилуют плодами: ананасы, бананы, дурьян. Много неизвестных плодов, среди которых букеты с красными «шишками» рамбутана.
Китайский храм без дверей, весь расписан драконами. Преобладает красный цвет. Андрей бегает вокруг и собирает все, что может, в основном папоротники. Пакет быстро набивается. Времени нет. Газеты добываем с трудом, в основном на улицах.
Везут к музею. Мы с Андреем ходим вокруг музея, собираем, копаем. На улице экспонаты из жизни племен Малайзии. В скале вырублена фигура охотника. В программе посещение огромной мечети с золотыми куполами. В мечеть впускают и женщин. Андрей говорит, что здесь настоящая дружба народов, терпимость к вероисповеданиям.
Обедаем в огромной беседке. Шведский стол. Грузины брезгуют. Кто-то пустил слух, что самое вкусное блюдо – это змея. Вполне вероятно. Раздают букеты с рамбутаном. Внутри мохнатого плода – скользкая, еле сладкая косточка. Во время обеда Андрей уходит. Я волнуюсь. Тут очень строго с посадкой в автобус.
Везут в даякскую деревню под названием Лонгхауз. Только недавно тут исчезла оспа. Огромные деревья вдоль шоссе. Везде рощи пальм. Углубляемся в лес, едем горной дорогой. Где-то вверху, очень высоко, зеленым шатром смыкаются кроны деревьев. Почти темно. Ярко-красные откосы лишены растительности. На стволах много эпифитов. Проезжаем мимо плантаций черного перца. Они небольшие, с трудом отвоеваны у буйного тропического леса. Невысокие опоры обвиты маленькой слабой лианой. Вьется горная грунтовая дорога. В основании деревьев – огромные досковидные корни, между которыми может спрятаться человек. На почве ползут разнообразные бегонии. Хотим купить дурьян, но он тут стоит дорого. По дороге собираем гербарий. Подходим к цели нашего путешествия – к этнографическому селению даяков. Длинные деревянные бараки на сваях. На высоких балконах стоят маленькие живые люди в виде экспонатов. Я и Андрей не заходим в бараки, собираем травы перед домами.
По возвращении у пристани последние сборы. Нас, как пионеров, считают по головам и успокаиваются. Андрей влетает на трап последним, но никто не сердится. Все добродушно, с пониманием относятся к его работе.
28 ноября. Весь день в море. За бортом дельфины, летучие рыбки. Завтра кульминация круиза – Сингапур. Все деньги припасены для покупок.
29 ноября. На рассвете входим в Сингапурскую бухту. Небольшие заливчики заполнены кораблями. Формальности занимают минимум времени. Меняют деньги на сингапурские доллары, и мы сразу становимся богатыми! Жара невыносимая. Наш гид – малаец Филипп. В городе широкие проспекты, высокие дома, зеленые бульвары. Никакой скученности. Смотровая площадка – зеленая гора, созданная руками человека. Газон из карликового фикуса. Андрей убегает в заросли глейхении, похожей на гигантский орляк.
Прогулка по знаменитому парку тигрового бальзама. Сюжеты взяты из малайского эпоса. Одна скульптурная группа следует за другой. Андрей убежал собирать гербарий. Я его потеряла. У меня совершенно пропал интерес к бесчисленным странным фигурам. Пришел в последний момент.
В зоопарке звери на воле. Все необычайно чисто и красиво. На осмотр дают только минуты… Турне по городу. Вдали джонки, плавучие города бедных. Вечером свободное время на дешевом базаре. Андрей захотел купить красивую железную коробку. Я возмущаюсь, в конце-концов сдалась.
Прошли годы. Давно изношены дефицитные тряпки-подарки, привезенные в нашу закрытую страну. Уже 10 лет как нет Андрея. А яркая расписная коробка напоминает мне тот теплый вечер, шумную улицу и нашего растерянного спутника-геолога, купившего мешочек со смехом. На всю улицу из мешочка раздается громкий, истерический смех. А геолог никак его не может утихомирить, нажать кнопку, чтобы затих.
Хочется почувствовать аромат страны. В красивых стеклянных ящиках-холодильниках лежат огромные гроздья винограда. Тропический виноград очень вкусный. Есть и яблоки, и груши. Велорикши и просто рикши возят в основном американцев.
30 ноября. Свободное время. Гуляем у пристани. Фотографируем Мирилина – эмблему Сингапура – льва с рыбьим хвостом, созданную в честь Раффла, одного из основателей этого свободного города. Город-сказка. Акведуки превращены в комфортабельные магазины с кондиционерами. Нет нищих и попрошаек. Особенно впечатляет территория бухты, отвоеванная у моря! Все это кажется каким-то чудом.
Мгновенно спускается ночь. Мы сидим в парке недалеко от причала. Скоро идти на посадку. Смотрим на яркие звезды, расписавшие все небо. Вечером немного прохладнее.
1 декабря. Идем на север. Опять сильная качка. На корабле праздник Нептуна. Нептун ловит всех, кто попадется на глаза и окунает в воду, а потом, если удается, ставит на теле несмываемую печать. Весело.
2 декабря. Вьетнам. Плывем вверх по огромной реке Меконг. Однообразные берега. Мимо проплывают лодочки с одним парусом из бамбука, набитые до отказа рыбаками.
Хошимин. Первое, что бросается в глаза, везде огромное количество людей. Большинство на велосипедах. Много велорикш. Легковые машины переделаны на потребление дизельного топлива, сзади торчит большая, словно у трактора, труба, из которой вылетает сизый дым. Дым скапливается под высокими деревьями. Многие ветви высохли. Дышать трудно. Большая площадь запружена велосипедистами. Много нищих.
Музей посвящен войне во Вьетнаме. Стена, пробита снарядами, танки. В музей мы не идем, а пытаемся хоть что-то собрать на улице. Кокосы тут мелкие. Плантации неухоженные. В городе много нищих. Тунеядцы наводнили город и не желают работать.
Вечером свободное время. Улицы не освещены. В темноте на страшной скорости мчатся мотоциклы. Прямо на мостовой лежат тела. Их очень много. Ночуют бездомные. Проводить время в прогулке по городу в таком окружении не хочется. Вернулись на теплоход. По причалу ползают толстые тараканы величиной с палец.
3 декабря. Знакомство с Хошимином продолжается. В зоопарке масса народу. Все запущено. Голодные нищие клянчат у нашего автобуса. Грязная худая женщина держит на руках совсем исхудалого ребенка.
В детском доме дети спят на голых нарах. Зарабатывают плетением красивых хлебниц из листьев кокосовой пальмы. Узоры сложные, очень красивые. Мальчик дарит маленькую плетеную лошадку. Доверчивые лица. Для нас дают концерт. Пронзительно гремят литавры, бесконечно повторяется любимый мотив: «Наш адрес – не дом и не улица, наш адрес – Советский Союз». На улице ливень такой силы, что выйти за порог нельзя.
На овощном рынке вместо картофеля продают ямс и таро.
Обратный путь на север. 4 дня мы на корабле в открытом море. Продолжает качать.
9 декабря. Нагасаки. Мы снова в субтропиках. Долго стоим в сказочной красоты бухте. Красивый город на зеленых холмах, окружен небольшими бухточками. Обломанный атомной бомбой синтоистский насест оставлен в назидание потомкам. В парке пальмы трахикарпусы, темные мирзинолистные дубы. Тонко пахнет, роняя малюсенькие белые цветочки, маслина душистая. Приятная прохлада. Тишина и покой.
Парк Гловера. На гору, освещенную солнцем, нас поднимает эскалатор. В парке, несмотря на декабрь, много цветущих растений. Особенно хризантем самых разнообразных форм и красок. Сочетания фантастические. Клумбы из цветной декоративной капусты. Дорожки обрамлены вечнозелеными деревьями. Ярко цветет камелия масличная. Чайное деревце покрыто кремовыми ароматными цветами.
У нас осталась горсть советских монет. Я решила их подарить подросткам. Через несколько минут эти ребята нас догнали и вручили нам мелочь, но уже японскую. Для нас – целое богатство. На японскую мелочь на развале с уцененной посудой мы купили очень красивые расписные блюда.
В центре города - католический храм. Большое распятие Христа перед храмом строго обрамлено гималайскими кедрами.
В школе самураев совсем маленькие дети дерутся в основном ногами, мгновенно и замысловато крутятся.
На пристани нас провожают представители Общества дружбы с СССР. Японские девушки в национальных нарядах держат ленточки, а мы держим эти ленточки с другого конца. Корабль медленно отходит от причала. Вот уже появилась полоска воды. Ленточки рвутся. Звучит протяжная грустная музыка. Круиз заканчивается. Теплоход быстро отдаляется. Буксир выводит наш корабль на середину бухты. Буксир сигналит три раза. Теперь до Находки - только открытое море.
10 декабря. Жизнь на теплоходе заключается и в самодеятельных выступлениях каждой из групп круиза из разных областей и республик Советского Союза. Наша группа должна выступать под конец. Сочинили капустник. Еще во время репетиций мы покатывались со смеху, когда Андрей решил плясать и петь «В траве сидел кузнечик». Надели на него зеленую кофточку. Толстенький, он был очень комичным. После концерта его звали не иначе как «Кузнечик».
Наш теплоход ждало неприятное приключение. Волны утихли, мы шли ровно. И вдруг корабль резко накренился. Китайский пират – небольшой корабль - шел прямиком на наш теплоход и хотел его протаранить. Опытный капитан сумел вовремя увернуться. Оказывается, такие маневры китайцы предпринимали неоднократно. Капитана благодарили и чествовали как героя.
Последняя перед Находкой ночь была очень тяжелой. Разразился сильный шторм. Старый корабль трещит. Волны поднимаются и заливают верхнюю палубу. Вдруг затихли машины. Что можно думать? Корабль стоит или идет? Понять невозможно. Глухая ночь. Мы с Андреем лихорадочно думаем о плавательных средствах. Наконец винты начали тихо работать, но не в полную силу. По прибытии нам сказали, что, действительно, испортилось управление, и мы с большим трудом и очень медленно добрались до Находки.
Мы очень боялись, что на таможне наш гербарий конфискуют. Сухие папки с гербарием Андрей распределил между нашими попутчиками на случай, если конфискуют у нас. Хоть что-то останется. Но все обошлось. Был в нашей группе анонимный стукач, который потом должен был сделать отчет о нашей благонадежности или наоборот. Мы, благодаря увлеченности Андрея, считались благонадежными.
По приезде в Магадан навалилась работа. Четыре корректуры, в том числе моя монография по рододендронам. Андрей сдает рукопись книжки «Эволюция биоморф растений». Весь декабрь и начало января я рисовала, перерисовывала, дублировала рисунки его рукописи.
Прошедший год Андрей, несмотря на трудности, считает удачным, особенно декабрь, когда он закончил рукопись очередной монографии и отправил ее вместе с корректурой моих «Рододендронов» в Москву.
Поездки 1979 г.: Июнь: Магаданская область (Атарган, Сплавная). Июль: Магаданская область (Сеймчан, Рассоха, Ороек, метеостанция Коркодон). Сентябрь: Атарган, мыс Харбис, Монтеклейские горячие ключи. Ноябрь: круиз по юго-восточным морям - Япония (Токио, Никко, Нагасаки), Филлипинские острова (Манила, Кучинг), остров Калимантан, Сингапур, Вьетнам (Хошимин).
Публикации 1979 г.: Вышло 10 работ. Из них 6 флористических и 4 биоморфологическо-эволюционных.
1980 Поездка в Юго-Восточную Азию принесла нам не только яркие впечатления, но и знакомства с «лучшими» магаданскими людьми, среди которых была и тренер в бассейне. Зимой 1980 года мы получили возможность посещать бассейн. После дневных трудов - час плавания. Усталые, просветленные, мы тихо идем домой через парк. Мороз. Снег скрипит под ногами. На темном небе мерцают звезды! Красота!
В выходные дни, как и раньше, мы ходим в далекие пешие прогулки в окрестностях города, чаще всего по льду Нагаевской бухты. Мы любим магаданскую зиму.
К началу 1980 года монография Андрея «Эволюция биоморф растений» закончена. На очереди сборник наших трудов. Но главное – обработки сборов прошлого года.
Заключительная глава в книгу об эволюции биоморф, написанная под влиянием взглядов Ж.Б.Ламарка, вызвала бурю возмущения у технического редактора издательства «Наука» Н. Бабуриной. В обязанности технического редактора не входит вникать в содержание текста. Но Н. Бабурина, редактировавшая большинство наших с Андреем монографий, претендовала на большее, считала себя ученой. Ранее она работала в области генетики. Защитила диссертацию, на которую мы ей писали положительный отзыв. Но она никак не могла стерпеть поддержку Ламарка. Главу из рукописи она выбросила.
Андрей всеми силами отстаивает эту главу. Ищет поддержки у своего друга Юрия Евгеньевича Алексеева, ответственного редактора этой книжки. Но Юра – человек тихий, не хочет ссориться с Бабуриной, которая самовольно изъяла эту главу и припрятала рукопись у себя дома.
Из журнала «Природа» статью на ту же тему вернули с отрицательным отзывом. Дарвинизм был незыблем.
Но Андрей не успокоился, позже с помощью В.А.Красилова и Н.Н.Воронцова опубликовал ее в дальневосточном сборнике.
В зимний период бумажная канитель в институте набирает обороты. Кончаются отчеты – начинаются планы, утверждение сметы расходов на полевые исследования.
Андрей был единственным заведующим лабораторией, который не стремился иметь отдельный кабинет. Работал вместе со всеми. Считал, что его присутствие организует сотрудников.
Направление наших работ поддерживает в «Журнале общей биологии» Меркурий Сергеевич Гиляров – главный редактор, известный ученый эволюционист.
Мы в числе всего 19 человек включены в туристическую группу в Австралию, на ботанический конгресс.
Весной вышла из печати моя книжка «Рододендроны Дальнего Востока». Я послала ее А.А.Яценко-Хмелевскому. И он мне по этому поводу пишет совершенно поверхностное письмо, обвиняя всех биоморфологов в сектантстве. Секта – и баста. И никакого объяснения. Андрей пишет ему по этому поводу несколько писем. Выдержка из одного из них: «Вы пишете, что Ваши мысли иногда появляются в печати без ссылок. Но и мои мысли тоже, бывает, появляются в печати без моей подписи. Вот, например, с 62-го года я говорю о том, что у однодольных первичны деревья, и именно за это (или, точнее, из-за этого) я и поссорился с некоторыми БИНовцами (которых Ворошилов очень метко назвал хунвейбиновцами), а сейчас, по Серебряковой, дело обстоит так, что я вовсе и ни причем, и что это всегда признавалось. Мои статьи по эволюции типов цветков тоже долгое время не принимались, так как я высказывал такую ересь, что апокарпный гинецей может быть и вторичным. А теперь вот, по В.Тихомирову, тоже оказывается, что в этом нет ничего особенного, и здесь тоже нечего копья ломать. Я могу претендовать хотя бы на соавторство той идеи, что эволюция жизненных форм идет в сторону убыстрения смен осей, которая целиком приписывается Серебрякову. По крайней мере, я об его взглядах ничего не знал, когда писал на эту тему свою курсовую в 54-м году.
По поводу понятия «дерево». Оно меня не волнует. Если вы внимательно читали мою последнюю работу в ЖОБе, то могли заметить, что мой критерий прогресса - не столько «древесность-травянистость», сколько интенсификация различных процессов, прежде всего роста-отмирания».
Для флористических обработок необходима работа в центральных гербариях, особенно в БИНе. До полевых работ Андрей летит в Москву, а затем в Ленинград. По возвращении он пишет Юрию Павловичу Кожевникову. Опять идет разговор о приезде Кожевникова в Магадан: «Для меня Ваш переход к нам имеет свои положительные и отрицательные стороны. Положительно то, что я получаю хорошего, если не сказать отличного, сотрудника. Отрицательно то, что я теряю хорошего друга в БИНе. Подумайте как следует, не спешите с ответом (в пределах месяца-двух). Спасибо за Ваше гостеприимство в Ленинграде, вы меня очень выручили, я был совсем разбит».
Постоянные недомогания портят настроение Андрея. Особенно тяжело возвращаться в Магадан. Мучает адаптация. Он долго и мучительно привыкает он к магаданским суточным ритмам. Говорит, что поэтому лишний раз не хочется летать «на материк».
В мае льют дожди, сыплет мокрый снег, реки вздуваются. И только в начале июня начинается вегетация. Еще рано ездить в экспедиции. Но Андрей очень соскучился по природе. В конце мая втроем с нашей дочкой Олей и лаборанткой Светой Ершовой он едет на несколько дней на Оксу – неподалеку от Магадана. А я остаюсь в Магадане. Работаю над монографией по кустарничкам северо-востока. Работа изнурительная. Но я дома одна и могу полностью сосредоточиться.
Окса – гористая местность по пути на Армань напротив острова Недоразумения. Крутые склоны спускаются вплоть до морского берега. Они покрыты кедровым стлаником с вкраплениями каменной березы и лиственницы. Тут на белой мелкой щебенке найден новый вид прострела. Андрей назвал его прострелом магаданским. Мохнатые лепестковидные чашелистики его светлосиреневые.
Ура! Спускаясь с гор по снегам, Андрей однажды провалился по шею в снежный завал. Девочки не могли понять его трагического положения и смеялись. Торчала одна голова. Я вспоминала, как часто мы скатывались с сопок вниз по снежникам. Сядем на папку или просто так «на пятую точку» - и мчимся вниз по плотному снегу, быстро сокращая расстояние.
Магадан, перед отъездом в поле
Запланированы работы в Сеймчане. Нужно застать степные склоны в цветении. Затем полетим в Омсукчан и будем забрасываться в верховья Омолона.
В отряде, кроме меня, Андрея и Оли, – Галя Антропова с собакой Лимбо, энтомолог Витя Ведерников, с которым мы уже ездили в поле, и Коля – студент-географ из Владивостока.
Сеймчан. Широкая долина Колымы, далекие горы. Мы опять на лесоохране, где нас встречают как старых знакомых, всегда помогают с транспортом. Делимся новостями.
На лесоохране новый сотрудник – летный наблюдатель Боря Хобта. Красивые курчавые черные волосы зачесаны набок. Он знает, что производит впечатление «на женский пол». Девочки млеют. На Боре лежит печать выпускника Московского лесотехнического института. Хобта со своей собакой один ходит зимой на соболя. Высшее достижение!
Около нашего костра вечерами собирается «общество». Это в основном летнабы и лесоохранники. Рядом с лесоохраной расположились географы из МГУ.
Дневник: « 19 июня . Сеймчан. Жара и комары. Маршрут в пойму Сеймчанки. Река в разливе. Перебираемся через рукава. Прострел даурский отцветает, но ветреница даурская, калужница в полном цветении. Вышли к свалке. Пели «Выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа». Разозлили Андрея. За свалкой кладбище. Безвкусные ограды. Искусственные цветы. Неопрятное запустение. Вечный покой. Гудронка. Так называют большое искусственное озеро. Бросаемся в бодрящую воду. Долго не продержишься. На берегу комары с особым удовольствием набрасываются на наши голые тела. Натягиваем штормовки и на последнем дыхании по жаре добираемся до раскаленных палаток.
21 июня. Главная забота – попасть на степные склоны на противоположном берегу Колымы. Река в полном разливе. Лодок полно, но у всех без исключения летят шпонки и не заводится мотор.
Бродим по пристани. К кому бы пристать и за спирт переехать на другой берег?! У причала баржа СПН. А на ней знакомый капитан Василий Иванович. Радостная встреча. В 16 часов, как только разгрузят баржу, она пойдет вниз по разлившейся Колыме в Балыгычан за лесом. Нас могут свезти вниз до Замкового, а на обратном пути взять обратно. Андрей не хочет терять времени. Уплывает с Олей на склоны. А мы едем на лесоохрану собрать продукты и оборудование.
В 4 часа мы на пристани. Баржа уже почти разгружена. Василий Иванович не может ждать. Андрея и Оли нет. Что делать? Не ехать же без них. Вдруг вижу знакомую самоходку «Марину», а в ней также знакомого механика в клетчатой кепочке, предмет особого кокетства! Он выручает. Выплываем на стремнину. Один прижим, второй, третий. Наконец вдали Оля машет белым платком. Они уже давно стоят с наполненными папками и ждут лодку, которая за ними не пришла.
Срочно грузимся. Баржа отчаливает. Штурман Саша отдает нам свою каюту. Можно принять душ! Мчимся вниз мимо степных склонов, затопленных островов. Через два часа показались зубцы Замкового. Солнце садится за зубцы, отсвечивает.
С трудом высаживаемся. Вода затопила балаганчик. Баржа сигналит и исчезает. Ставим лагерь выше по склону.
22 июня. Замковый. Утро ветреное и солнечное. Все, кроме меня, уходят в маршрут на зубцы и степные склоны. Я весь день закладываю вчерашние сборы и принимаю гостей. Здесь собираются баржи, лодки. Знакомые общаются. Мы для них ученые, знакомые – биологи. Подкатила самоходка «Обстановка». Следит за фарватером.
23 июня . Бесконечно льет дождь. Дрова мокрые. Костер гаснет. Макароны сварили с трудом. Измучились и отравились дымом. Посыпал снег. Вода поднимается.
Баржа пришла только ночью. Вверх ползет очень медленно. Гружена как попало наваленными бревнами. Отогреваемся у штурмана на мягкой постели. Разбираем, сушим гербарий в страшной жаре под стук дизеля.
В Сеймчане прощаемся с капитаном. Снова лесок лесоохраны и дружеский ужин у костра. Галя Антропова торжественно отмечает 10-летие работ в экспедициях.
Снова пакуемся. Отправляем вещи на машине в Омсукчан. Бродим по пыльному, жаркому и сонному поселку. Закупаем вещи. Андрей с Галей уехали на Эльген.
Во время тушения пожара на Буксунде потерялся человек. На вертолете Киреев – начальник лесоохраны, срочно летит на поиски. Взял нас с собой.
В последний вечер прощальный ужин. Белая ночь. Рассказы.
27 июня . Сеймчан. Сборы. Трогательные прощанья. Грузимся в самолет вместе с нашим старым знакомым летнабом Хайдарычем. Прощай, долина Колымы! Летим на восток. Тонкая лента Колымы исчезает. За перевалом – маленькая точка поселка Лунный. А далее бесконечные заснеженные сопки. Перед Омсукчаном – большая испещренная разработками гора. Прииски Невский и Дукат – крупнейшие на Колыме.
Омсукчан, аэропорт
На залитом солнцем аэродроме после гостеприимства сеймчанских друзей мы почувствовали себя одинокими. Но ненадолго. Начальник лесоохраны Родичев Александр Степанович быстро устроил нас в домике лесоохраны.
Из Магадана прибыли энтомологи. По дороге машина трижды ломалась. Все покрыты толстым слоем пыли, устали, измучены. Машина набита до отказа. В ней еще группа московских геологов. Энтомологов четыре человека. Родичев терпит всю эту ораву. Но вертолет не резиновый. Идут переговоры и споры. Андрей рассудил: без мужчин нам нельзя. Поэтому полетит географ Коля. А из энтомологов Витя Ведерников и мальчик 15 лет Олег – тихий и бездеятельный.
Витя, оказалось, с большими комплексами. Ему очень хочется властвовать и чувствовать себя начальником. Голова круглая и два круга очков – большая стрекоза. Коля – ужасная балаболка, но безотказен.
29 июня. Отлет назначен на 10 утра. Погода портится. Моросит дождь. Вещей огромное количество. Риск. Грузимся в темпе. Главный вертолетчик Лукомский – виртуоз. Взлетаем с трудом. Тучи мчатся фронтом. Летим низко, под сопками. Знакомые картины осыпей, желтые лишайники. Сквозь туман переваливаем через перевал. Снова горы. Садимся у огромной наледи. Последняя роща лиственниц. Выше только тундра.
Выгрузились на галечнике широкой поймы речки Жданки. Таскаем ящики на пригорок. Ставим лагерь под дождем. Все пропитано влагой. Чтобы поставить печку, приходится вырубать корни. Начинается оттайка мерзлоты. Мы будем спать на воде! Делаем отводно